Дубы

ДУБЫ

Ты помнишь, прошлою весной
Средь свежей зелени лесной,
Как почерневшие столбы
Какой-то древней городьбы,
Торчали голые дубы.
Их всех до одного подряд
Объел непарный шелкопряд.
Лишь за рекою, говорят,
Свой вешний лиственный наряд
От вездесущего врага
Дубняк сумел спасти, а здесь
На сорок верст обглодан весь
Несметным червем донага.
В лесах на левом берегу,
Как прокаженные, в кругу
Деревьев, плещущих живой
Неповреждённою листвой,
Дубы застыли по местам,
Где их беда настигла, там,
Где век за веком, искони
В родном краю из недр земли,
Неуязвимые, они,
Вцепясь корнями в грунт, росли.

Теперь же лысые дубы
И тонкоствольные дубки
На левом берегу реки,
И молодёжь, и старики,
Как будто сдались без борьбы
На произвол слепой судьбы,
Согнув мосластые горбы,
И в знак бессилья и мольбы
Покорно подняли суки,
Похожие на костяки.

Но был обманчив этот жест!

Хоть пристально глядели мы
На привидения зимы,
Везде черневшие окрест,
Но их немого языка
Мы не могли понять пока.

Дубняк пощады не просил.
Он действовал наверняка
И набирался новых сил.
Он всей системою корней
Буравил жирный перегной,
Тянулся вглубь земли родной,
Ища спасенья только в ней.

Так миновало много дней.

Сменил весну июньский зной,
А лес, как прежде, свысока
Смотрел на прутья сонных крон
Ограбленного дубняка.

Но был обманчив этот сон!

Дубы не спали ни денька.
Огромный ствол и гибкий хлыст
Натужно гнали новый лист.
И вот раскрылся лист второй,
Пускай убог и неказист,
Но всё же лист на свой покрой!

И поздней осенью, когда
С небес дохнули холода,
И, выкунев, как лисий мех,
Морковно-рыжей желтизной,
Косматый лес над крутизной
В последний раз тряхнул казной,
Одаривая щедро всех,
Покуда сиверко сквозной
Не прошнырял два дня в лесу

И обкорнал его красу,
Раздев деревья догола, –
Тогда-то, наконец, пришла
Пора дубов!
Сплотясь в беде,
Они торжественно везде
Стояли, развернув листву,
Подобно чуду наяву.

Они стояли на буграх
Средь увядающей травы,
Разряженные в пух и прах,
В доспехах с ног до головы,
Подняв победно в облака
Знамёна своего полка.

И ты сказал мне: «Станем, брат,
С воскресшими дубами в ряд!»

1957

ВЕТЛОСЯН
(фрагмент)

Я жил в особенной стране,
Непознаваемой извне,
В стране, где время, как во сне,
Меняло свой исконный ход;
Мгновеньем день казался мне
И вдруг растягивался в год,
Сбивался с толку, путал счёт
И превращал календари
В какой-то непонятный код,
В хаос разрозненных колод,
Чтоб за оградою, внутри,
Перешагнув через порог
В тот обособленный мирок,
Я жизни жалкой не берёг
И отбывал кабальный срок.
Я жил в отверженной стране,
От государства в стороне,
В стране беспамятной, как смерть,
В стране бессвязной, словно сон,
Где городьба, за жердью жердь,
То на подъём, то под уклон,
Петляла вдоль холмов, служа
Обозначеньем рубежа.

Я жил в потерянной стране,
Как будто в озере, на дне,
Как в застоявшемся пруду,
В прозрачной, как слюда, среде,
Не то во льду, не то в воде,
В среде, которая была
Подобьем жидкого стекла.

Там, за бревенчатой стеной,
За городьбою крепостной
В четыре метра вышиной,
Не знали ни добра, ни зла,
Ни состраданья, ни стыда;
Без них исправно шли дела,
Топились печи, как всегда,
Клубами вился дым из труб,
В котлах варился мутный суп,
И каждым утром, ровно в семь,
Насущный хлеб давали всем.

О, этот хлеб! Он был ценой
Последней радости земной:
Смотреть на дальний кряж лесной.
Он был ценой – ломоть ржаной –
Отказа от заветных прав,
Утраченных навеки мной,
И платою за рабский нрав,
За прилежание к труду,
За повседневную страду
Существованья на виду,
За пребывание в аду,
Где запереться на замок,
Хотя б на миг, никто не мог
И оставаться одному
Не дозволялось никому.

Наш будничный, убогий ад,
Куда на счастье и беду
Тринадцать лет тому назад
Меня по щучьему суду
Загнали в странную среду, –
Напоминал на беглый взгляд
Давнишний рубленый посад,
Окраинную слободу,
Былой острог сторожевой,
В глуши поставленный Москвой,

Чтоб на Зырянщине впервой
Ввести исконный свой уклад
И закрепить порядок свой.
Он, словно с древних пор, подряд
Стоял и в нынешнем году
Твердыней кривды вековой,
И островерхий палисад
Из лиственницы и сосны,
И вышки по углам стены,
И часовые, и конвой,
По-видиму, сохранены
Как памятники старины.

Нас было много: тысяч пять,
А иногда и с лишком шесть.
Порою численность опять
Снижалась плавно до пяти,
Чтоб в гору сызнова полезть
И к верхней цифре доползти.
Хоть нас держали взаперти,
Но всё ж оказывали честь,
Стараясь досконально счесть,
Не отступая ни на пядь,
И дважды в сутки звонари
Благую подавали весть:
Мол, можете и пить и есть,
Кто хочет, волен лечь и сесть,
Ты вправе бодрствовать и спать,
Но будь на месте, хоть умри,
Покуда, в должностном поту,
С окурком жёваным во рту,
Дежурный подведёт черту:
Все налицо, все на счету...

1960

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Я День Победы праздновал во Львове.
Давным-давно я с тюрьмами знаком.
Но мне в ту пору показалось внове
Сидеть на пересылке под замком.

Был день как день: баланда из гороха
И нищенская каша магара.
До вечера мы прожили неплохо.
Отбой поверки. Значит, спать пора.

Мы прилегли на телогрейки наши,
Укрылись чем попало с головой.
И лишь майор немецкий у параши
Сидел как добровольный часовой.

Он знал, что победителей не судят.
Мы победили. Честь и место – нам.
Он побеждён. И до кончины будет
Мочой дышать и ложки мыть панам.

Он, европеец, нынче самый низкий,
Бесправный раб. Он знал, что завтра днём
Ему опять господские огрызки
Мы, азиаты, словно псу швырнём.

Таков закон в неволе и на воле.
Он это знал. Он это понимал.
И, сразу притерпевшись к новой роли,
Губ не кусал и пальцев не ломал.

А мы не знали, мы не понимали
Путей судьбы, её добро и зло.
На досках мы бока себе намяли.
Нас только чудо вразумить могло.

Нам не спалось. А ну засни попробуй,
Когда тебя корёжит и знобит
И ты листаешь со стыдом и злобой
Незавершённый перечень обид,

И ты гнушаешься, как посторонний,
Своей же плотью, брезгаешь собой –
И трупным смрадом собственных ладоней,
И собственной зловещей худобой,

И грязной, поседевшей раньше срока
Щетиною на коже впалых щёк...
А Вечное Всевидящее Око
Ежеминутно смотрит сквозь волчок.

1965

Содержание

Дальше