| ПРОЗА | Выпуск 79 |
Родился 01.01.1947 в семье российских немцев в селе Ново-Александровка Омской области. В 1976 г. окончил испанский ф-т Пятигорского пединститута. Работал учителем в деревне, охотником-промысловиком на острове Диксон, метеорологом на мысе Челюскина. Участник многих экспедиций Арктики. Печатался в «Neues Leben», «Сибирский Промысел», «Дальний Восток», «День и ночь», «Сибирские Огни», «Дон», «Подвиг», «Российский колокол», «Палеомир», «Крещатик», «Юность», «XXI Век», «Венский литератор», «Florida-Rus» «Золотой Пегас», «Портфолио» и др. Победитель литконкурсов: «Север – страна без границ», «Золотое перо Руси 2016», «Народный писатель – 2014». Книга «Гранатовый остров» вошла в шорт-лист премии «Ясная поляна» – номинация «XXI век». Автор семи книг прозы. Живёт в г. Wetzlar.
В середине августа созрела морошка.
При буровом городке в тундре возник стихийный рынок: оленеводы стали привозить марангу, как называют эту ягоду коренные жители Ямала. Сварщик Савва Чусовой купил лукошко северной малины у черноглазой ненки, попробовал и зажмурился: вкусно-о-о! Товар она доставляла, важно вышагивая рядом с лёгкими саночками, которые тянули две большие собаки. А жила неподалёку: верхушка её чума виднелась за ближней горкой. По-русски изъяснялась коротко, предпочитала «харасо» и «да-да-да».
– Тебя как зовут, красавица?
– Мань нюм Еля! – скуластая тундровичка мило зарделась, но смотрела с вызовом.
– Савва! – он стукнул себя кулаком в грудь, как некогда Миклухо-Маклай у папуасов, полагая, что так будет убедительней.
– О-о-о! Савва? Сава! Сава-хасава! – Еля повторила имя с разными интонациями, но слов не хватало и замолчала, разглядывая сероглазого чернобородого мужчину.
Чусовой стал покупать только у Елицы и заметил, что и она выделяет его среди других. Однажды утром обнаружил, что Еля стоит рядом и наблюдает за его работой.
– Ань дорова, Савва!
– Дорова-дорова, Еля! Не смотри, глаза обожжёшь!
– Ниет! Виремя чуть?
– Что у тебя?
– Вот, – протянула картонку с рисунком печки-буржуйки.
Чусовой покрутил обрывок так-сяк.
– Вообще-то могу, но жести нет.
– Как ниет? Ести жести! – указала рукой на бочку.
– Хм-м!.. – сварщик не раз видел, как оленеводы делали печурки для чумов из старых железных бочек.
После работы он сварил аккуратный камелёк на ножках и трубу из трёх колен, чтоб высоко и тяга лучше.
– Пасиба. Лакамбой[2]… – и задержала свою руку в его руке.
– Погоди. Надо же установить печку, трубу вывести и закрепить. Мужики в твоём чуме есть?
– Ниету мусики.
– Одна что ли живёшь?
– Одна живёсь...
Новая буржуйка гудела как ураган, но благодаря отсекателю пламени и заслонке позволяла экономить дрова, что Еля сразу же оценила и благодарно глянула чёрными раскосыми глазами. За чаем из листьев княженики Чусовой задавал вопросы и жестикулировал, Еля отвечала односложно, беседы не поучилось.
Попрощавшись, сварщик продолжал стоять у входа в чум и переминаться с ноги на ногу. На западе горел закат, большая жёлтая Луна тихо поднималась над миром. Первые звёздочки перемигивались с огнями буровой вышки, которая оторвалась от тундры и висела на подоле неба как пришитый колокольчик, слегка покачиваясь над полосой тумана.
Вспомнилось, как уже будучи в третьем классе никак не мог правильно прочитать название книги для взрослых. «Что за парень этот Поком и почему звонит?» Решив, что в заголовке опечатка, заменил первое слово на слышанное от старших. Получилось: «Обком звонит в колокол». «По ком звонит колокол», – улыбнулась тётенька библиотекарь, – это Хемингуэй, рано тебе ещё, мальчик». Но почему же сейчас так ясно слышен вечерний звон? Не сама ли тётушка судьба говорит бронзовым языком, предупреждая о крутом повороте?
