| ПРОЗА | Выпуск 13 |
1. Раны и гости
Рано, поздно.
– А! Здравствуйте! Уходите, впрочем. Нет, вернитесь.
– Уйти?
– Нет, да.
– Завтра прийти или вчера?
– Никогда.
– О, обязательно приду.
Вечер опустился и поднялся. Солнце осветилось, скрылось, засияло, как тень моя.
– Ваша тень? –он спрашивает себя.
А я ответил ему, промолчал. А она всё уходила и убегала, надоедая мне.
Зачем быть, или не быть, когда дома и так пусто, и эдак.
– Эх, –вздохнул, вскрикнул, заплакал. Вынес на себе все тяготы и кое-какие удовольствия вынес. Вся земля высохла, покрылась плодами разума, оттенками луны. Луна. Её острый диск, влиятельность.
– Я вливал себя в природу, я пытался.
– Но у вас вышло слишком хорошо, вы обмануты моим доверием?
– Доверием? Нет, конечно, именно, доверием.
Я ей так доверял, только ей, ни одному слову не верил. Я приносил ей ящериц: ослепительных! тусклых! Я приносил ей сыр! Я приносил ей стул!
Я носил вместо неё одежду, раздевал, можно сказать, душу, ломал камни.
Я опрокидывался наземь (уходил, уползал, плакал).
Я читал историю Христа (ел сыр). Я его проглатывал, как пищу. А она…
– Не выдержала?
– Да, она сумела, высмеяла всё вокруг, смеялась, как тоненькое животное. Знаете, чаще всего она плакала по утрам, чтоб проснуться, вновь проснуться.
Утро.
2. Кольцо гостей
– О, кольцо! Нет, газета.
Действительно, газета. А в газете нет кольца, одни гости вокруг.
– Ха-ха-ха! –веселю гостей.
Лампа разбилась.
Упала, расклеилась вовсе, навечно, склеивать незачем, но я склею.
Склеенная лампа, стою, смотрю на гостей. Ужас.
Одни гости! Нет хозяев! Весело!
Ха-ха-ха-ха! Весело до чего, жизнь уходит, А гости сидят. Я жену заставлю что-нибудь сказать, жены нет. Я сам что-нибудь скажу или промолчу, пусть гости, гости скажут: «картофель, капуста».
Ха, овощи!
Весело совершенно, картофель. Картофель. Слишком всё, не понимаю всё.
Не картофель, а я не понимаю ничего.
Понимаете? Всю комнату вы проговорили, картошка стала зайцем прыгать.
Я думаю, это я её заставил прыгать, остановил, гости спят по ночам, встают, ходят. Как я.
Вы у меня в гостях или это я что-то жую?
– Мой искренний ответ не существует.
– Не существует?
– Не существует, да. Я бы надел ваш костюм, но боюсь.
– Я хрупкий.
– Вот этого я и боюсь, Я смелый, отчаянно смелый. Костюмы хрупких людей пахнут патокой. Ведь вы мой друг?
– С этого момента.
– Я так не думал. Хрупкость около меня превращается, не выживает.
– Много раз не мог этого заметить.
– Я вам так благодарен, так себя чувствую.
– А вы не трудитесь, возделывать свой сад при гостях стыдно. Я рад. Ухожу от вас с радостью печальной, почти с отчаянием.
– Не надо печалей!
– Отвращения я не испытываю, испытываю печаль всюду, пытаю себя. Так до свиданья, не вечно ж разбрызгивать кругом себя слова, сушить людей.
– Да. Именно. Не буду провожать. Не забуду не проводить, не беспокойтесь, я умный, в самом деле. Спокойный.
– А вечером, как утром, всё георгины цветут.
– Всё георгины? Всё опадают и опадают?
– Вcе опадают, крутятся, вот как я, уходя, или, когда приходил.
Я проходил мимо себя и задел ваше сердце.
– Утром опадают георгины... Как же это вы выжили?
– До завтра, мой милый. Ведь не увидимся (ведь).
3. При свете
О, если б при свете тьмы, убаюкивающей взрослых и рослых, я мог бы выглядеть!
