Рабы

С Каспия подул прохладный ветер и принес за собой барханы песка в безжизненную пустыню. Скопление вооруженных людей шагало по этим осиротелым землям. Отряд за отрядом выступал из белой пыли. Тысячи людей строились рядами. Тысячи глаз вглядывались в белую полоску горизонта. Они строились, как умели – отдавливая друг другу пятки, каждый по-своему воспринимая военные команды своих собратьев. Настал черёд простых людей. Мало кому оставалось за них погибать. Лишь суровым темным всадникам – батырам в стальных латах, помнивших славу Великого Каганата. Батыры умели воевать. Но их едва ли набиралась тысяча из сорока. Со шрамами на щеках, угрюмыми лицами, отрубленными руками и ногами, ушами и носами, и теперь обреченные Вечным небом на ещё большие испытания. Хотел кто-либо из тех, кто едва взял оружие становиться такими? Нет. Но уйти, сбежать было уже невозможно. Кто мог уже сделал это. Оставалось лишь обречённым взглядом смотреть на юг. И трепетать от того, что родную землю, сейчас топчут ноги десятков тысяч чужаков, пришедших со всего мира под страшным зелёным знаменем, чтобы убивать и порабощать.

Правитель простых людей думал, что волны широкой реки Итиль спасут его народ от этого грозного рока судьбы. Шаман – Мухаммед оказался силен, раз его всадники ходят по небу – проносилось в умах несчастных земледельцев, скотоводов и торговцев рыбой и виноградом. Рок надвигался.

– Эй, длинный! – подвинься, что ль, не видать! – Низкий, плотный, смуглый мужчина толкнул стоявшего в первом ряду. Тот был тощ как былинка. Его и так шатало от ветра и долгой дороги. Поэтому лёгкий толчок сзади едва не опрокинул его.

– Ну, брат, прости... Не думал, что вымотался так...

– Ничего. А чего увидеть то хочешь? Никого ж нет еще.

– Да двинься малёк, больно трудно? Я их знаю. Воевал. Солнце глаза слепит, на востоке, поганое, встаёт. Иродам этим помогает. Коники низенькие, пылью занесет – и не видать. Длинный подвинулся.

– Ты иудей, что ль – кафтан, как у торгашей заядлых? – между прочим поинтересовался низкий.

– Ага.

– Вы и воевать не умеете, эх, горемыки. А вас ещё в первые ряды ставят. Как затравочку. Хотя все равно все помрем здесь. Ты не боись, оно не страшно, когда все вместе. Сколько раз ни помирал – все в компании. И под Дербентом и под Семендером. Тогда стыдно помирать было. А сейчас нет. Сейчас даже радость какая-то, что плакать хочется...

И так он болтал без умолку. Потому что было скучно. Скучно стоять вот так. И это понимал иудей и кивал, молчал. Думал. Зачем думал? Ведь можно было тоже болтать и пронеслось бы это маленькое мгновение в большой его жизни как сон.

Вдруг на горизонте появилась дюжина всадников – разведка. Всадники промчались, подняв клубы пыли, и исчезли, резко жестикулируя.

– Идут, – шепнул иудей.

Тебя как звать-то, иудей? А то вдруг выживу ненароком, – свечу поставлю в Константинополе.

– Саввой. Христианин?

– Ага, давно в Византию хотел съездить. На Софию поглядеть. А то все война эта поганая... Все одно жену с детишками под Семендером ироды проклятые эти поубивали... А меня Силкером звать. А в крещении Иоанном. Ты там, коли тоже выживешь, помяни раба божьего Иоанна, за братьев-хазар голову сложившего у себя в синагоге, али просто молитвой...

На юге начали появляться темные точки. Их количество росло, они равномерно и плавно ровными скоплениями помещались на широком пустынном пространстве. Силкер невольно схватился за рукоять кривого меча и межу делом глянул на снаряжение спутника.

– А ты, Савва, смотрю, не на войну, а торговать собрался. Посохом отбиваться от сарацин будешь?

– А зачем убивать?

– Слушай, бежал бы ты раньше отсюда, раз думаешь так.

– А куда бежать? Земля не такая уж большая, как ты полагаешь...

– Ну, хотя бы в Византию.

– Аха-ха. Там греки подкрадутся да темной ночью зарежут брата-иудея... А тут все честно. Вот мы – а вот они. Хватит прятаться. Надоело это все...

– А за что греки-то вас невзлюбили?

Савва промолчал в ответ.

