| ПОЭЗИЯ | Выпуск 84 |
|
ПАМЯТЬ Зал натюрмортов жив. Посмотришь на полотна: У винограда – лоб, у яблока – бока, А попытайся взять – и сквозь туман бесплот(д)ный Пройдет насквозь рука. В том зале, что внутри, всё так же – и иначе, Не ранит руку нож, но режет кожу лён. Достанешь экспонат – смеёшься или плачешь, Ведь ты с любым из них уже отождествлён. Над озером стрекоз застывшие кометы, И духота духов, и влажность жемчугов, – Театр для одного, где узники-предметы Играют пьесу дня. Музей ни для кого. Экскурсии в музей – опасные прогулки. На что наткнёшься там – как знать наверняка? То отчий дом найдёшь в забытом переулке, То – скомканный платок, то – трупик хомяка. Есть вещи пострашней хомячьей стылой тушки. Такую светотень покажут ли в кино? Повсюду на тебя расставлены ловушки, И в каждую тебе попасться суждено, – Сплошь минные поля. Смотрительница-память Идёт-бредёт по ним из тени в пустоту, Чтоб появиться вновь, нагруженной вещами… Что ж эту мне несёшь, ведь я просил вон ту?! Захочешь взять свечу – ухватишь тьму и стужу, Потянешь за любовь – проглянут боль и жуть. Быть может, смерти нет. Но вечность много хуже, И не принадлежит она тебе ничуть. БЕЛЫЙ ЗАВЕТ На гитаре чёрный человек Джаз играл в подземном переходе, Он не знал, что начал падать снег, И не стало пустоты в природе. Мы с тобой сидели за столом, А слепая вьюга то и дело Билась стылой рыбой о стекло, Чешуёю мелкою блестела. И стеблей, и листьев лишены, Расцветали белые левкои... Раненные птицы тишины, Мы гнездимся в кухне под плитою. И гудящий трансформатор ветра, Пятна света превращая в пенье, По законам белого завета Нам на плечи взваливает перья. НА РАССВЕТЕ На рассвете в какой-то степени все мы пророки, причастные к чудесам. Птицы, опираясь крыльями о ступени воздуха, поднимаются к небесам. Схемы снов извилисты, словно бег пса по чужим следам. Рассвет глядит исподлобья, Глаза у него воловьи, пар из ноздрей. Снов стада бредут просторней, Быстрей. На рассвете осенью ветер сыпет бисер,– бесцельны скитания тысяч листьев по булыжникам, по машинописным шрифтам мостовой. Звездолёт колокольни взлетает в зенит кипарисом, приземляется заводскою трубой. Лесопосадка дугой огибает бетонный монолит микрорайона. «Пора, пора» – одна ворона кричит другой. На рассвете в какой-то степени стены реальности не отделяют спящего от его сна, и тому, кто смотрит, кажется, будто все мы – рассыпанные семена. ЭЛЕГИЯ ДЛЯ О. СЕРГИЯ КРУГЛОВА В аду для рая выделен закут, В котором бесы ангелов пасут: Так ангелы становятся тучнее, На плечи бесам головы кладут, – И тем благодарят за прирученье. Раз в год их на убой ведёт священник. В своём селе он слыл святым при жизни, Умел считать ворон, читать снежинки, И в роще после паводка весной Журчал проточной фразой ключевой. Ему жилось несладко и при жи… На дольки воздух резали стрижи, Но бедному священнику ни крошки Не оставляли воробьи да кошки, – (Больших животных не было в приходе). По вечерам, молясь о кислороде, Он бога вопрошал, окончив кадиш, «Куда ты после смерти переходишь? Не может быть, чтоб вовсе никуда!» Но никогда не получал ответа. Ежевечерне падала звезда, – Метеорит? Поверить трудно в это. «Не может быть, чтоб вовсе никуда». ПИТЕР Я помню отглаженный Питер, Ходил вверх ногами там ветер, Сдирая туманность с полыни,– И, может быть, ходит поныне По шахматным доскам руин, Фильтруя себя сквозь слои Капроновой влаги морской, Чтоб после вонзиться иглой Каналу в стальное ушко. Мне шоры отдернутых штор И тонкой портьеры лишайник На небо смотреть не мешали. Гусиной покрытое кожей, Страшило оно и смешило, Казалось совсем невозможным, Что сброшены звезды до кучи,– Как будто разгрыз их Щелкунчик, Живущий в напольных часах, Чтоб время на всех парусах Летело на чёрные скалы Невидимой финской Валгаллы. Пульсации ленинской польки Неслись, поддавали под дых,– Я страха лимонную дольку, Достав из ночного бокала, Совал под распухший язык. И мнилось, что нас миновало Молочное пенье сирен, Пока не коснулся колен Закрученный бивень нарвала. А смерть не таилась совсем,– Садилась в промерзший трамвай, Косой на стекле вырезала Котёл и горящий очаг,– Писала заветное слово,– Чтоб ад трансформировать в рай, Как в сказке Алёши Толстого. Полночных кошмаров рассадник, Проулок срывался в пике, И медный безжалостный всадник Летел на коньке-горбунке, Сквозь полупрозрачные стены, В густую беззвёздную тьму. Как рыбные кости, антенны Впивались под рёбра ему. Казалось, конец и начало Слепились в бессмысленный ком, И то, что вчера закипало, Теперь покрывалось ледком. Чуть что – и гремящая проза Бросалась,– на стих ли, на тишь,– Как коршун, хрустящий с мороза, Сигает на тёплую мышь. Исчезли сочельника свечи, Нытьё сиротливых гитар; Когда-то казавшийся вечным, Исчез воробьиный базар. Сбежала луна из загона,– Смешное её молоко Из невского липкого лона Ещё месяцами текло,– По фалдам голландского кроя, По окнам дворцов и больниц. И падала мёртвая хвоя, На диски безжизненных лиц. Пока над тобой «Никогда» Сияет, как новое солнце, Ты можешь вернуться. Вода Едва ль над тобою сомкнётся. Поможет цветное драже С начинкой из тёртого мела Вернуться в бессмертное тело Твоей обгоревшей душе. |
|
|
|