Смерть сенатора

СМЕРТЬ СЕНАТОРА

– Мы где-то встречались? – ее голос вывел меня из забытья.

– Простите? – пробормотал я.

– Мне кажется, мы где-то встречались, – повторила она.

Я поморгал глазами и уставился на девушку.

Лет ей было двадцать – двадцать пять. Симпатичная. Нет, я никогда ее не видел.

– Нет, я никогда вас не видел прежде, – с сожалением произнес я.

– И все-таки, – с нажимом повторила она, – мы несомненно виделись.

– Ладно, – пожал я плечами, – допустим, виделись. И что с того?

– Дай десятку, – неожиданно сказала она.

– Чего?! – поперхнулся я.

– Десять рублей! – грубо повторила она.

– Знаете, – я привстал, – шли бы своей дорогой!

Она усмехнулась и медленно скрылась в толпе.

Я еще немного посидел, затем отправился гулять.

Холодная ночь, тихая и теплая. Небо звездное, чистое. Я долго бродил по улицам, останавливался, глядел на вывески, дома, витрины. На случайных ночных прохожих. Они все спешили куда-то. Один только я никуда не спешил.

Домой я вернулся поздно, все спали. Я снял ботинки и присел в коридоре. Голова немного кружилась. Я лег прямо в коридоре и там уснул.

Мне снилась колыбель. Большая и черная. Она летала над моей головой, все ниже и ниже. А я пригибался и пригибался. Потом сны кончились.

Утром я подошел к постели матери. Она болела. Ее губы были разомкнуты.

– Мама, – прошептал я, – мама.

Она подняла ко мне голову, потянулась ко мне, и пристально уставилась большими влажными глазами.

– Мама, – сказал я.

Она вздохнула и опустилась в пышную постель.

Я сел рядом, достал газету и стал читать. В газете говорилась о смерти сенатора. Народ скорбит, говорилось в газете.

– Умер сенатор, – вслух сказал я и посмотрел на маму.

Она пошевелилась.

Я встал, раздвинул занавески и выглянул. По улице шла безмолвная толпа закутанных в черное людей. Вдалеке развевалось над ними черное полотно.

– Черное, – прошептал я и прижался лбом к холодному стеклу, – черное, черное.

Вдруг толпа остановилась. Люди вскинули кверху ладошки и начали беззвучно петь. Я звуков не слышал, видел только раскрывающиеся рты. Отшвырнув газету, я надел пальто и выбежал на улицу.

Толпа пела. Это было очень тихое, почти неслышное пение. Чтобы услышать его, мне пришлось подойти совсем близко. Толпа, словно огромное животное, проглотила меня.

Я потерялся среди поющих людей. Я шел, осторожно протискиваясь между ними и пение, что прежде казалось шепотом, теперь стало усиливаться. Люди пели о безграничной любви. Громче и громче. Они даже стали как будто выше и вот я уже не мог, как ни старался, различить задранных кверху ладошек. Осторожно, но торопливо я двигался, чтобы выйти. Пение крепло. Мне пришлось закрыть уши. Люди стали, кажется, еще выше, и вот я уже, путаясь между колен и юбок, протискивался вперед.

Меня кто-то подергал за рукав. Это была она. Девушка, которая подходила ко мне вчера.

– Пошли скорей, – прошептала она, и я послушно пошел следом.

Она была обычного роста и ничего не пела. Она быстро вывела меня из колышущейся массы людей, и мы скрылись в старинном подъезде какого-то дома.

– Тсс, – поднесла она палец к губам и открыла дверь.

В глаза ударил яркий свет. В таких роскошных домах я не бывал никогда.

По длинному коридору стремительно двигались лакеи.

В конце коридора было открыло огромное окно. Из него торчала сухая черная ветка. По обеим сторонам коридора были распахнуты двери. Оттуда лился мягкий свет.

Мне стало страшно, и я покачал головой.

– За мной, – снова зашептала девушка и быстро побежала вперед. Я бежал за ней, по щиколотку утопая в мягком ковре.

– Быстрей, – лихорадочно зашептала она.

Я побежал быстрей. Ковер становился все глубже, все мягче. Бежать по нему стало невыносимо. Я упал. Надо мной загремели рассерженные голоса, закачались черные фалды сюртуков. Меня подняли и понесли куда-то. Я закрыл лицо руками, чтобы ничего не видеть и ничего не понимать.

Я помнил одно: у меня дома болеет мама.

– Покажи лицо, – прошипело у меня над ухом.

Я сильно задышал и всхлипнул.

– Лицо покажи, – повторил властный голос.

Чьи-то горячие руки открыли мое лицо.

Я увидел: сверкающий гроб сенатора, печальную свиту.

Передо мной стояла мать сенатора.

Властная, высокая, она смотрела на меня, как змея смотрит на мышь.

Вдруг откуда-то, из какой-то невидимой мне ниши, выскользнула девушка, бросилась к матери и сильно сзади толкнула ее. Я ощутил, как в меня врезалось крепкое, еще не старое тело.

Ее лоб угодил мне прямо в губы и разбил их. Я ощутил солоноватый вкус крови.