– Ну да, торговые ваши вечные войны... – продолжал Силкер. – Ну ты извини, что о неприятном...

– Да все серьёзней, чем ты полагаешь. Правительство против нас. Про указ Льва Исавра о насильственном крещении всех иудеев, ясно, что не слыхал...

– Слушай, ты извини. У меня язык больно дрянной, вечно болтает непотребное...

– Да ладно...

Из хазарского войска выделился отряд батыров и двинулся на арабов. Последние вернулись к войску, продолжая изрыгать проклятия.

Перед войском появился правитель страны. Ополченцы приветствовали громовым хором своего предводителя: «Великий хан!» Хан обратился к воинам: «Братья! Сегодня великий день! В этот день Великое Синее Небо даст нам сил выстоять под ударом южных пришельцев! Их шаман, которого они называют последним, заповедал им убивать наших воинов, насиловать наших женщин, забирать и убивать наших детей. Они топчут копытами своих низкорослых «ослов» землю наших предков, рвут наш виноград, упиваются нашим вином и топчут виноградную лозу, которую несколько столетий взращивали ваши отцы, деды и прадеды. Почти половину века они рвутся к нам, как ненасытные стервятники. Зачем? Великий хазарский народ! Ты принял моего великого предка – царевича из рода Ашина, отвергнутого своим вероломным окружением из предателей Великого Каганата! И вот истинные наследники правителей этой великой страны, перед величием которой склонялась Страна Поднебесной – мои предки пришли сюда и привели с собой преданных батыров. Они доблестно десятилетиями отстаивали эту землю от сарацин. Тебя – великий народ Хазарии! И ты верил этим воинам и поддерживал во всем. Но вот, большая часть вас, потомков великих тюрок, полегла под Дербентом и Семендером... Теперь вы и только вы можете спасти свою землю. Пала старая столица. Но все мы верим в новый великий Итиль. Я верю, что этот молодой славный город выстоит перед былой напастью. И восстанет из пепла Хазария. Наши боги помогут нам в этом. Я знаю, что некоторые из вас верят в бога Иисуса... Да вас не много, но во многом благодаря вам мы сейчас не мертвы! Вы искренне верите в него, и благодаря вашим молитвам, нас услышала Ромейская Империя и помогает нам! И вы иудеи. Вас очень много стало среди нас... Потому что вас так же убивали эти арабские свиньи. Не удивительно, что они не едят свиней. Ведь они их братья. Тоже вечно голодны и не брезгуют человечиной! Наследники Великого Каганата! Дети ли вы Вечного Неба, Иисуса или грозного бога Яхве, все вы сейчас равны. Все вы – хазары! И сейчас, в данный момент, решается судьба нашего народа. Но не только. Всего мира, ещё свободного от гнета и лжи зверей шамана Магомета. На вас смотрят Ромеи, люди Поднебесной и иные племена и народы, до которых не добрались лапы арабского халифа! На вас вся надежда!

* * *

– Слушай, это же бессмыслица. Нас было в два раза меньше. И почти все, как ты, не хотели или не могли взять в руки меч... Да что говорить... Сначала было ясно, что обречены... – Силкер в колодках сидел на выложенной камнем площади Итиля.

По городу разъезжали арабские кони. Расхаживали варвары – воины Омейядов и их наемники, одетые в поблескивающие на солнце новые стальные латы, звеня косыми мечами. Как всегда, победители мародерствовали. Побежденные страдали. Силкера и Савву в числе рабов арабские воины вели колонной. Те из арабов, которые умели, а их было немного, высчитывали головы. Силкер был 1017, а Савва, то ли 1026, то ли 1023. Он не понял этого, так как присвоивший ему этот номер араб часто сбивался, отвлекаясь на действие, которое разворачивалось в центре площади.

А там, на каменном возвышении расхаживал по-господски арабский полководец Мерван. Возле него стоял хазарский хан. Кисти рук его были сжаты в кулаки. Решительным взглядом он смотрел в сторону Мервана. Ждал.