Я такой маленький! Я залезаю на стол сутки. А на стул –часами.
Жизнь моя длинна, как сантиметр. О, если б при свете тьмы я светился!
Шевелился б на теле взрослых, как плавник! О, если б этого никогда не было (моей жизни)!
Жена моя не существует вне меня, бывает только в мечтах. Она такова! Ослепительно кругла! Велика! Быстро движется! Уходит!
Не возвращается целиком, дарит мне даже не часть себя, а бог знает что. Господи, при свете тьмы если б я выглядел!
– Милый.
– Кто там?
– Красавец, не погадать ли на твою судьбу при свете солнца?
– Что мне моя судьба? В пещере жить? Со львами? На ветке, с комарами? Под стулом, в паутине хотя бы, да, мечтаю в паутине –жить и быть. Я, знаете, еще не жил.
– Не жил, красавец?
– Да, жил.
– О чём, красавец, взор свой источаешь? Невинной жертвой, может, в память я проникну.
– Да-да, не надо. Мне не до этого. Я абсолютно гол. Ни мысли в черепе, ни волоска на теле. Я безобразен, вот счастье. Безобразен?
– Красавец, ты, как сокол, клюющий курицу в ветвях кустарника без листьев. Как лист упавший, подёрнутый росой и изморозью.
Красавец, не стану я гадать тебе судьбу.
– Судьбу... Смешное слово, жеманное. А я при свете тьмы мечтал о женщине своей.
Такой одинокой, жужжащей, как жук в цветке. Я надоедливых люблю, до страсти. А ты?
– Что тебе сказать, красавец. Забываю, о чём надо молчать.
– Молчать тебе не надо. Стой на месте и говори. Где женщина моя? Дорога ждёт меня?
– О, разве дорогой женщину заменишь.
– Ну, что ты! Говори, молчи!
– Да я не знаю. Вон, день уж опрокинулся на мир, и солнце выползло, сжигает соки листьев. Я пойду, мне бродить надо, красавец.
– И ты о солнце. Господи, кто мне напомнит то, о чём я думаю ежесекундно, тут же заваливая мысль мусором каким-то. Я с риском онеметь молчу при разговорах, чтоб не вспугнуть. Её.
При свете тьмы так быстро-быстро появляющуюся и уползающую при свете солнца.
О, женщина моя!
Пусть я бы жил во тьме только, во тьме, где ты!
Так я пошла, красавец.
4. Земли наросты
Да, они покрывают землю. Холмы всякие, цветы. То покрывают, то оголяют. Короче говоря, уходят и приходят. Астры. Георгины.
Пионы, ромашки, лилии.
Осока, розы жёлтые, маленькие домики с плоской крышей. Школы, больницы, невысокие курганы.
Жуки покрывают землю, ручейки извиваются, то вдруг не текут, то снова щебечут, как скворцы.
Грустно.
Грустное зрелище.
Вся земля заросла, а мне и жить негде, живу. Живу к себе и от себя, над собой живу, больше негде.
А тучи проползают, как пароходы, задевая днищем голову, со скрежетом соскальзывая с невысокой моей головы.
– Высокая голова! Довыразились.
– Да нет, тучи. Тучи ползут, вот голову и задели. Дном по голове днём ударили.
– Вас надо бить. Чтобы искоренять недостатки, произросшие несмотря.
– А куда я смотрел? Смотрел себе и всё.
Что я мог сделать о себе такого, за что искоренять?
– Уничтожать. Попросту, мучить.
– Вам легко говорить, а мне мучаться. Дискуссировать бы...
– Да ну вас –я тут не при чём. При себе весь, целиком, весь при себе. Всё.
– Таких, как вы, я люблю.
(тут цветы и завяли)
А на земле происходило произрастание трав, всего многого, малого.
И не происходило произрастание в должной мере великого, но музыка играла. В походке звериной, как всегда, уверенность сквозила, просвечивала неуверенность в полёте птиц.
Чудом казалось кое-где произрастание трав, а кое-где –обычным делом.