Накормив собак, Еля подошла и встала рядом. Объяснила: когда очень холодно, Луне тоже холодно. Но есть небесный шаман Урэр, он бьёт в бубен у неё на животе, пляшет и поёт, и оба согреваются. Вдвоём теплее, чем одному.
Савва нашёл руку Елицы и сжал горячие пальчики. Разве бывает вторая молодость?
Ещё как бывает!
По моховой тундре идут мужчина и женщина. И держатся за руки. Даже когда собирают морошку, держатся за руки. Наполняют туеса, лукошки и ведёрки; много ягоды берут. Кругом море грибов, просто море грибов, хоть косой коси. И всё больше крепкие, мордастенькие белые. Мужчина так и вскидывается, но женщина, улыбаясь, удерживает его: грибы не едят. Грибы – это «жирок», лакомство оленье. А надо ли человеку есть, что животные едят? Вот и озеро. Женщина садится в лодку и выбирает рыбу из сети. Зелёных щук выбирает, золотистых карасей, горбатых муксунов.
Белая рябь от суконной паницы качается в синей воде, чёрные косы плывут на волне, мокрые вёсла, кусты и пески – всё облито закатным маслом, густо облито закатным маслом, оранжевым как ягода маранга.
А каков ненецкий язык! Лето – «та». Озеро – «то». Огонь – «ту». А ночь – «пи».
– Ночь – «пи»? Ну, вот ещё! Число пи – это три целых четырнадцать сотых! – не моргнув глазом, сообщает сварщик.
– Ниету сотых. Устанесь – спись как лемминг: пи-пи-пи!
Рыбак называется смешным словом «ёртя». А рыбачка – «ёртя-не».
– Значит, женщина – «не»?
– Да-да-да.
– Ну, вообще-то так. По сравнению с мужчиной женщина часто «не».
– «Да» тоже бываит, – смеётся она.
– А как по вашему «солнце»?
– Хаер. Сонце – женчина.
– О-о-о!
– Как весна – все светит, все гуляит, все рожаит – женчина!
– Вот вы – оленные люди. Как по-вашему «олень»?
– Олень? Олень – «ты»!
– Я – олень?
– Ты – олень! – и смеётся до слёз.
– Н-ну!..
– Вот смотри! – наклоняет веточку ивы и откусывает прутик.
Рисует на песке собачку с пышным хвостом и поднятой в стойке лапкой.
– Песец?
– Ниет! Тёня – лися это! – и рисует рядом оленя. Рогатого рисует быка.
– Ты – олень это! Домасний олень это.
– А-а-а!.. Теперь понял! А дикий олень?
– А дикий – илебць. Жизнь, значит. Нет олень, нет жизнь.
– А сколько лет твоей жизни?
Она смотрит на закат и чертит на песке. Ровненькие цифры 8 и 3 стоят рядом и держатся за руки.
– Не может быть! Ты в школу ходила?
– Один зима и немножька.
Он берёт из её руки палочку и рисует 38.
– Наверно так?
– Так… А твой илебць?
Рядом с первым числом появляется 43. Она бросает палочку в воду и течение уносит её. Была и сплыла. Теребит чёрные волосы на виске и вытаскивает из-под косы небольшую прядь. В ней блестят белые нити. Прикладывает прядь к прошитой серебром бороде мужчины и смотрит ему в глаза.
– Оба-два!
– Так! – он крученый поясок на панице распускает. Её руки вверх взлетают, застёжки на воротничке открывают, и медовый вечерний луч смуглую шею обнимает.
В столовой буровиков появилось постоянное третье блюдо: «Чай и ягоды от Елицы». Сначала это была морошка, потом пошли голубика, брусника, княженика. Любители экзотики налегали на варенье из лапок лиственницы.
Савва перешёл жить к Елице. После работы, прихватив с собой ведро с остатками еды для собак, он спешил «за бугор». Возвращался утром к началу смены.
– Паря! Дак ты совсем очумел, однако, – заметил ему бригадный острослов, молодой парень, Сашка Назаров. – не пора ли фамилие на Чумовой поменять? Сорок три тебе – самый бес в ребро!
Чусовой рассмеялся и показал ему кулак. Кому какое дело до вдовца и вдовы?
– Удивляюсь на тебя, Саввыч, ведь с ней поговорить не о чём. Смотрел как-то: заголовок газеты минут десять читала.
