ПОЭЗИЯ Выпуск 83


Герман ВЛАСОВ
/ Москва /

Князь не от мира сего



1.

Не зябко? – Очень! Плащ без рукавов,
громаден капюшон, толстоподошвенны
не наши башмаки. Взгляд нездоров,
но – голубые, пристальные. Собственно,

вот человек сей – тих, белобород.
Мерлушечий тулуп напротив выискался:
– Из-за границы, знать? От докторов?
Швейцария, припадки? И не вылечили?

Переплатили, стало быть, втройне?
А мы им верим! – Сильно ошибаетесь
вы в случае моем. Сам Шнейдер мне
дал на дорогу денег. – Знамо, та еще

поклажа, всех вещей-то с узелок
линялого фуляра. – Вот ведь оттепель,
а если бы мороз? Отвык, не мог
и знать, что холод. Шаг чугунный, оторопь.

– Вот, в этом узелке вся суть: она –
не фридрихсдоры, не наполеондоры.
Что генеральша вам Епанчина? –
Последние в роду своем – без гонору;

Ни лев, ни мышь, а некий имярек.
Воксхол, на Вознесенский вышла троица.
Се узел, узелок, се человек
не ведает, на что и где устроится.

До пола не охотник и пока
не переулок, но – проспекты, улицы,
огни… А ты – ступай за мной, строка!
Еще покажется, еще стушуется.

2.

Польсти, польсти, – уж я тебя уважу!
А ты – польсти, потворствуй, хохочи.
Забуду все: семью, детишек даже.
Плясать пойду – ты только не молчи.

Ан нет вам! А и знаю! Будет точно:
фамилия Барашкова, а с Тоцким
знакомство водят. Раскапиталист,
член компаний, обществ. Через вист

вхож в превосходный дом Епанчиных
(из всех на выданье красивее Аглая.
Арманс, Коралию и Пацкую – всех знаю!),
дела свои проводят через них.

Сам заскорузл в подъячестве своем:
– В театрах на балет имеет ложу.
Чиновные глаза горят огнем:
– А с Лихачевым – нет. И быть не может.

3.

Дверь скрипнула, а дальше голова
просунулась, покои осмотрела.
Дверь распахнулась, обнаружив тело.
Фердыщенко, – оглашены слова, –

Жилец. Пришел предупредить: взаймы
мне денег не давать. Довольно странно –
одни буреют, а другие сразу
линяют ассигнации. Да, мы

соседи! Следом новый господин –
обрюзгший, тучный, с баками, усами,
огромными навыкате глазами:
– Сын друга моего. Ну, точно сын.

Носил-с вас на руках. – Но мой отец –
уже как с двадцать лет… Да, ровно двадцать
и месяца три. Доводилось знаться
и с матушкою. – Также не жилец:

спустя полгода от простуды… – Полно!
не от простуды, – с горя! Был влюблен
в родительницу. Князь дышал неровно,
через платок решил стреляться он.

Взвели курки, взаимно пистолеты
к сердцам приставили, лицо к лицу глядим,
но чудо – слезы брызнули, не дым.
Великодушие, объятия, обеты,

уступки, примиренье тут как тут.
– Папаша, вам накрыто, остывает!
– Несчастный Иволгин... Да разве так бывает?
С фамилией Фердыщенко живут?

4.

И часа четверти не минуло
после размолвки, как, спеша,
она спустилась вниз в гостиную
диковинку смотреть, ежа,
 
слёз не смахнув. А рядом вторит ей
подростков и прислуги хор:
заместо Шлоссера истории –
ежа купили и топор.
 
– Зачем топор? – Полтину спрашивал
мужик, а уж топор хорош.
Вот и подарок князю вашему –
с салфеткою в корзинке ёж.
 
Оспорила, вручила денег и
ежа просила передать
глубокого в знак уважения.
– Прикажете как понимать

всё это? Ёж тут – аллегория?
Досада? Шалость, может быть?
Но слышен смех ее и более
всего он украшает быт.

– Голубчик, только уж не вырони!
– Покойны будьте, донесу!
Мелькают в переулке спинами,
иголки держат на весу.
 
Получен ёж. В смущеньи деть его,
куда не знает. Но, смеясь:
– Как это хорошо, что дети мы!
– Не то: она вас любит, князь.

5.

Довольным засыпать,
вставать еще счастливей...
А хочешь испытать,
что в жизни этой ждет, –
есть местный водопад
холодный и красивый.
Он ниткою с горы
белесою течет.

Пенится и гремит,
всю ночь в деревне слышал,
как падает струя,
сердясь, о валуны.
Вода меня манит
и я сегодня вышел
гармонии просить
у водяной струны.

Мне думалось: он здесь,
всего в пяти минутах
ходьбы, а я иду
к источнику полдня:
– Он сможет остудить
горячечную смуту –
он брызгами обдаст,
он исцелит меня.

И вот, когда в груди
от слез тепло и тесно, –
я захочу взойти
на ту площадку, где
всей жизни впереди
встав у струи отвесной,
я снова был везде,
и не бывал нигде.

Там Город Золотой,
там всё смелей и краше
И над землей пустой
он высится, парит.
Там дети принесут,
слетев от старых башен,
как голуби, письмо
и запоет Мари.

6.

Будь по слухам ты князь или граф,
вещим ухом прислушавшись к раю –
напиши мне в альбом, каллиграф:
Я в торги не вступаю.

Ниже месяц поставь и число –
этот странный девиз и образчик
своеволия ляжет на дно
в кипарисовый ящик.

Да хоть рыцарем бедным, людей
принимая за робкое чудо, –
посмотри, сколько взрослых детей –
в никуда, ниоткуда.

Дура с сердцем и дура с умом –
душ двоих не настроены струны, –
всякий в ящике прячет своем
синяки от фортуны.

Так зачем человеков ловить, –
Галлилейское чудо не ново;
или можно на свете любить
и уток, и основу?

7.

Королева, содом, розы манят алькова.
Дышат, сердятся тройки. Молчит бубенец.
– Доползешь на Васильевский за три целковых?
– Доползет, о моя королева! Вконец

жечь постылую жизнь (ей цена – пол-копейки);
ночью – ветер в лицо, паровоз и река.
Кто там тихий сидит на кленовой скамейке,
чья там жданову жидкость разлила рука?

Но все это потом, а сейчас колоритно,
эфемерно, с романтикой вздорной внутри.
Посмотри, как пылает камин, как горит он –
нешлифованный этот алмаз. Посмотри:

отражается женщина в нем и блаженный
и суконный мужик от такой красоты –
удивленный и тихий, скупой и безмерный –
видят сон и смягчаются дивно черты.

май – июнь 2016



Назад
Содержание
Дальше