Скол

«Я непростительно старше тебя». И снова царит молчание. Океан покрывается сизой дымкой, и контур твердыни и небес постепенно стирается под ней. «“Блуд” – это то же, что и “blood”, – продолжает он. – У тебя хорошо получается, ты могла бы быстро выучить наш язык, если решишь остаться… Мы бы могли в октябре пару недель провести в Германии. Ты хотела попробовать баварскую уличную еду», – добавляет он.

«Наверное, было бы неплохо сделать фото воды или улиц, а позже попробовать нарисовать. Вода у меня никогда дельно не выходила», – задумчиво отвечает она.

«Да-а», – протяжно говорит он.

«Сколько соли в этом йодированном воздухе, Бенгт».

«Это для меня целая веха, Ида», – он поворачивается к ней, беря за руку.

«Начинается дождь», – первые капельки падают ей на щеки и чуть вздернутый носик.

«Дождь – это достаточная причина, чтобы прогуляться».

«Так быстро стало темно!».

«Смени цвет волос, если тебе не нравится цвет неба», – шутит он. Бенгт писатель и владеет небольшим, но вполне известным издательством в Нидерландах.

«Мне сегодня вернули книгу, – рассказывает Ида, когда они уселись в одном из уютных прибрежных кафе. – С фотографиями. Они отобрали всего несколько, жаль».

«Альбом, – поправляет Бенгт, улыбаясь. – Не переживай, я тебе с этим помогу. Думаю, у меня есть пара друзей».

«Мне показалось, что в морском городе легче всего угадываются характеры. Но не у вас. Ваше Северное море совершенно иное. В других местах по-другому. Под палящим солнцем личины сброшены, точно так же как и одежды, еще недавно прикрывавшие далеко не идеальные тела, – рассуждает Ида. – Не обязательно играть роли, присущие человеку на работе или в дружбе, где-то там, в забетонированной реальности. Наверное, поэтому на курортах в толпе или через стену слышно так много перебранок. И удивляешься: «Зачем людям при таком четко очерченном, обличенном в слова отвращении друг к другу так необходимо оставаться вместе?»

«Да, я ведь тоже разведен. У меня есть сын. И была целая жизнь. Наверное, такая, как ты описываешь», – отвечает ван Дайк.

«У вас очень много людей с такой фамилией, – замечает Ида, – ван Дайков. Почему ты не взял псевдоним?»

«Мне кажется, у меня достаточно редкое имя», – с грустью серьезного человека шутит Бенгт. Он высок и худощав. У него короткие вьющиеся волосы, совершенно седые, и холодные проницательные северные глаза; и некая неуловимая притягательность. Он носит дорогие джинсы и свободные футболки темных оттенков, а также кожаный браслет на руке. И он интересен.

«Я как-то была на конференции в Феодосии, много лет назад, и заметила у нас одну интересную вещь среди молодежи. У людей постарше все иначе. За столиком в кафе влюбленные пары садятся не друг напротив друга, а рядышком. Те, кто просто играют в любовь, устраиваются так, чтобы длинная крышка стола со стаканами и пепельницей была между ними. Некоторые из таких пар либо просто еще недостаточно близки, или уже были близки и охладели, другие изначально строили удобный обоим тип отношений – через стол», – продолжала Ида.

Бенгт улыбнулся: «В Европе, все же большинство отношений через стол, в таком случае».

«Так вот, нас поселили в один из отелей среднего класса. Хотя в Крыму, по-моему, других и не бывает. Звездочки рисуют просто так, как и отметку на продуктах в супермаркете: “Без ГМО”, однако, никто и не проверял, что там на самом деле содержится». – Бенгт внимательно слушал. «Был там один парень, чуть старше меня, через балкон. Он приехал не сам, с девушкой. Так иногда делают у нас, когда мероприятие проводится в интересном месте. Кто-то захватывает детей, кто-то – мужа и селит у себя в номере. Питаются, правда, они отдельно, – поясняла Ида. – Так выходило, что из всех жителей мини-отеля, где нам случилось остановиться, мы с ним были единственными, кто вставал рано, чтобы уже без двадцати семь выпить чашечку свежесмолотого кофе. Он часто присаживался за столик вместе со мной. Я пила свой латте, со смехом вспоминая ритмичный скрип кровати по нескольку раз в сутки из их соседнего номера. Оказалось, что мы из одного города. Даже живем как-то поблизости. Разговорились о том, о сём. И вдруг он мне выдает: “Ты видишь, с какою ‘Дунькою’ я приехал?” – и кивает мне в сторону своего балкона. Намек был ясен. С этим брутальным типом мог бы выйти занятный курортный роман. Может, и даже чуть дольше, чем курортный. Вот только единственное, чего не могу простить мужчине – это когда он обсуждает с другой женщиной ту, с которой спит. Путь она у вправду “Дунька”. Я не считаю себя феминисткой. Это вопрос чести, что ли. Не думаю, что такое можно обсуждать».

«Негодяев, моя милая, хватает везде. И это мне дает кучу материала для книг, – Бенгт заказал им еще по чашечке кофе. – Позволь мне выбрать. Этот ты не пробовала. Он местный. Его варят только у нас», – пояснил он.

Ида кивнула.