Напротив него стоял мулла лет сорока. Во взгляде этого третьего действующего лица была лишь печальная тень. Хан, будто бы не замечал его. А между тем, именно этот мулла сейчас являлся единственным мыслящим существом во всем этом народном представлении. В голове его пробегали мысли: «НУ, вот сейчас, Мерван, как всегда, вынет свою стальную оглоблю из серебряных ножен. И так, невзначай, шарахнет ею по коленям хана. Хан упадет. Вот он упал уже. И наконец сам мулла подымет над его головой Коран. А Мерван подымет оглоблю над шеей униженного хана. Вот он уже ее поднял. И гавкнет подобное опять. Мерван крикнул:

– Прими веру в Единого. Забудь, каким скверным ты был. Стань на путь истинный, и Аллах отпустит все твои грехи, которые ты совершил, грязный язычник! Повторяй за мной. Повторяй громко, чтобы не только твой народ услышал тебя, но и все народы мира, что нет бога, кроме Аллаха! Все те, кто не внял слову последнего пророка. О несчастные! Повторяй: «Ашхаду... ал-ляя... иляяхэ... иллял-ла, ва... ашхаду... анна... мухаммадан... расулюл-ла».

Хан мычал непонятные ему слова, путался в них, приглушённо сглатывая слоги.

– Громче – закричал Мерван. – Неужели твой шепот услышат на небе, когда тебя плохо слышу даже я.

Действие повторилось, только на этот раз хан, громко произнося слоги неизвестного языка, ещё более запутался, и все это выглядело чрезвычайно нелепо. Но, когда эти коверканные слова долетели до ушей Силкера, он грязно выругался и сплюнул.

– Ну, а теперь объясни своему народу, что ты сказал, – прокричал Мерван, – повторяй за муллой.

Мулла Алдар загундосил, а за ним громко повторил хан:

– Я свидетельствую, признаю и верю, что нет никого и ничего достойного поклонения, кроме Одного Единственного Бога – Аллаха, и я также свидетельствую, признаю и верю, что Мухаммад – Пророк и Посланник Аллаха, посланный Им ко всем творениям с истинной религией как милость для всего сотворённого.

Хан замолчал. На площади воцарилась глубокая тишина. Силкер отвернулся от возвышения. Савва видел, как он весь будто сжался от холода, хотя солнце обжигало его смуглую иссеченную шрамами спину.

* * *

– Да не печалься, все хорошо. Чего ты всю дорогу молчишь теперь? Война прошла. А это самое нелепое, что бывает. Тебя не лишили жизни. Вот мы идём сейчас с тобой, гуляем. В такой славной, веселой, дружной компании, – и Савва покосился на угрюмых пленников, тоже заключённых в колодки и цепи, еле плетущихся за обозом награбленного хазарского богатства. – Была страна языческая, стала мусульманская, а люди грешат как обычно. Людей убили. Но в какую войну этого не было? Ты же батыр, разве ты не грабил этих же мусульман?

– Слушай, можешь помолчать? – грозно проревел в ответ Силкер.

– А почему, когда ты накануне боя язык свой не мог унять, я, погруженный в свои думы, слушал тебя и отвечал? Слушай, теперь твой черед рассказывать. Мне вот интересно. Вас же, христиан, среди этих язычников маловато. Так как же вы с ними вначале уживались? Я вот, ни разу хазарских христиан не встречал, хотя живу в Хазарии с малолетства. Ты же из Семендера?

– Ну, ты прямо забросал вопросами... Ладно, слушай. Рос я не в городе как ты, а в простом поселении на берегу реки. Дед мой сказывал, что больше полувека назад, а он застал это время, в наши края пришел миссионер из Византии. Вождь одного племени из нашего небольшого народца поверил ему. Прочие же племена отвергли миссионера и прокляли вождя. Некоторое время шла вялая война из-за этого. Потом прекратилась. И уже мои отец и дед доблестно сражались за Великий Каганат, а потом и за Хазарию... Так вот...

– Ясно. Потом много вы, христиане, крови за эту страну пролили. И не зря. Иисус ваш умный был – великий пророк. Очередной раз убеждаюсь, что зря его мои предки распяли. Не знаю, воскрес ли он, но если всё-таки воскрес, то считаю правильно. И хан наш тоже мудрый. Не принял бы ислам – камня на камне от Итиля не осталось бы. А он понял. И тоже воскрес, благодаря этому поступку, я уверен. Ну а тебе что горевать? Мир хоть увидишь. Всю жизнь войне этой поганой отдал. А тебя рубить не арабы шли, а их наемники – дикари. Эти люди не за землю идут, а за металл скверный. Со всего света идут. Ты не думал об этом? Конечно же, думал... Ну вот, теперь и отдохнёшь от безысходности.

– Слушай, я путешествовать не хотел вообще-то. И тем более не в железном этом полене.

– Зато в хорошей компании. С родными, кровными братьями. А это важнее всего.