То светлело, то темнело в окошке скворечника, моросил дождик.
– Дождь, подумать только. А мой зонтик унёс ручей.
——
...Почки лопнули, появились листья, настроение лопнуло –ничего не появилось, кроме дождя.
Но вот и зонтик пришёл, местами сухой.
Местами плоская земля вся покрылась отсутствием цветов. Зима.
«Зимою, о зиме, по зиме, по берегу зимы...»
– Доползём? –спрашиваю, отвечаю о чём-то.
– Выживем, –не спрашиваю, скандал ибо.
Ибо и зимой выживем.
– Безусловно нет.
Зимою белой всё нескладно.
– Ну, и ладно. Что белая борода, что чёрная борода, на всё говорю: «нет».
Ибо упрёк мой таинственно достигнет.
Предел земли – зима.
5. Тавтология любого
Люблю вопросов сладкозвучность, любви одноперстье, любого коня люблю гриву.
Конь –конь.
Сыр –сыр, камень. Как камень, взгляд коня.
Как пух, его копыта, пух –копыта.
Сияют тени, ребёнок плачет. А конь всё скачет, конь.
Коней четырехногих улыбки.
Боги и их улыбки, моё отсутствие в саду, я автор. Я автор этих ветвистых слов.
Я автор фраз, чья тень словами на бумагу падает, и бродит по бумаге тень.
Ребристых фраз создатель, о, я –артист! Мечтатель! Я мнительной мысли проводник оскорбительный.
Я –тления автор дуновения. Я пыль ослепительную создал.
(Разнузданность русалок –вот идеал немой.)
Но онемел, как лист упавший, внезапно онемел.
(Я –автор немоты, я повторяю ветер.)
Я –говорящих лиц местоименье.
Имею я себя в тиши души.
А кони скачут, приминая пыль.
Конь –конь.
Камень.
– Что делали вы вчера так тихо, что я вскочил?
– О, вчера я пел. Я хотел петь, но не стал. Я, как птица, пел.
– Вы на тропинке пенья задержались, вы высвободили руку, кричали, да?
– О, я кричал. Я долгий путь прошёл, гуляя по аллее. (Ведь я гулял.)
– В пустынном море ваш корабль так неспокоен.
– Я с берега за ним слежу системой взглядов.
Взгляды ли, гибель ли –я не боюсь.
– Вы так невелики.
– О, я велик, я маленьких вещей величье постиг, не упустил момента. Я привязался к жизни крепче, чем песок к прибою.
– Вы описатель?
– Да.
6. Бедные мысли
Цепочкою я их соединял. Соединю цепочкой и сижу. Мои мысли, следовательно, я – хозяин.
А на земле уж лето, день прохладный. Стаи книг, как косяки гусей на полках.
Умылся вновь, вытер полотенцем белым – шею.
Стаи книг, в них мысли – не мои.
Поел, проголодался, вновь поел. И чаю выпил, с сахаром-песком. Или не пил?
Пилил, может быть? Что я делал?
А солнце бархатною тушей гиппопотама улеглось в саду. И аромат сожжённых ароматов распространился до моей постели – цветы горят.
Что ж, это ж солнце.
А при луне – тягучие, как лунные павлины – деревьев силуэты сквозят.
Дрожат тропинки серой нетерпеливые извилины, покрытые чёрными платками.
И звук пощёчины, что Луна земле бросает, резонанс столь длительный находит в морской воде.
Трепыхаются силуэты трав белых, в ужасе.
И радостью звенит над городом походка лунатиков счастливых, покорённых луной, пятнами её света.
– Да. И космонавты, бывшие или не бывшие на луне – ничего в ней не испортили. Ходили, ходили, хотели понять. А луна качалась, вздрагивала, это ж луна.
– Откуда у вас такие сведения, несовместимые?
– Да всё оттуда. Газеты пишут дробно, восторженно, следы всего испещряя надписями.
– О, они беззвучны (газеты).
Я боязлив, сторонюсь веселья.
Я молод, брожу в одиночестве.
