| ПОЭЗИЯ | Выпуск 76 |
|
* * * Этот шелковый воздух непрочен, Так и рвется он над головой, Когда в темном спокойствии ночи Возникает разряд грозовой. И в заоблачном грузном величье Безнадежно теряется взгляд, И сердца разрываются птичьи, И деревья по струнке стоят. И в каком-то единственном слове, Что в сознанье не отражено, Роковое спокойствие крови Наконец разрешиться должно... * * * Лай собачий, сухая трава, одинаковы горы и годы, солон сыр, а лепешка черства – что еще на душе скотовода? На рассвете библейских времен, среди общего хлада и глада на альпийское пастбище он выгоняет покорное стадо. Горный воздух врезается в грудь, сбились овцы в дрожащую кучу и молчат, и боятся взглянуть на бесплодную снежную кручу. Лишь одна из голодной орды к темной луже подходит напиться, и мутит отраженье звезды, по воде ударяя копытцем... Спи, под голову плащ подстелив, ни романтики тут, ни загадки, только труд, да несложный мотив, две-три ноты в нестройном порядке. Камня времени не подыму, не присяду к костру твоему отломить несоленого хлеба – отживу, ничего не пойму, потеряю и землю, и небо... Надвигается осень – а год отличился зимой несуровой, овцы дали хороший приплод, и мальчишка родился здоровый... * * * Я ничего не знаю наперед, и только мелко вздрагивают губы, когда февраль печаль сырую льет на городские плоскости и кубы. Еще кичимся молодостью мы, еще хохочем по ночным трамваям, и в шепотке юродивой зимы своей судьбы еще не различаем. Мне хорошо – я все-таки могу, склонившись в небо с лестничной площадки, помочь тебе, мышонок на снегу, поднять тебя, согреть тебя в перчатке. Но плачешь ты – и жизнь вдвойне страшна, дымится ночь, лед схватывает руку, и медленно ступает тишина сквозь Петербург, похожий на разлуку... * * * Была прескверная зима. Бывают же такие зимы, Когда свобода – что тюрьма, И дни пусты и нелюдимы. Но плещет в синей вышине Весна в тревоге колокольной Ты начинаешь сниться мне, А мне и этого довольно. В глуши заснеженных недель Вкус горя слишком обесславлен, И взгляд твой в солнечный апрель Стрелою тополя направлен. А жажда выжить, все забыв, Набухшие взрывает почки, И каждый лист нетерпелив, Как сумасшедший в одиночке – Любимая, не довелось Наговориться на прощанье, И странно, что встречаем врозь Весну... * * * Ночь белая. Всплывают острова, Стрела-разлука звонко в цель ложится. Еще дрожит стальная тетива, Еще поет серебряная птица. Взведенный мост, объятье, сквер, подъезд, Решетка лифта, контуры рассвета... Блаженны нищие. Блажен несущий крест. Любимая... за что нам счастье это? * * * ничего не обещая полыхает небосвод и Медведица Большая лапу сонную сосет и на звездном гребне пена вдаль уходит по волне и сознанье постепенно возвращается ко мне после раннего озноба теплой горечи во рту снова губы ищут неба и уходят в пустоту * * * Июнь просыпается рано. В росе, умывающей сад, Созвездьями сна и обмана Цветущие вишни горят. И светлого праздника ради, Сжимая стаканы в руках, Какие-то лысые люди Летают в больших пиджаках. Над рощами русской равнины Вороний свершается труд, Широкие вьются штанины, Тугие портфели плывут. Какие-то лысые лица, Какие-то липкие рты... Ах, жизнь, голубая больница, Боюсь я твоей красоты! Я тоже родился до срока, Под утро вишневой любви, И в небе стояли высоко Горючие сестры мои. А стал я лентяй и калека, Брожу и дышу без затей Осколочным воздухом века И бедной отчизны моей. * * * одни друзья умирают другие дети родятся на смену волне и яблоку приходят грустные сны и даже я постепенно становлюсь для кого-то тенью тающей в синем прошлом будто облако в жаркий день * * * На берегу реки в четыре часа утра – приди, присядь. Кусты прозрачные застыли, непроницаемая гладь. Еще деревья смотрят косо, весну в бессоннице виня, и пахнет сумраком белесым вода в ладонях у меня... |
|
|
|