– Читать я и сам могу. Еля – Женщина!
– Да ну? Как-то не заметил.
– Какое твоё время? Подрастай! К вечеру научишься. Если…
Савва и Еля наслаждались спокойной семейной жизнью. О детях речь не заходила. Лишь однажды, заметив у Елицы в коробочке для шитья странные колокольчики, сварщик спросил зачем они. Она достала из сундука детскую малицу и показала нашитые на рукава бубенчики. Как могла объяснила: это чтобы дитя не пропало в лесу. Убедившись, что всё правильно понято, обняла его и тихонько, с милым акцентом, пропела не однажды слышанную по радио песенку, заменяя отсутствующие в ненецком языке звуки на привычные:
«Спи, мой варобысек, спи, мой сыноцек, Спи, мой званоцек радной!»
Стали наезжать гости. Приехала дочь Елицы с молодым человеком. Убедились, что молва идёт верная: мужчина мамы не пьёт, не курит, не скандалит. Хорошо бы и дальше так. Навестила подругу и почтальонша Аннушка. Объяснила: имя Еля можно перевести как «пришедшая с надеждой», «сава» – хороший, а «хасава» – мужчина.
В конце сентября прикочевали оленеводы. Стали забивать оленей и менять мясо на продукты. Савва увидел, что ненцы не режут оленей, а душат их. И не удержался от крепкого слова. Но ему объяснили, что кровь оленя – жизнь человека. Великий Нум, сотворивший всё сущее, не велит выливать кровь на землю – это грех. На ужин Еля подала ароматное вареное мясо, но Савва, перед глазами которого стоял дёргающий копытами поваленный олень, выскочил на улицу: его чуть не вырвало.
Вскоре буровиков стали перевозить на другую точку. Савва напилил дров и сказал, что будет писать.
В середине «тёмного месяца» Еля пришла к Аннушке, поведала, что писем не было, что дрова заканчиваются, а снег глубокий и надо бы это...
Аннушка внимательно глянула на подругу и пододвинула ей стул. Поджала губы: сама напишет, всё напишет, как есть, и передаст письмо с пилотами, и пусть ему будет стыдно! Гостья обрадовалась: если с пилотами, то вот немножко юколы, и вот колокольчик, который пришивают детям на одежду, и вот пакет из плотной бумаги, плотная бумага лучше.
В письме были упрёки.
Скомкал и сжёг. «Не давите на совесть!» Но едва щёлкнул по бубенчику ногтем, как услышал гудение тетивы лука из далёкого детства, когда играли в казаков-разбойников, увидел бегущих в лесу детишек с пришитыми на одежду колокольцами.
И уловил вечерний звон. И улыбнулся: колокольчики – это ж, наверное, детишки колокола? И померкла в сознании картина удушения оленя, из-за которой не стал писать женщине. Древний народ, часто живший на грани голодной смерти, придумал и способ сохранить любую крупицу еды.
«Елица! Прости меня и погоди чуток!»
Еля шла по лесу на лыжах, по летним изобильным местам, где вместе сладку ягоду брали, срубала и увязывала на санки сухостой. Над ней через всё небо пролегла лыжня Великого Нума, шаман Урэр бил в бубен на луне и полыхал Северный Огонь.
Вдруг Алто[3] резко развернул сани, так что Сеэк[4] запуталась
в постромках, и залился лаем: вдали звенел мотор, жёлтый свет мелькал в лесу.
И жарркий барритон проррезал мёррзлую стынь:
– Еля-а! Еля-Елица-Елена-а-а!
– Ах! – как удар в грудь.
Упала на колени и стала бить кулачками по сугробу. Проломив корку наста, стала осыпать вспыхнувшее лицо рыхлым снегом и растирать щёки.
Но горячие дорожки всё текли и текли. Еля встала и протянула вперёд руки:
– Савва? Савва! Сава. Сава-а-а…
Нет! Это не шаман Урэр бьёт в бубен на луне, это «обком» звонит в колокол.
[1] (Вернуться) Впервые в интернет-журнале МГУ «Русский переплёт» в апреле 1916 г.
[2] (Вернуться) Лакамбой – до свидания (ненецк.).
[3] (Вернуться) Алто – Чёрный.
[4] (Вернуться) Сеэк – Сердечко. Так часто называют собак с белым пятнышком на груди.
|
|
|