| ПЕРЕВОДЫ | Выпуск 81 |
Набредя на упоминание «Пьяного корабля» Артюра Рембо в одной из книг, я прикинул, что давно не видел этих стихов, и нашел их в поисковике. Французского я не знаю ни в каком приближении. Передо мной оказались пользующийся доверием специалистов подстрочник Э. Ю. Ермакова и 18 (!) вариантов поэтического перевода стихотворения на русский. Несмотря на участие в этом труде поэтов первой величины, переводы, как мне кажется, не вполне удались. Они удивили меня не только степенью произвола по отношению к исходному тексту (если сверяться с подстрочником), но и чрезмерной напыщенностью тона.
В самом деле. «Когда, спускавшийся по Рекам Безразличья, Я от бичевников в конце концов ушел» – передает начало стихотворения Леонид Мартынов, но откуда он взял эти «реки Безразличья»? И этот «уход от бичевников»?..
Чаще всего переводчики прибегают к александрийскому ямбу, традиционно задающему стихам известную высокопарность. Я отыскал в youtube исполнение этой вещи французским актером и нашел, что ее размер в такой же (или даже большей) мере соответствует анапесту в русской силлабо-тонической системе.
И правда, из переводивших «Пьяный корабль» четыре автора избрали анапест (П.Г. Антокольский, Д.Г. Бродский, А.С. Големба, Е.В. Головин). Предпочел для перевода этот размер и я. Мне, к сожалению, не ведомо, высокопарен ли Артюр Рембо в оригинале, а если и так, согласуется ли его стилистика с паттернами французской поэзии, которые были приняты в его время.
Но в любом случае, по-моему, есть смысл в том, чтобы еще раз попытаться осуществить перевод знаменитого стихотворения – перевод, претендующий на большую близость к подстрочнику и, по возможности, выводящий текст из сферы патетической декламации.
Впрочем, по правде говоря, я не исключаю, что такая декламация как раз и соответствует стилистике А. Рембо. Готов также предположить, что близость к подстрочнику в данном случае менее важна, чем передача пышности и причудливости словоупотребления.
«Осовременивается» ли таким переводом знаменитый француз, открывший новую эпоху в поэзии? Возможно, но такой ли уж это грех? Вдобавок, по своему складу, я избегаю эпатажного самопредъявления, между тем как склонность к нему зачастую сочетается у художников с артистизмом высочайшего толка.
Но раз так – не представил ли я читателю некий вариант «Рембо для бедных»? Мне хотелось бы удостоиться оценки тех, кто по уровню компетенции имеет на нее право. Как бы то ни было, проделать вслед за поэтом его незабываемое путешествие было для меня истинным наслаждением.
Анатолий Добрович
|
Понеслась, поскакала река подо мною! Краснокожие люди под грохот и гам тех, кто судно моё волочил бечевою, взявши в плен, к расписным приковали столбам. Упиваюсь теперь своевольем и риском, оставляя команду в индейском плену, о фламандском зерне и о хлопке английском не заботясь ничуть, по теченью плыву. Я бежал, а река бесновалась, плескалась, тупоумна, как дети голодной зимой. И любой полуостров, сорвавшийся в хаос, отщеплялся от суши и нёсся за мной. Славословьями грозы гремели мне в уши. Я, как пробка, плясал десять долгих ночей по волнам, переносчикам всех утонувших, безразличен к призывам прибрежных огней. Вот и вброшен я в море! пучинам на милость! И скорлупка еловая в пене седой, от вина и блевотины славно отмылась, словно яблочной плотью, зеленой водой. И теперь я в поэме, в мерцании млечном пены, лунной лазури и звёзд на плаву, где порой в изумленье своем бесконечном, колыхаясь, усопший глядит в синеву. Где безумье и медленных ритмов качанье, синью полдня окрасив небес глубину, крепче спирта, мощнее, чем арфы звучанье, переполнили брагой любви рыжину. Знаю трещины молний и дикое море, видел всё: ураган от небес до земли, голубиною стаей взлетавшие зори, россыпь тайн, от которых вы взор отвели. Видел таинства солнца, что в море садится, фиолетовый цвет придавая волнам, и вращались валы, как огромные плицы, и всплывали сюжеты аттических драм. Поцелуями море до глаз покрывая, грезил я о снегах, испускавших лучи, и неслыханных соков стремнина живая побуждала светиться поющих в ночи. Зыбь кидалась на рифы в истерике хлева, и еще я не знал, своеволием пьян, что способна стопами пресветлая дева по одышливой морде лупить океан! Задевая флориды, сдвигая преграды, я мешал леопарда пылающий взгляд с кожей, содранной с пленных! я упряжью радуг ограничивал бег малахитовых стад! Мне встречался в болотах, где грязь и гниенье, разложившийся в зарослях левиафан. В центре штилей мне вод открывалось паденье в ненасытно отверстую пасть – в океан. Видел медное небо и мутные мели, где клопы пожирают чудовищных змей, что обвили стволы с ароматами прели, с перекрученной бурями формой ветвей. Показать бы мне детям блуждания эти средь поющих сциен, золоченых дорад. Пронеслись предо мной в виде пышных соцветий все явления мира, сойдясь на парад. Помню моря страданье, его утомленье… Если был я к смиренью по-женски готов, море с плачем бросало меня на колени, облепляли присосками тени цветов. Был я остров плавучий, где яростны споры злобных птиц белоглазых; смывал их помёт. Хрупкий путь мой тянулся в морские просторы, где усопших валило спиною вперед. Но, навечно затерянный в бухтах, как в космах, занесенный стихией, куда занесёт, я, корабль, чей разрушеннный бурями остов не спасет ни ганзейский, ни пушечный флот; я, ушедший в туман, что, как луч, фиолетов, пробивающий стены ударом словес, на себе испытавший (приманка поэтов!) и лишайники солнца, и струпья небес; электричеством лун возбужден и замаран, я, с кем плавают строем морские коньки, между тем как июль беспощадным ударом бросил небо в воронку и рвет на куски; Я, чей слух в отдаленнейшем водовороте увязал; кто сумел бы расслышать вытьё подзывающих течкой самца бегемотих, – о Европе грущу, о причалах её! В небесах мириады мерцающих капищ окликали пловца, что сумел превозмочь бездну ночи вселенской – не там ли ты прячешь стаи птиц золотых, о грядущая мощь? Но довольно мне плакать! и луны, и солнца мне горьки, я парами любви опьянён. Разломайся мой киль! – и судьба понесётся в океан, в никуда, в перекличку времён! Мне нужна не Европа причалов парадных, а лишь лужа весной, по которой, грустя, запускает, как бабочка, хрупкий кораблик никогда не видавшее моря дитя. Я ли, в лезвиях моря плясавший, как пробка, в чьей крови своенравия терпкий настой, восприму этот мир перевозчиков хлопка, эти флаги, огни и кильватерный строй! май 2018 |
|
|
|