| КОНТЕКСТЫ | Выпуск 78 |
Нахожу у Пастернака: «стихи – это необработанная, неосуществленная проза» и вспоминается диаметрально противоположное: о прозе как об «утраченных стихах» – у Валери.
Для одного – то, что не удалось средствами прозы (синтаксиса?), поэт пытается наверстать приемами стихосложения: ритмом, рифмой, музыкой...
Для другого, поэзия – это, непременно, безусловно, безоговорочно – стих: «лира», музыка, форма, и если не получилась, не удалась, не удержалась, то остается одна «бесформенная» – проза.
*
«29 апреля 2001
Красное море переливается всеми возможными оттенками сини: бледноватыми, золотистыми, иссиня-черными, почти зелеными и, неожиданно – около двадцати минут седьмого, вобрав все розовое вокруг себя – розовое неба, розовое Синая, розовое песка, розовое Саудовской Аравии, с противоположной стороны – краснеет. Так длится полчаса, и кончается чернилами ночи.
Этот ежедневный момент застенчивости принес морю имя и славу.
. . . . . . . . . .
1 мая 2001
Хамсин дует в городе. Он дует с юга и – жжет. Вот уже три дня, как водворилась жара, и ее ожидали. Ветер глотает горизонты, скрывает их под своим бежевым цветом и – бушует.
Двери заперты, окна тщательно затворены, а ветер таки проскальзывает – пеленая все белой пленкой тончайшего шелковистого песка. Белы столы; в шкафах – бела одежда; жизнь похрустывает под зубами. В момент, когда пишу – ручка скоблит по листу, как по наждачной бумаге.
. . . . . . . . . .
Поль Фурнель, или мера падения уровня французского, не то что читателя, а критики – оставившей меня в неведении этого оригинальнейшего современного (1947 г. рождения) писателя.
Poils de Cairote – я бы перевел «Каирские эскизы»: «эскизы» (а не просто, «заметки», «записки»…), лишь, думаю, потому – и попутно вспоминаются «Еревансие» Варткеса Петросяна – что каждый из этих пятисот с чем-то фрагментов, формально дневниковых (и каждый день, по мере написания, рассылаемых без малого сотне корреспондентов в разных странах мира), представляет полноценное художественное произведение: текст, где, при максимальной экономии средств, достигается наиболее полное описание чего-то, либо автору неведомого, как в большинстве случаев, здесь, либо обыденного, но на которое ему доселе не приходилось обращать ни «должного», ни, вообще какого-либо внимания: цельность, законченность даже самого короткого из них, который, казалось бы, едва лишь хотел начинаться…
*
Почему мне интересна Дельбо (бросайся, русский читатель – открывать!..) и чуточку, признаться, меньше, именно еврейские авторы – про тот же Аушвиц?
Для евреев, не скажу, чтоб это было «в порядке вещей» – но что-то подобное где-то уже готовилось, а иными предвиделось.
«С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя?»
Так что их «показания» (или плач, когда пытаются «осмыслить» немыслимое), либо «неуместны» – в мистическом контексте холокоста, либо, когда это плач – исключают.
Для Шарлотты, не подготовленной вечно повторяющимися погромами, гонениями, ограничениями шок от увиденного никак не мог бы вылиться в «мемуаристику» (в чем, собственно, вся суть еврейской Библии), а либо обернуться немотой, как у подавляющего большинства спасшихся, либо – и это ее случай – чем-то эпохальным в литературе… И вспоминается Гомер.
«Никто из нас не вернется» написано сразу после войны, но опубликовано было лишь после двадцатилетней «выдержки» (автор хотела увериться, что это не крик в пустыне и не психотерапия, а чистой пробы литература, и что таковая не только «возможна» после Аушвица, но – не приняв вызова – лишь обесчестила бы себя)…
Из сотни фрагментов, преимущественно, в прозе, я выбрал три в стихах... Удивительно, что при такой простоте дела – имею в виду перевод – никто еще не додумался перевести всю книгу на русский... Когда литература на грани пропасти, разумеется, излишни сложные – слишком ложные – слова и выражения.
«Вы, кто оплакиваете вот уже две тысячи лет
Того, кто боролся со смертью три дня и три ночи
Найдется ли у вас слеза для тех, кто умирал не три, а куда больше трехсот дней
не три, а куда больше трехсот ночей
Сколько
Способны вы пролить слез
По тем, кто вынес столько смертей
А им не было числа
Не верили они в воскресенье в вышних
И знали, что вы оплакивать не будете их».
. . . . . . . . . .
«О, вы – знающие
знали ли вы, что от голода глаза блестят,
а от жажды – тускнеют
О, вы – знающие
знали ли вы, что можно видеть свою умершую мать
и не плакать
О, вы – знающие
знали ли вы, что утром можно жаждать умереть
а вечером – бояться того
О, вы – знающие
знали ли вы, что день длится дольше года
минута – дольше жизни
О, вы – знающие
знали ли вы, что ноги ранимей глаз
нервы – крепче костей
сердце – тверже стали
О, вы – знающие
знали ли вы, что дорожные камни не плачут
что есть одно имя для страха
одно имя – для ужаса
О, вы – знающие
Знали ли вы, что страдание не знает границ
жестокость – предела
знали ли вы это
о, вы – знающие»
. . . . . . . . . .