– Вы не теряете мыслей по пути? Вы не беднеете от их отсутствия? Вac посещают дамы с веером?
– Ох, дамы с веером, да, они. Они посещают не мои закоулки, что вы. Я не выношу веера, они так необычны, на них изображены такие сложные сюжеты.
– Ну и что, что сюжеты. Не сюжеты вовсе, сюжет несложен. Я не против дам, а мужчин я просто поклонник.
– Конечно, я сам не против. Просто я имею отсутствие времени. Неограниченное.
Всё, знаете, как-то так.
– Понятно. Объясняете, а всё некогда. Я могу это, я обо всём, я да. За вас.
– Спасибо. Ну что ж. Вот и корабль.
И солнце, и луна, и масса предметов приобрели усталые очертания вечера.
Мысли поникли на своих стеблях, воскреснут?
Надежда спряталась в гнездо, чтоб выковать в нём сон тускло-голубой, опальный в цвете. Но я и не спать могу.
Могу прилечь и не заснуть, а только представить себе, что сплю, брожу холмами мысленными, мечтаю.
– А я – фанатик сна. Считаю, мыслить – пошло.
– Ведь вы – мой друг, всё буду вам прощать.
Вон ночь уселась в кресло, сидит, как велика.
– И нам пора затихнуть.
7. Круговорот
Условность бытия, упадок. Падение буквально на букву слова. И ушиб.
Xa-xal Ведь остроумие – такая грустная вещь.
А музыка пожатия руки, как дьявол сострадания – прекрасна.
Круговорот оттенков, его отсутствие в цветах.
(Егоот сутств иевцве тах)
О, тах! О, тах!
О, тарарах! О, скрежет мысли! В глупой голове найдёшь, бывало, или не найдёшь. Да и что, в самом деле. Хоть бритвой, хоть кремнем, всё равно проза похожа. Пропохожа за.
Засилье вечных истин, мгновенных.
Мгноистин.
И ласковый трепет листьев сентября, камней октябрьских трепет, снега трепетанье в декабре. (Гатре петанье.)
Январской стужи трепет. (Житрепет.)
Лепет застуженный милой в феврале.
Капли мартовских крыш, апреля капли, мая капли, стекающие в лужу, замёрзшую. И взрывы рождений листьев в июне, солнца бешенство (вое).
Июльская волна сухой печали, колыбели усыпленье, шелест в августе.
И снова трепет листьев сентября, отара-ра.
И вновь, и никогда пророки, как голубки, парами по земле шествуют, путешествуют.
А мы думаем, не думаем, надеемся, не надеемся.
Мы смелые люди, лылюди. Забыли.
Да, забыли.
8. Чудо Ипсихика
Спал Ипсихик и видел, значит, не спал.
Пророк этот был вымок, так как море гудело, слонялось, грозило ему. Сломался Ипсихик духом и телом, побрёл.
Куда его глаза глядели?
Туда и сюда. Туда и сюда. Слонялись его глаза по предметам духовным.
Вышел Ипсихик из себя и высох. Солнце отчаянно светило.
Да. Обмануло светило солнце Ипсихика, как встарь.
Старый стал Ипсихик молодой. Вышел из души и из тела вышел. Чудо совершилось.
Чудо!
Ипсихик вышел!
Сбежались все, рассредоточились. Около лица встали. Стоят, сидят. Ипсихик в море побрёл, море велико.
Обширно море умереть.
И закивали ему головами люди, согласные с ним.
Кивают, кивают, кое-кто отрицает это (етэ).
Забрёл Ипсихик, забыл себя. Весь погрузился.
9. Кости государства
Дети пришли в гости, одарили меня вниманием. Пытливое такое присутствие, ароматное.
Раскрыл им пачку чая – посмотрели.
Сыграл кое-что на фортепьяно, две пьески Моцарта, в нужном темпе, как требовалось.
Прослушали.
Рассказал им про себя, помолчали, дети – ведь это цветы.
Уколол одного – заплакал. Ха, живой.
Живые дети ко мне пришли, небывало! Я забегал, засуетился, сел – сижу. Молчу.