«А потом меня рассмешила одна маленькая белокурая девочка, – продолжала она. – Они шли с бабушкой впереди нас во время экскурсии по городу. “Бабуль, а тапочки и вправду резиновые! Свобода!” – закричала она и влезла в первую попавшуюся лужу. В Крыму часто дождит. Погода переменчива и непредсказуема. Солнце сменяется тучами в течение получаса и наоборот. «Бабуля» в черном ластиковом сплошном купальнике, широкая и грузная, даже не повернула головы, беседуя с подругой ее же возраста, но более седой и менее подтянутой, облаченной в цветной халат. Обе они, раскачиваясь на своих растопыренных ногах, исчезли в тени нависших над аллеей абрикос, а маленькая девочка слегка запаздывала, предоставленная самой себе, совершенно при этом не капризничая. На фоне повальной детской истеричности, невольно влюбляешься в эту худенькую белокурую малышку, и становится даже жаль, что никто из взрослых так толком нею и не занимается и вряд ли займется позже. В центральной части США (других штатов мне посетить не удалось) дети удивляют той необъяснимой нормальностью, которая была присуща нам лет тридцать-сорок назад. Но вряд ли это плоды японского метода воспитания. При всех удобствах глобализации, унифицированный подход в сфере раннего развития и более позднего образования совершенно губителен и неприемлем для многих наций, – говорила Ида. – Прививая веточку сакуры к яблоне, можно получить некую путаницу, либо отмирание не прижившейся плоти. Некоторым деревьям стоит оставаться дикими, сохраняя свою первозданную прелесть», – заключила она.

Бенгт взял Иду за руку и поцеловал. «Ты даже не представляешь, какие страсти у нас здесь бушевали при образовании Еврозоны, – мягко сказал он. – Однако, такие процессы иногда неизбежны, и в них есть свои положительные стороны. Например, ты здесь».

«Я рада быть наконец в Европе. Наверное, в Азию больше не поеду. Устала от этих полусырых кур, кишок в разогретом перце, утиной крови, сыра тофу и коровьего желудка, поданного в качестве деликатеса. Нет-нет, только не южные территории, – призналась она. – А ведь ранее туда так тянуло».

«Тебе нужно развиваться, – ответил Бенгт. – Ты еще так молода. У тебя все впереди. Сегодня я хочу познакомить тебя с братом – и родителями. Наконец они с тобой познакомятся. Я пригласил их – к нам на ужин», – добавил он.

Бенгт приготовил мясо и охладил вино. Ида занялась салатами. Она заметила, что Бенгт был больше похож на мать, нежели на отца, в отличие от его старшего брата. Ей вспомнился один забавный египетский конфуз, рассказанный ей одной новой приятельницей во время путешествий. Дело касалось немецкого репортера. Он гостил в Каире в рамках какого-то проекта и прихватил с собой мать, дабы показать ей мир. Когда его пригласили в дом, он спросил разрешения взять с собой и маму, чем вызвал смех у хозяйки: в Египте мужчина просит разрешения привести в гости мать только в том случае, если намерен просить руки этом доме. Здесь наведалась целая семья. Они были очень дружны и крайне вежливы. Почти идеал, и, казалось, очень понравились друг другу. Даже удивительно, что выходец из такой традиционной семьи оказался достаточно современен для развода.

«Скол», – поднял бокал его отец. Ида слегка вздрогнула: было неожиданным услышать это древнее слово, обозначающее что-то вроде нашего «за здоровье!»

Когда все разошлись, вновь начался дождь, и Иде показалось, что в характере Бенгта есть что-то от этого сизого ночного дождя. – И что она уже наверняка его любила.

Они занимались любовью всю ночь, и в каждом его движении чувствовалась некая глубокая осенняя грусть, окутанная сизой дымкой. А на утро Иде никак не удавалось открыть глаза. Казалось, что кровать стоит не с той стороны и она не могла узнать занавесок на окне. Звенел будильник, дважды.

«Тебе разве сегодня не на 9.00? – спросил муж раздраженно. Ладно, я сам соберу себе лоток. Ты что-то болтала во сне по-английски».

«О чем?», – спросила Ида сонно.

«Я не разобрал. Какую-то чушь. – И добавил: Нам вечером нужно будет серьезно поговорить».

«Мне в студию к одиннадцати сегодня», – вспомнила она.

«Опять твои фотографии. Учти, я против твоей Итальянской выставки. Вечно ищешь впечатлений».

Ида поднялась и подошла к окну, за которым никогда не было океана. Воздух был по-степному сух, и уставшие от жары ветви просили дождя.

Когда муж ушел, она приняла утренний душ и привела в порядок свои длинные густые волосы, которые носила в конском хвосте. Съев бутерброд, Ида направилась в студию. У нее были назначены клиенты. После ряда фотосессий она по своему обыкновению открыла зарубежные утренние газеты, которые теперь были в онлайн доступе, и которые она регулярно читала в перерывах в качестве передышки и чтобы не забывать язык. Писали, что вчера вечером поэт и прозаик Бенгт ван Дайк совершил самоубийство, перерезав вены у себя в ванной осколком винного бокала.

Ида впервые слышала об этом имени в реальном мире.

Она оцепенела. По телу пробежала легкая дрожь. И вдруг стало невыносимо грустно.

Ида покопалась в старых фотографиях, сделанных когда-то за рубежом, и нашла парочку черно-белых голландских снимков. Она выбрала один из них, тот, на котором было звездное морское небо, что бывает там редкостью, и небольшая улочка, вся в ночной зелени, и сделала надпись: «Я шлю тебе фото улицы. Идя по ней с тобой, я была тогда абсолютно счастлива. Один момент. Мгновение, за которое даже не успели смениться звезды». И отправила снимок в галерею в Амстердам.

20 сентября, 2018 года