«Моя мать
то была – руки, лицо
Они заставили раздеться перед нами догола наших матерей
Здесь, мать – уже не мать детям своим».
«А сегодня – пишет она между двумя леденящими страницами – сижу, вот, в кафе и пишу».
*
Джойс, грозивший/грезивший своим «Улиссом» утереть нос сынам Альбиона и первому из них – Шекспиру, а кончивший тем, что плюнул на свою многострадальную, да непонятливую родину, куда не вернулся даже после провозглашения независимой Республики Ирландия!
Интересно, как бы повел себя Кафка, увидь он день провозглашения своей собственной палестинской «Ирландии»?..
*
Гёте: «Идеал справедливости так же абстрактен в применении к человечеству, как алгебра – к природе» – что-то в этом роде…
*
Женечка К. – искалеченный, сломленный мамашей мышонок – киса, обли(зы)вающий себе раны безутешными слезами музыки...
*
Далеки от меланхолии (сегодня, это называется «депрессией») – те, чья жизнь столь целенаправленна, полна и проникнута смыслом, что буквально, не успевают «в пасть»...
*
Всегда отдавало чем-то нерусским – слово «буквально»; никак, из-за суффикса... Зато, стопроцентно русское – буквоедство.
*
Друзья! Связано ли наше здесь вместе присутствие с водружением чего-то вроде – флага?..
*
Из воскресной еврейской передачи узнал (или послышалось?..), что долг каждого еврея – как у мусульман, паломничество в Мекку – написать книгу.
*
Конкретный пример уорхолских «пятнадцати минут славы»: телепередача (поздно вечером) о перформансе некоей Деборы Де Робертис, выставляющей себя перед публикой с раздвинутыми коленами и лоном – на полу, под «Происхождением мира», в Орсэ, а на днях, и в Лувре – забравшаяся на подпорку под «Моной Лизой», как бы специально для нее устроенную.
*
Поразительно, как ум у женщины прибавляет ей в красоте!
*
Японский шеф-повар, которому рыбу доставляют живой, и которой он – самурай-матадор, дарует «прекрасную смерть» – «в обществе, говорит, меня самого, вместо бесславного растления на дне океана»...
*
Вид одинокой прохожей на фоне пустынного вне сезона курорта...
*
Жизнь – что может лучше говорить о нашем в ней реальном участии, как не физическое проникновение в мокроты иных – у женской половины человечества – слизистых полостей!..
*
Спросонья, после странного сна (в Нидерландах, хочу поступить на работу – черная металлическая дверь, какие помнятся в конструкторских бюро 60-ых, которую осторожно за собой притворяю, чтоб не хлопнула и не отвлекла сидящих за столами и чертежными досками; в глубине зала, контрольный стол, где мне надо представиться и объясниться, но – не знаю языка… и осеняет, что что-то есть в моем намерении не совсем вразумительное: искать работу, в мои-то лета!)… И – чувство, что надо что-то записать – а что?..
*
Освоена техника «дословного» понимания слов, а вот, не буквального «освоения» – овладения – женскими под покровом одежды телами.
«Чайник немного похож на женщину: нужно уметь его брать. Не обжигаясь» Франсуа Деблю, «Фальшивые ноты» (перевод Николая Бокова).
*
На старости лет – как глупое животное (увы, не как Наполеон!..) спешим (в соседнюю комнату, где она есть) – за ручкой, вспоминаем о бумаге – туда же, а еще в третий раз – за стулом…
Наконец, садимся: «перевести дух» на бумагу...
*
Старение – истирание (изнашивание, эрозия)…
Il y a «vie», dans «vieux»: celui qui – пожилой – a vecu.
(Подстрочник:
Есть «жизнь» в «пожилом»: тот, кто *** – пожил).
*
«Раствор» – не только жидкость: обратный «творению» процесс (все усиливающееся двоение в глазах, со временем грозящее полным исчезновением – растворением «предмета» на сетчатке).
*
Сначала разыгрываем, а со временем играем, в полном смысле и составе – пьесу Альцгеймера и другие, менее настораживающие сценки ментального театра…
*
Пузырьки сладострастия в паховой зоне – от контакта с давно забытыми, из бытия изжитыми волнистостями женского тела.
*
От неприятности – до неприятия, и от неприятия – до отказа, сколько понадобится шагов?
*
А Сократу сумели-таки жизнь – сократить… Собаки!
*
Два паучища рук Вайсенберга в Фортепианном концерте Чайковского (инсценировка Караяна – 1967).
*
Как парусник, умело управляемый, может плыть против ветра, так и поэт – на голом месте сочинять стихи...
*
Кристиан Цимерман в одной из последних сонат Шуберта – точно лаборант, готовящий рабочий раствор: отбирающий щепотку препарата на полке, взвешивающий, добавляющий в пробирку, подогревающий и – вспыхивающий…
|
|
|