– И распродадут нас разным хозяевам. И растечемся мы по свету. И забудем, что мы хазары. Мусульманином выгодно становиться. Принял Ислам – и все грехи отпускают, да ещё езжай куда хочешь – на половине мира твои братья живут. Не зря они сто лет чужаков резали и восстания подавляли. Теперь порядок навели.

– Не долго, боюсь, мир этот будет. Мои иудеи снова подымутся. Нас много. Мы хорошо торгуем. А хорошая, выгодная торговля – залог процветания любого нормального государства, – ответил на это Савва.

Тут к ним подъехал араб на верблюде и огрел по спинам железной плетью, прорычав что-то на неизвестном арабском языке. Оба ускорили шаг.

А во главе всей процессии, шагавшей по безжизненной пустыне Мерван ругал муллу Алдара:

– Да ты не устал меня учить, как жить? Ничего тебе не нравится. Убиваю – не нравится ему. Милую – тоже не нравится. Женщин люблю много – тоже. Да разве любовь – зло? Аллах ее не заповедал? Что ему ещё надо от меня? Я искренне верю с детства. И все мои сверстники верят, хоть и не посчастливилось, как нашим отцам видеть Последнего. Вот скажи, зачем до сих пор не угомонятся внуки его двоюродного брата?

– Да потому, что они религиозные фанатики. Во всем должна быть умеренность.

– Да, когда тебе выгодно, ты готов быть умеренным, когда не выгодно – убиваешь невинных. Понимаешь, мне очень жаль, что ты не хочешь учиться и на протяжении всех своих походов думаешь только о себе.

– Почему? Я думаю и о тебе. Почему бы тебе ни жениться? Вон сколько красивых пленниц – бери любую. Твоё сердце слишком жесткое. Тебе нужно расслабиться и признать, что этот мир грешен.

– А зачем мне здесь быть, с твоей армией, если не затем чтобы учить людей вере в Единого и святой Коран?

– А теперь послушай. Мы с тобой давние друзья. Но только ты выбрал этот Коран, а я – вот эту саблю. Я признаю, что ты умней меня, но ум иногда губит людей. Я убедился на своем опыте, что людям, которые слишком много думают, не следует доверять. Знаешь, из всех мулл, которых я встречал, я считаю тебя пока мудрейшим. Но хорошо ли это? Когда ты произносишь проповеди, я готов заплакать и вижу в глазах моих воинов иногда такую надежду на будущий рай на земле, когда мы захватим весь мир... Но эти воины понимают тебя всегда однозначно. Однажды я выстроил в ряд десять первых попавшихся воинов, выбрал из них одного и спросил: «А что ты понял из проповеди?» А он мне ответил: «Нужно побороть страх – тогда спасемся». Вот и все... В этом вера. Поэтому мы побеждаем неверных. А раз побеждаем – этого хочет Всевышний, ведь он выгнал страх из наших сердец.

– Слушай...

– Да я тебя всю дорогу слушаю. И наконец начинаю понимать. Просто своей «истинной верой» ты хочешь доказать, что ты поддерживаешь детей сестры Пророка. А они принесли распри на нашу чистую землю. А распри сеют люди нечистые, которые ночью пожирают свиней и считают, что этого не видит Великий Аллах! Они и сами, как хряки, едят правоверных, запугивая их небесной карой, хотя они сами – кара земная и хотят разрушить ту великую, чистую простоту и честность, с которой веруют дети ислама и такие как ты хотят снова разъединить этот, с таким трудом собранный нами мир... Извини, что перебил, просто ты и так слишком много сказал уже, чтобы я окончательно убедился в том, что у нас разные дороги...

* * *

Площадь Дамаска кишела торговым людом. Савва, в широкополом кафтане, опершись о столб одного из шатров, выводил на клочке пергамента красивые завитки арабских букв. Ему диктовал хозяин шатра Амир – купец-сапожник. Он перебирал и отмерял небольшой веревкой мотки кожи. А Савва фиксировал его измерения на пергаменте.

– Ты не знаешь, куда делся тот клочок кожи, который я повесил вчера на перекладину шатра? – обратился хозяин к Савве.

– Я вырезал из него новый пояс, – смущённо ответил Савва.

