| ПОЭЗИЯ | Выпуск 18 |
|
ГО-РЕЧЬ Есть горечь чувств. Есть горечь языка. Есть горечь музыки. Есть горечь состраданья. Скользит в мозгу безумная река, зеркальная змея самосознанья. МАНИФЕСТ Я – безумье предсмертного шепота, антрацитовый блеск темноты, постановщик летального опыта, рисовальщик последней черты. Школу детского страха-отчаянья ностальгически вспомнишь теперь, когда в бездне ночного молчания иоаннов завозится зверь. БЕССОНИЦА В мозгу постылый монолог. Четвертый час. Чудные звуки. Вот грузовик куда-то поволок шестнадцать тонн вселенской скуки. Кровать – двуногого удел. Б-о-о-льшой станок самопознанья. Мой сон, куда ты улетел, свои не выполнив заданья?! Дай захлебнуться в немоте, забыть о диктатуре слова и плыть в кромешной темноте в столицу света – Ка-Ю-Ко-Во. МАРШ ЭНТУЗИАСТОВ Нам надо научиться умирать. Нам надо научиться плыть за снами. Корабль-кровать, корабль-кровать! Мы – паруса под простынями. * * * Я ночью мозгу говорю, открой сознания ворота, дай выплыть мысли-кораблю в другое что-то. ЯЗЫК ЦВЕТОВ Спи с умом, сказала роза гиацинту и левкою, наша жизнь – только грёза пустота пред пустотою. Бесполезны слух и зренье, им не справиться с игрою. Наше бедное виденье было вызвано тщетою. Лишь душе одной понятны танцы праздного эфира. Мы во всем невероятны, мама милая, могила! УЗНИК ЗАМКА Я Андрею Жукову, нейрореаниматологу и фотографу Мозг прозябает в одиночестве, в коробке мрачной черепной. Он не имеет даже отчества, не ведает про выходной. Играет с клетками-нейронами всю нашу жизнь напролет. Такими вертит миллионами, что жуть берет. Машина мировой реальности, крути кино! Плесни немного гениальности в мое темно. ТЬМА И ТРЕПЕТ В темно-синем вагоне метро аварийного света щипок, и скулит неврастеник-Пьеро, как забытый на даче щенок. Темнотой попирающий тьму антрацит созерцает окрест, трепеща приближаясь к тому, что не выдаст, но все-таки съест. * * * Не думай, бабка, о конце. Не думай, мальчик, о начале. Смешали нас в одном яйце густой космической печали. ПЛАЧ В моей душе тишайший плач. Он неизбывен, словно море, ведь никакой на свете врач не вылечит немое горе. Мать угасает с каждым днем. Лежит прозрачная, как льдинка. Я говорю ей, поживем, мы поживем еще, снежинка. Торчат из почек провода, по ним моча ползет в мешочки. Трудна дорога в никуда для нашей бренной оболочки. * * * Мне захотелось стать ничем: ни ветром, ни горой, ни полем, а просто сразу всем-всем-всем, пустым паролем. ЗАПОВЕДНИК БОСХА Ляпис, глазурь, амфибрахий – вьются растения слов. Наши товарные знаки, тени нечитанных снов. Смысла горит папироска в сумраке биовремен. Здесь, в заповеднике Босха, каждый собою пленен. * * * Покориться неизбежности, посмотреть в глаза судьбе, позабыть телячьи нежности и не думать о себе. ЗВУКИ ГИБЕЛИ Снова ветер развлекается с птичкой маленькой, душой. Вот, глядите, кувыркается над пучиной... Ой-ё-ёй! Машет крылышками, глупая, хочет море одолеть. Волны плещутся над трупами, пляшет пьяненькая смерть. Жизнь гибелью озвучена. Не бросай, мертвец, бразды. Круто музыка закручена. Ох, не спрячешься в кусты! * * * Бог – музыка, которая в частицах нам досталась. С ней резонирует башка, сердечко, фаллос. ЧИК-ЧИРИК Борису Кипнису Нас музыка от смерти не спасет, и не поможет царственное слово. Сама в себе вселенная живет. Бессмыслица – судьба Иова. Во мгле мерцающий глагол не остановит звезд вниманье. В прах замурован был щегол не в милость и не в наказанье. Но если в птичкином мозгу вдруг вспыхнет спичка вдохновенья, что делать ей?! Ку-ка-ре-ку! Чирикай, брат, стихотворенье. * * * Бессмыслицы ночной полет, танцует антрацитовая фея. Вселенная – безумия оплот, мычанье дедушки Орфея. ЁЛОЧКА, ЗАЖГИСЬ! Да здравствует священное безу, которого боится даже скука! Оно – пожар, бушующий в лесу, с цепи сорвавшаяся сука. Зажгись, скорее, безработный мозг! Пусть страстью озаряются нейроны, расплавится самосознанья воск, ко мне, как голуби, слетятся электроны. И стану я бесхитростной звездой. Помчатся мимо ветры и потоки, но все-таки ни тот и ни другой взойду когда-нибудь на чьем-нибудь Востоке. * * * Ты знаешь, я уже умер. Ты знаешь, я еще жив. Ты знаешь, я был безумер и стал навсегда красив. АМИКOШОНСКИЕ СТРОКИ Он бездне "ты" говорил, смотрел на нее, как на бабушку. Много пролил чернил на бледную, ох, бумагушку. Реальности сериал ему не испортил зрение. Всю жизнь свой дом искал. Большое имел терпение. * * * Хорошо! Быть старым. Хорошо! Быть бедным. Хорошо! Быть пьяным трупиком безвредным. КАРМИЧЕСКИЙ РИТМ Вдоль Питера в дымке промозглой ползет потускневшее я. Летят, гуси-лебеди, мозги сквозь бисер скупого дождя. Кончается странное это. Абстрактною кажется грусть. Суставы скрипят у поэта. В кармическом ритме "пусть-пусть". ЗМЕЯ И СКРИПКА Когда в ночи ползут составы путями грешными земли, хрустят мучительно суставы полураспавшейся змеи. Ее движения нелепы, ползет по коже паразит, глаза, как две маслины, слепы, она смердит. Но в этой сломанной копилке ничьих молекул бытия еще дрожат четыре жилки на скрипке бывшего меня. * * * В хрустальных сферах сверх-всего давным-давно умолкла фуга, и воет нам из не-пойми-чего вселенной антрацитовая вьюга. АГНОСТИЦИЗМ Кучкуются звезды на небе. В траве шебуршат муравьи. Реальность свершает набеги на бедные мозги мои. Понять ничего невозможно на этой прогорклой земле. Сознания лучик ничтожный пульсирует в теплой золе. ТЕАТР ОДНОГО АКТЕРА Мир, как будто лампочка запаянный, раскаляет вольтову дугу. Паровозик жизни неприкаянный в замкнутом фланирует кругу. Бог молчит. Он партизан отчаянный. Тайна не достанется врагу. Истины холодная испарина выступает медленно на лбу. МОЛЧБА Космос веет крутым одиночеством, непреложным покоем тщеты, не считаясь с белковым высочеством кружит холод своей красоты. Подчиняясь сложившейся практике, не имея в виду ничего, вертит листья ветрило из Арктики, и помалкивать лучше всего. СПб, 2002 Черная речка |
|
|
|