| ПОЭЗИЯ | Выпуск 77 |
|
ДЕВОЧКА МУНКА, ПУБЕРТАТ Субтилен верх, но силуэт налит. Невинности сургуч – и взгляд и поза, лишь нежной кожи свет-электролит проводит тайну той метаморфозы, которая должна произойти, но чувственности трепетная птица ещё в пути. Пока ещё в пути. Торчат по-детски острые ключицы, чем дольше смотришь, тем тревожней взгляд, тем напряжённей сомкнуты колени, приходит мысль в который раз подряд, что тень первична. Из зловещей тени незримой силой вытеснило в мир испуганную девочку-подростка, чья женственность – всего намёк, пунктир в рождении портрета из наброска, и только мотыльками бьётся страх неведомой, но неизбежной доли да скрытая мольба в её глазах да мир вокруг, настоянный на боли. СПАСИБО Знаешь, вечер тянется в сентябре, словно в детстве сжёванный «буббль гум», в нём ни слова правды о жизни нет, вот сейчас пишу, а по-правде – лгу. Лгу про всё, про чудный осенний лес – уж лет пять, как след мой в лесу простыл, в одиночку – страшно, с подружкой – бес- компромиссно взорваны все мосты. Интересно знать, отчего так вдруг? У судьбы всегда в мышеловке сыр. Я скажу тебе: всех моих подруг заменил давно повзрослевший сын. Это – крест на розе моих ветров, это – гнев и милость в штормах норд-ост, но душа к душе, и к нутру нутро, а любовь и боль – в пуповинный рост. Это – проэдипово колдовство, с каждым днём сильней пуповинный тяж, вектор одиночества – статус-кво, кладезь одиночества – камуфляж. Сколько отпускала! Им несть числа, городам его и дорогам... Бо, пуповинный узел добра и зла разруби для мальчика моего. Он уже вполне оперился сам, он готов крест несть из своих свобод, раздувай, натягивай паруса, обо мне не спрашивай, я – не в счёт. СЛЕПЦЫ И СМОТРИНЫ В этих чёртовых оболочках Стёрты души до волдырей... Я прошу тебя, Святый Отче, посылай им поводырей, тем, кто сердцем незряч настолько, что вплотную не разглядеть, как по осени стыдно-горько обнажённой калиной рдеть. Гроздей тяжкую переспелость отпевают басы ветров, не успеется – не успелось заневеститься на Покров. Будут ливни точить балясы, омывая нагую стать... Что потом?.. Обряжаться в рясы да корнями в снега вмерзать. Пьяных ягод ронять рубины под глухой хохоток слепцов. это – поздней любви смотрины, не смотри, не смотри в лицо... ПАРИЖСКАЯ РАПСОДИЯ С Монмартра свет струился вниз, на крыши, негромкий, мелодичный, мягкий свет, хотелось быть счастливой и бесстыжей, да так, как не хотелось много лет; крутить парижских улиц хулахупы, смеяться и трепаться ни о чем, не опасаясь быть смешной и глупой, касаться пальцев, чувствовать плечо. Все знать, но зачарованность лелея, вновь подставлять лицо семи ветрам, и декупажно нежностью оклеить все кадры с Сакре-Кер и Нотр Дам, и замереть, приемля мимолетность, простившись и за всё себя простив, а после длить ту трепетную нотность, что не сложилась в стойкий лейтмотив. И пусть томит, пусть дольше не отпустит в сиянии Монмартровских небес рапсодия на коде послевкусья из светлой грусти и из грусти без. ХОЛОДНЫЙ ГОРОД Умножались годы, люди, луны, друг у друга в окнах отражаясь, сколов крыш касался тонкорунный, облачный уют небесной шали. Так хотелось верить – потеплеет, но сиял молочно-белой кожей намертво остывший город Клее, некогда на город мой похожий. ДРУГУ Желтизны почти не видно в кронах, но вчерашний август закатился перезрелым яблоком к затону, тронув небо боком золотистым. За окном полощутся пайетки ветром разлохмаченного клёна, пляшут человечки-статуэтки на ещё живом, ещё зелёном. Пляшут, пляшут... Это – в застеколье. Там, где ты – другое и другие. Там – круглогодичное застолье у непроходящей ностальгии. Кондиционер гоняет страхи, остужая прошлое фреоном, чей-то ямб сменяет амфибрахий, и опять стихи, стихи – прогоном. О минувшем. Проза разночтений. Прогоркают давние надежды, в переборе чьих-то изречений ты то врозь с собой, то снова смежно. Кто-то подойдёт, огня попросит. – Нет, не жаль, курите на здоровье, – и с улыбкой снова канешь в осень зыбким светом, смешанным с любовью. |
|
|
|