ПОЭЗИЯ Выпуск 79


Владимир ШТЕЛЕ
/ Кассель /

Цикл стихотворений

«Мы старики, у нас большие бороды»



Родился в 1948 г. Родители (отец – поволжский немец, мать – крымская) в 1941 г. депортированы в СибЛаг – Кузбасс. Рос в шахтёрском городке Анжеро-Судженск Кемеровской обл. С отличием окончил Кузбасский политехинститут. Учёная степень – кандидат технических наук. Более 20 лет работал в Сибирском отделении Академии наук СССР. На счету около 120 научно-технических статей. Автор более 300 изобретений, признанных в СССР и России, и более 50 международных патентов. Книги: сб. рассказов «Дурнина», сб. иронических стихов «Письма из провинции». С 1992 г. живёт в Германии – Кассель.



МЫ СТАРИКИ,
НАМ ВЕЧЕРОМ – АНИСОВОЙ


Мы старики, у нас большие бороды,
Мы носим шубы, шапки до бровей.
Степенно ходим по проулкам города,
Свернув в кабак, мы хмуримся: «Налей!»

Мы любим запах крупа лошадиного,
Воротит нас от запаха духов.
Свернув в кабак,
мы хмуримся: «Малиновой!»
Потом – в бордель «Мадам Сиси-Чернофф».

Духи Ралле там разливают вёдрами,
А Катька там, конечно, лучше всех.
Качает так она, чертовка, бёдрами!
Приходится содеять плотский грех.
А дома – грузди и судак поджаренный,

Жена,
духами от неё разит,
Абид-слуга, похожий на хазарина,
Он иногда с моей супругой спит.

Мы старики, нам вечером – Анисовой,
Не много – шкалик, а потом – ещё.
– Как день прошёл, Аграфия Денисовна?
– Да, батюшка, спасибо, – хорошо.


А ТЫ В СВОЕЙ РУБАХЕ

Накажет Бог безумием – беги!
Тебя поймают: шприцы, охи-ахи.
А ты спокойно скажешь: «Дураки,
Не тот размер смирительной рубахи».

Потом – свиданье.
Кто там? Сын и дочь.
Кефир и сок. А ты в своей рубахе.
Детишки – в мать.
Не отличить,
Точь-в-точь.
Посмотришь, пробубнишь:
«Идите на хер».

Накажет Бог безумием – беги!
Зачем тебе уколы, охи-ахи!
А тут кругом такие дураки –
Не могут подобрать размер рубахи.


НУ, БРАТЦЫ-КРОЛИКИ,
ЗА ВСЕХ!


Налил по сто.
Огурчики, паштет.
В тарелочку – горчицу и котлету.
В моём роду героев нет,
В моём роду и павших нету.

А убиенные? Да, есть.
Враги народа есть и зеки.
Героев нет, ну хоть облезь,
Кому – расстрел,
кто – сгинул в штреке.
Ну, нет так нет,

жизнь без огрех,
Наверное, и не бывает.
Ну, братцы-кролики, за всех!
Вон холодец куриный тает.


СИЖУ Я
ЗА СПИНОЙ ВОЗНИЦЫ


По лугу едем, по низине,
Над головою свист стрижей,
Бегут гусята за гусыней,
И каждый – золота желтей.

Сижу я за спиной возницы
И вижу след от колеса,
Ромашек белые ресницы,
Их золотистые глаза.

Глотаю дым я сигаретки,
Гляжу, а там, где бересклет,
Стоят фазаны-малолетки
И крыльями мне машут вслед.

А вон – не тётки, не хабалки,
Подставив солнышку соски,
Рыжеволосые русалки
Зовут: «Сюда, эй, мужики!»

Кричу я кучеру: «Постой!»
Да толку что, он едет, едет.
Возница мой глухонемой.
На колесе полоска меди.

По лугу едем месяц, год,
Ловлю рукой травинок пряди.
Я еду задом наперёд
И вижу, что осталось сзади

Полоска меди, колесо,
Возница – шеф, патрон, владыка.
Не видел я его лицо,
Верней, его не видел лика.