– Странно, как у тебя получилось сделать из этого подгнившего клочка что-нибудь. Я его выбросить хотел, вообще то. Просто забыл про него. А ты в дело пустил. Я смотрю, ты из любой нитки выгоду извлечь мастер. Не перестаю удивляться тебе. Да, благодаря этому я зарабатываю уже раза в два больше... Не зря я тебя купил такого. Помню, какой ты жалкий и избитый тогда был. Я думал – куплю, что ли этого – будет дом убирать. На базаре как раз свежий привоз ещё был...

– Да, меня за полцены обычной продавали, потому что некуда девать было таких, аха-ха-а...

– Все такие плотные, а ты дохляк был – потому и продавали так – кожа да кости, и ещё песни пел зачем-то арабские и по-арабски танцевал, смеялся как психованный.

– Ну, это лихорадка после пустыни была.

– Наверно поэтому тебя и купил, что ты меня развеселил. Все угрюмые были, а ты весёлый.

Амир продолжил счет. Вскоре они закончили работу и занесли кожи в шатер. Там по-арабски на красном ковре сидел Силкер с огромным шрамом на щеке.

– Ну как, пришел в себя?

– Да, слава Иисусу.

– Так он христианин? – Вот веселая компания собралась, – ухмыльнулся в бороду Амир.

– Как видишь, – отозвался Силкер. – Давно же я тебя не видал, Савва. Какой деловой теперь. На своем месте оказался. А там, в пустыне, какой угрюмый был... Сумерки на лице, да и только. А я вот здесь пытался ужиться, да не вышло. И вот прячусь в твоём шатре теперь.

– Да ладно тебе, я как тебя увидал – чуть плясать и песни петь не стал, как два года назад, когда нас продавали. Только теперь другая, куда более приятная, причина...

– Да, помню... Поначалу ты болтал много – меня из себя выводил, а потом и вовсе тебя от этой жары понесло... Ну да ладно. Меня первого продали, если ты помнишь, и я тогда чуть с ума не сошел. Ну, значит, купил меня один араб, потому что хотел заработать на горбе моем. Он сказал мне, что я сильный и опытный воин и буду ему силой своей деньги добывать. Боями с арабами. Представления, значит. Ну, рискованная затея, в общем. Но арабы-то любят подраться – потому полмира и захватили. А мне как раз хотелось честно с ними поквитаться. В бою один на одного. Вот мы и начали путешествовать по лагерям арабских воинов. В день было по четыре боя. Меня валили, и я валил. Но чаще – все-таки я. Поэтому хозяин был доволен. Он умел привлечь людей к зрелищу и собрать хорошие деньги. Но бывали случаи, когда нас избивали недовольные исходом битвы и обирали до нитки. Но мы все же работали и зарабатывали хорошо. Однако со временем старые раны на моем изможденном теле стали давать о себе знать. А люди в округе города, в котором мой хозяин устраивал представления, стали гневаться на то, что «неверный» часто одерживает верх над «воинами ислама». Поэтому одной темной ночью на нас напали вооруженные стражники города. Хозяина убили, а мне удалось вырваться, хотя это было нелегко. Глава города, разумеется, разболтал все наместнику провинции, и мне пришлось украсть коня в ближайшем селении и уматывать оттуда. Из провинции, то есть. А куда бежать? В столицу, конечно. Здесь людей много – легче затеряться. И прокормиться тоже. Хотя меня и здесь неделю назад искать начали. Вот я и прячусь...

– Да... – выдохнул Савва. – Слушай, а давай в Хаз…

Полог шатра распахнулся, и перед друзьями возникла сгорбленная, угловатая фигура человека в сером плаще и черной куфие, закрывавшей лицо. Приятели в изумлении вскочили с ковра и на всякий случай схватились за рукояти кинжалов, опасаясь незваного гостя.

– Я мулла Алдар. Прошу вас, милостивые, спасите своего духовного отца от маловерных. Да образумит Аллах моих преследователей!

Друзья быстро вспомнили того самого муллу и страшную сцену, произошедшую два года назад... Амир, поняв, что медлить не стоит, открыл большой сундук в углу шатра. Туда быстро влез новый гость. Через мгновение полог снова открылся. Вбежали два арабских воина.

– Простите за вторжение. К вам не забегал мужчина в сером плаще? – спросили они и, получив от хозяина отрицательный ответ, так же быстро исчезли, как и появились. 

– Это мы еще хорошо отделались, – заявил Силкер, вылезая из-под ковра и вдыхая живительный воздух после удушья.

