| ПОЭЗИЯ | Выпуск 80 |
|
* * * Меня озадачил паук в паутине. Как будто на струны налёг Паганини. Я музыку слышал, подобную струнам, И мыслил себя неотёсанным гунном. Лицо к паутине приблизил я тут же, Моё удивленье зарылось поглубже. Я что-то сказал, но паук не расслышал. Дал имя ему, прошептал: «Могадишо». Был чёрен паук, чёрен очень, но это Ему не мешало играть до рассвета Моим удивленьем, как некой планетой, Лучами вечернего солнца согретой. Но вот свет погас, распахнулись потёмки, И стало не видно ни тропки, ни кромки. Исчез Могадишо, а музыка в ухо Лилась и лилась, заходила, что муха. Паук в темноте начинал всё с начала – Ласкал паутину, чтоб лучше звучала. Он мастером был, не пугал его иней. Я слушал игру – у него в паутине. ИСХОД Покинули Египет величавый. Бредут в обетованную страну, Провалы обходя, потоки лавы, Что, затвердев, подобны валуну. За спинами уже сомкнулось море – Бушуя, повалились волны ниц. Лежит на дне, во мраке и позоре, Немало воев, острых колесниц. ...Бредут, простор охватывая, зная, Что впереди открыться им должна Не истина Египта прописная, А, в общем-то, надмирная страна. Я этот фильм смотрю, читаю знаки, Что на бумаге трепетной живут. Грядут евреи, встречные атаки Превозмогая, вспыльчивый маршрут. Пред ними столп невидимого Бога, И плачут дети – ибо Господин Внушает страх, но старцы смотрят строго Из-под своих всклокоченных седин. Вдали гора, под нею лягут скопом, Уснут скитальцы, смолкнут. А когда Раздастся гул – Моше по козьим тропам К ним спустится, как талая вода. * * * Кто бросил ветер в синагогу? В ней Мардохей молился Богу. И нееврей туда ходил, И был Христос ему не мил. К ней приближался мусульманин, Обозревал со всех сторон Её пределы; может, он Был первый ею в сердце ранен? Но вспомним, был и атеист, Он призывал толпу, речист, Раввинские не слушать речи. Мол, как на них ни покажи, Но все раввины – змеи лжи, Её извечные предтечи... И был язычник, всё твердил, Что нет у Яхве должных сил Присвоить мир в бою открытом, Поскольку жив ещё Сварог! И Хорс пока ещё не слёг В постель, отравленный ивритом... * * * Толстяк изящным кажется себе. Прилип кусок луны к его губе. Над головою пусто, – словно сокол, Он в небо взмыл (приснилось ли ему?) И землю погрузил в густую тьму, Поскольку на досуге солнце слопал. Но всё равно, рассевшись на полу, Он пальцем гладит медную иглу И представляет медленно, но верно, Что у него такой же тонкий стан, Что в мире он последний из землян, Кто помнит, как полями скачет серна. Ему сейчас легко; расправив грудь, Он дышит равномерно, чтоб уснуть И впредь не проявляться в мире плотном. Нет силы притяжения вокруг, Всё съела медитация, мой друг... Остались только сладости с попкорном. |
|
|
|