А мимо – гуси и пруды.
Ах, кто бы нам – в колёса палку!
Тогда б я тискал у воды
Медноволосую русалку.


ВЕСНА В ДЕРЕВНЕ

В канаве желтоглазые цветы,
А рядом мусор и собаки трупик.
Рябит в глазах от этой пестроты.
Висят в сенях ненужные тулупы.

За этот год я сильно полинял.
Вот вышел в мае,
бабки: «Кто он? Кто он?»
Сижу, курю, я катанки не снял.
А бабки – зырк:
у них весной гормоны.

Я спал зимою, не узнать меня.
Кричу: «Ну чё, – живые? Охламонки!»
А та, что справа, старая клешня:
«Шу-шу, шу-шу» и строит мне глазёнки.

Я покрутил прокуренный свой ус,
И бороду кудрявую покомкал.
Пойду домой, побреюсь, подушусь.
«Покедова!» – старухам крикнул громко.

Тепла – три дня, а сколько вьётся мух.
Побреюсь, выйду, – та, что справа, ахнет.
И повылазят зенки у старух,
Тройным аж до околицы запахнет!

По катанкам ладошкой хлопну: «Эх!
Сухими я держал боеприпасы!
Как кур, щас перещупаю вас всех,
На лавочке, не отходя от кассы».

Хи-хи, ха-ха, смешки, переполох.
Весна! Дождались! Травушка густая.
Соседский старый пёс, зимою сдох,
И жёлтыми цветами зарастает.


С ТИХИМ ПОМЕШАТЕЛЬСТВОМ
УХОДИМ


Тихо жили, тихо мы глупели,
Ну, а если форточку открыть,
Слышно было, как нам птички пели,
То: кар-кар, а то: фьюить-фьюить.

Жили тихо, слушали пичужек,
Вытирали деточкам носы,
Бормотали: мы других не хуже.
Поглупели! Господи спаси!

Кто считал расходы, кто – доходы,
Мы глупели тихо тут и там.
С тихим помешательством уходим.
Мы зачем, такие, небесам?

Ты, Господь Великий, нас не знаешь.
Ой, мы наломаем в небе дров!
Ну, зачем к себе нас призываешь?
Нас, отпетых дур и дураков.

Были-то нормальными мы, вроде,
Глянем друг на друга – ну, кошмар!
Форточку открою на исходе,
Запою: фьюить-фьюить, кар-кар.


ПОРОША

Снег молодой, в нём свет голубизны.
Плетусь я рано-рано еле-еле.
Ну, наконец, мои следы видны,
Знать будут все:
здесь шёл Владимир Штеле.

Вот левой след, а левая больна,
Вот след от правой – правая кривая.
Да что же так? Как будто шла война!
Была война, но вот забыл – какая.

Кричал комвзвода:
«Пацаны, не трусь!»
А в семь ноль-ноль
опять обстрел ракетный.
Да ладно, ладно, как-никак – плетусь,
И на снегу следы мои заметны.

Я хромоног, медлителен, ну что ж,
Ведь, главное, – не еду на телеге.
Следы полуистёршихся подошв
Останутся на этом юном снеге.

Соседка Люба выйдет, крикнет: «Дед,
Куда попёрся? Рань, мы только встали».
Отвечу я: «Хочу оставить след,
Пока другие тут не натоптали».


ДЕНЬ И НОЧЬ

На небе сером тучка мокла,
Скрипели ставни,
день прошёл,
И закрывали бабы окна,
А дед накапал корвалол
В стаканчик с золотым узором,
Где муха чёрная спала.
Он выпил всё.
Ночь будет скоро.
Дед плюнул на пол:
«Муха, бля!»
И стало тихо,
всё умолкло.
Ругнулся дед: «Забыл отлить».
Всю ночь на небе тучка мокла,
А утром – надо снова жить.
Открыли бабы утром ставни,
И полетела тучка прочь.
Вслед посмотрел соседке справной
Дед, переживший эту ночь.
Стоял он на крыльце раздетый,
Подумал: «Во у ей бока!»
Соседке крикнул: «Люда, эта…
Купи два литра молока».



Назад
Содержание
Дальше