Печальная свита стояла в оцепенении, только какой-то возмущенный мужчина истошно свистел в футбольный свисток, наверно, украденный им.

Девушка с каким-то бессмысленным и злым отчаянием опять толкнула ее. Опять в меня врезалась мать сенатора. Я ощутил ее груди, ее мягкий живот.

Опять толкнула девушка мать.

Я снова ощутил грудь, только теперь я потрогал ее, и мне показалось, что соски стали набухать. Дрожащий и красный я стоял, ожидая, что девушка снова толкнет мать.

И снова она врезалась в меня. Теперь я основательно потрогал грудь и даже слегка прикоснулся к лону.

…И снова. И снова. Я трогал и гладил грудь. Я проник к лону и гладил его.

Я целовал шею. Мать была безвольна, словно тряпичная кукла.

И вот девушка бросилась снова, но мать неожиданно, оскалив белые и острые зубы, метнулась в сторону. И девушка нечаянно толкнула меня. Я не устоял на ногах и упал в гроб сенатора.

Надо мной пылала огромная люстра. Закусив губу, я смотрел на нее. Мне было все равно.

Меня понесли.

Раздалось тягучее пение. Носильщики вышли на балкон. Народ пел. Я видел, как удлиненные тела уходят в небо, до облаков и солнца.

– Сделайте что-нибудь, – тихо сказал я.

Надо мной наклонился усатый носильщик.

Его неподвижные черные глаза долго меня рассматривали.

– Что-нибудь, – попросил я.

Он наклонился еще ниже. И я увидел его большие глаза прямо перед собой. Словно два черных солнца они закрыли мой мир.

И я закрыл свои глаза тоже.

МАРТА

– Овальный секс, – невозмутимо сказал мужчина, – только овальный секс!

Все вздрогнули. Мужчина посмотрел прямо на меня и угрожающе поднес кулак к моему носу.

Я поднялся и вышел. Он еще долго смотрел на меня. Он видел, как я выходил в двери вестибюля, как шел по улице, как шуганул стайку голубей, как зашел за угол большого кирпичного дома. А потом перестал видеть. И я сразу почувствовал себя освобожденным. Овальный секс – думал я, – какой может быть прок от овального секса? Вот опальный секс – это да! А овальный секс – ерунда! Я поднялся по лестнице и позвонил. Марта открыла мне сразу. Она была очень болезненной девочкой с двумя голубыми веснушками на носу. Голубые веснушки! – мне очень понравилось, что я написал, и я написал еще раз: «голубые веснушки». Пока Марта одевалась, я читал объявления на стене, там были приклеены обрывки газет, и вот я читал: «сегодня ночью я сошла с ума. Мир был индифферентно-близок, какое-то…» И дальше оборвано.

Марта вышла из комнаты. На ней были голубые сандалики, розовые шорты и зеленая футболка. Она была разноцветная как воздушный шарик богатого мальчика. И я взял ее за руку. И мы пошли по улицам.

– Папа, – сказала Марта, – а ты мне купишь?

– Куплю, – пообещал я.

– Купи мне собаку, – сказал Марта, нахмурившись.

– Куплю, – сказал я.

– Собаку, – повторила Марта мечтательно.

– Куплю, – вздохнул я, нашаривая в пустом кармане апельсиновые корки.

Я люблю складывать в карман апельсиновые корки.

Наступил вечер, и небо почернело.

И мы легли на дороге, обнявшись от усталости.

– Купи мне собаку, – сказала Марта.

Я не расслышал ее и переспросил.

– Собаку! – крикнула Марта в мое ухо.

– Что? – тщетно пытался я расслышать.

Мимо нас прогрохотал поезд, в нем ехали счастливые люди, они смотрели из окошек и кивали нам.

И я кивал. И Марта кивала. И вся станция кивала. И даже бродячая собака тряхнула лохматой головой.

– Собака! – взвизгнула Марта и бросилась к ней.

Я пополз следом. Силы оставляли меня. Нужно было идти, но этого не хотелось. Марта легла на собаку, обняв ее нежными руками. Собака разинула пасть, вывалив большой бордовый язык, и тяжело задышала.

– Я тебя люблю, – сказала Марта в висячее ухо.

Собака тряхнула головой и внезапно встала, сбросив девочку. И понеслась через кусты.

– Куда? – умоляюще позвала Марта.

Я лежал на месте ушедшего пса и видел над собой черное небо. Звезды протыкали его, как канцелярские кнопки.

– Куда? – прошептала Марта, не надеясь на ответ.

Она легла на меня. Я чувствовал, как сильно колотится ее сердце.

– Марта? – позвал я.

Она не ответила.

Я снова позвал. Она молчала. Тогда я тоже замолчал. И смотрел, как в черном сверкании небес летит деревянный параллелепипед.

– Марта, – прошептал я, – Марта.

Она молчала. Я перестал ощущать, как бьется ее сердце.

Мне сложно пошевелить рукой или ногой. Я лежу так миллионы лет, а Марта лежит на мне, и я не знаю, ушла она уже или еще нет.