Пытаюсь тихо себя вести, как дети.
Нет. Невозможные дети! Сидят! Молчат! Грызут семечки!
Я их выгнал, что вы говорите? Это были не дети? Неужели гномы?
О, я несчастен.
В этой жизни, да и не в этой – ошибаюсь. Обнаруживаю себя не там, куда меня поставили, о.
Дети – одуванчики на моей шляпе. Я дунул – и они улетели, прилетели – сели.
Всё вижу, обожаю всё видеть одним глазом, единственное.
– А как вас понять?
– Смешно вы спрашиваете, я даже минуту смеялся, меня понять разве важно, нужно, великое явление?
Нет? Не великое? Вот и не надо понимать, понимайте в уголке, чёркайте, вычёркивайте, кричите на меня, я ж глухой.
– А?
– Глухой я.
– А, да-да. И я так думал, что вы это специально, для меня специально. Я работаю на насосной станции, я там не работаю, это я так, чтобы украсить разговор, скрасить беседу, украсть капельку вашего времени.
– В тишину вы хотите сказать? Украшать тишину стоит ли. Благороднее всегда молчать, это похоже на крик ночью, слыхали?
– Халя? Халя? Простите, я незнаком, но я с удовольствием, так Халя, где она? Я буду восприимчиво рад.
– Я тоже. Вы мне нравитесь, как бутон. У вас все слова слиплись, образуя или не образуя ваше сознание. Ведь вы сознательный?
– Простите, где Халя? Вы говорили, что я её знал когда-то.
– Хали нет. Она в вашем сознании заняла всю пустую площадь и близлежащие дома. Ведь вы доброжелательны.
– Нет-нет. Такие поводы меня расстраивают только несколько. Нет, так нет. На это и суда, как говорится, ведь вы говорили сейчас. Кое-что?
– Вы очень доброжелательны, я рад знакомству, дети вот приходили до вас, раньше вас, чаем угощал их.
– Чайник. А чтобы чаю выпить, так нет? Ха-ха-ха. Давайте, выпьем чаю. Угощайте, как бы это сказать, меня, ха-ха-ха. Вот-вот: «ха-ха-ха». Чаёк будет?
– Нет, чайка не будет. К сожалению, всё, что угодно.
– Отрицание? Качаете головой? Чай не любите? О, вы – молодой человек, сразу видно, пойду-ка я до дому, там теплее.
– Как знать, чем могу служить.
– Как знать, как знать, всего хорошего, привет.
Свистели птицы
рыбы
пели
выли
мотали головой (В углу)
Расцвёл тюльпан, посаженный в подшипник, засох скорее.
(Вот и это сказал
произнёс, что он засох)
Куст посажу на его место тесное.
И взойдёт полынь пахучая –
кустиками.
10. Терпение вокруг
Тщеславие и шестолюбие двигали мною, я обладал их свойствами, нет, не обладал, но имел.
Я был бел, как мел.
Шест мой был высок, я с ним носился.
Так как существовал. (Шест.)
В городе я жил, имел место, многие меня терпели.
– Это исповедь?
– Да, естественно, ведь я о себе.
Я одинок, но и близнецов у меня не было.
Не было и двойников, были.
Конечно, были, я забыл только – кто. Временные такие двойники, ненастоящие, местные.
Я всё среди местных рос, кругом росло что-то.
Привозили торф, солнце не всходило, не заходило, просто светило. А чаще всего светили тучи, мерно так не колыхаясь, только всё ниже опускаясь, тогда я бежал в магазин, смешно это даже. До слез смешно.
А на сундуке, на котором спал, вернее, играл комедию (I акт своей жизни) – там я спал, да.
Спал, как что-то развалившееся, ненужное, мечтал, чтоб.
Чтоб что-нибудь случилось.
В городе люди ищут все фантики, и я искал.
Всякое бывало, если б я жил. Но я и не пытался. А зачем?
Мороженое? Зачем? Украл деньги – купил. Отрава.
Выбросил через окно в подъезде.
А как скрипели лестницы!
Видел золото не своими глазами, такое вкрапление в граните. Коллекция была одна.
Украл. Хранил. Выбросил. Жизнь.
– А как вы рассматриваете вопрос?
– Вопрос зачем рассматривать.
– Чтобы понять, откуда это произошло, какая часть выкристаллизуется.
– Ах, да!
– Неужели вы не трудились понять?
– Да нет, трудился. Да и нет.
Сам преподавал полёт шмелей. Хорошо знал, учил скромно, настойчивым был. Да. Я никогда не увиливал. Полёт шмелей я знал, как свою вечную профессию.
– И что же осеребрило ваши виски?
– Где, как вы сказали?
– Посеребрили вы свои виски сами?
– Что вы. Я никогда не думал об этом.
– А я думал.
– Вам легче.
– Обязательно. Я вот хотел спросить также вас, как вам удалось не завоевать положения никакого, до крайности дойти, тунеядством заниматься.
– Да как удалось. Так вот и произошло. А что могу сказать. Ничего не могу. Молчу. Живу, не работаю. Ем чужой хлеб. Стыд глаза выедает. Да что, о чём я, вы не помните?
– Мне ли не запомнить? Вы говорили о себе.
– Да. Так я занялся думаньем, в переводе – безделье. Так и называется, смеются все. Хохочут. А я молчу, средств нет на разговоры. Силы должны быть, чтоб разговаривать, а я чужой хлеб ем.
– О.
– Да, к сожалению. Я, молча, это переношу.
Кричу, бывало, да всё в себя уходит, а наружу всё мысли, мысли прут. Я ж неумный. Мне так в школе вывели из себя. Полёт шмелей, говорят, и то не можете. Куда уж вам картошку чистить (я хотел у них картошку чистить). Выгнали, и не спросили – куда… Да.
– Ну что ж, справедливо. А вы не пробовали апробировать своё призвание?
– Пробовал.
– Не актуально?
– Не-да.
– Мне жаль вас искренней душой до мозга костей. Я б вам отдал не своё положение, но проблема: дети. Ведь вы не имеете детей?
– Да уж.
– Вот именно. А я имею. Вот ими могу поделиться, ха-ха. Так ваш выход?
– Попробую, что я, в самом деле, крот?
– О, вы не крот. Действительно, что стоит думать?
– О, стoит, я знаю, стoит.
11. Жалкий сонет
Сонет любви, похожий на жёлоб…
Воссияли небеса.
Произросло на них слово. (Частица.)
О, жест крыла!
О, месиво занятий. (Птица.)
12. Утки крест
Отголосок вопля лиственного кругом.
Скольжу походкой, я – рысь.
Колоколов заумность преследую шагами, чуткими, как перст.
Вдруг замечаю утки крест.
13. Пальма
Опали ресницы, слеза же сияет!
14. Эразм
Газет недвижимость. (Жимолость.)
Велики по размерам:
Поразм.
Порезм.
Порезум.
15. Ё
Я понимаю быт.
И бытиё.
– И бытиё, и остриё, копьё и колесница – всё понимаю.
– А гривы лошадей?
(Их гривы – как музыкальные пассажи.)
– Вы поёте.
– Даже. Вернее, пел когда-то, ещё до зари, меня ведь ждут.
– О, ухожу, иль нет. Ведь это всё равно.
– Вы – шут.
– Всего лишь остриё на жизни колпаке.
Заключение. Сотни судей
Сидим.
Муха пролетела.
Следим.
Следили, как муха пролетала, восхищались!
Сидим.
Процессия проходит мирная.
Следим, мерно глазами за процессией водим.
Проследили.
Сидим, пьём чай.
Идут.
Мы – к ним, они от нас. Мы к ним, они от нас.
Ужас, как набегались!
– Да, и не такое было.
– А что, а как, а зачем?
– Там, где мухи летают – там процессии ходят.
Я сам там был, пиво пил, пиво плохое, лошади крутят хвостами и мёрзнут – видел.
– Сотни судей?
– Сотни судей. Стоят, сидят. Сотни.
1969
|
|
|