Из сундука появился мулла, снял куфию и начал благодарить спасителей:

– Да благословит Аллах этот шатер, в котором обрёл я спасение отвергнутый всеми. Халиф Мерван и все остальные мне не верят, потому что не терпят правды, а я не могу без нее, ведь разве не из-за нее на землю пришел Последний!

– А думал ли ты о своей правде, когда благословлял орду сарацин на зверства и убийства? – стал наступать Силкер. – Или, по-твоему, вся правда твоего Аллаха и состоит в том, чтобы, как Понтий Пилат умывать руки перед истязаниями невинных?

– Верный христианин. С детства я уверовал в Аллаха, как ты в Иисуса. И ни в Священном Коране, ни в Библии я не видел законов, позволявших совершать такие зверства, свидетелями коих мы являлись. Всю дорогу я молил своего бога образумить этих людей, но они не понимали моих речей. И когда закончился последний поход, в котором я вынужден был принимать участие, я был несказанно счастлив и огорчён тем, что не смог выполнить свою миссию и вразумить воинов.

– Конечно, ты умываешь руки, говоришь, что виноваты они. Но почему бы тебе самому ни покаяться?

– Я всю жизнь каюсь и за них, и за себя, и благодарю Всевышнего, что остался жив. Тогда, когда последний правитель – хазарский хан – склонил голову под мечом Мервана. Когда мы оставили муллу Абдуллу в Итиле... Уже тогда я знал, что он станет мучеником. И понял свою бесполезность. После этого похода я уже не мог видеть кровь. И Мерван понял это... Вчера он приказал убить меня.

– Я не верю ни единому твоему слову! – заявил Силкер.

– А я верю, – откликнулся Савва. – Знаете, быть муллой тяжелее, чем рабом. Нужно учить людей, большинство которых не умеет учиться и не хочет этого уметь. Уметь слушать и понимать другого человека...

Амир улыбнулся и похлопал его по плечу.

* * *

Над Афоном встало солнце. Оно осветило пещеры монахов на вершине горы и хижины мирян на побережье. Рыбаки проснулись первыми, вышли из домов и начали собирать, переносить к лодкам снасти. Один из них разглядел приближавшуюся к берегу лодку. Показал товарищам. Вскоре лодка причалила. Из нее вышел смуглолицый мужчина в сером плаще. Это был мулла Алдар. Рыбаки удивились не на шутку. Больше полувека ни один мусульманин не ступал на землю Святой Горы. А кто знал? Может этот араб – христианин? Поэтому рыбаки продолжили сборы. А Алдар тем временем медленно продвигался к подножию горы. Перед восхождением он сел в тени дуба и совершил намаз. Подыматься вскоре стало тяжело. Крутые склоны давали о себе знать. Мулла остановился на одиноком выступе – выше был крутой отвесный склон. Он был вынужден звать на помощь монахов на вершине горы. Каким-то чудом его услышали и крикнули в ответ. Вероятно, потому что здесь был пропускной пункт.

– Кто ты и зачем здесь?

– Я мулла Алдар!

– Мулла? Иди в свои святые места – Медину и Мекку, но не пачкай своими сандалиями Святую гору!

– Я пришел к иноку Иоанну – он мой давний друг!

– Какая может быть дружба между верным христианином и грязным сарацином?

Внезапно сверху послышался другой голос.

– Как твое имя?

– Алдар.

– Жди, я справлюсь, знает ли тебя кто-нибудь из наших.

– Ефимий давай прогоним его, зачем давать надежду этому варвару?

– Слушай, Сильвестр, он пришел к нам с миром, а ты пытаешься развязать с ним войну. Зачем? Может после этого путешествия он образумит свой народ прекратить войну с нами. Может Бог посылает нам человека, который спасет нас. Ведь сказал же он: «Нет ни эллина ни иудея». 

И монахи ушли искать Иоанна.

Через час с вершины послышался знакомый Алдару голос.

– Ну здравствуй, дружище, давненько не виделись.

Упала веревка. Алдар схватил ее.

– Держись крепче и от склона ногами отталкивайся, чтоб не ушибиться.

Вскоре мулла был на вершине.

– Проходи, дорогой друг, в мою пещеру, угощайся, чем бог послал.

После долгого плавания Алдар сильно проголодался, поэтому набросился на чечевичную похлёбку на столе, едва добрался до пещеры Иоанна.

– Как ты смог меня найти? Ты же не знал даже моего нового имени? – спросил Силкер.

– Я был в Итиле и спросил про Силкера в казармах.

– Да, десять лет я вот так уже... Но вероятно какие-то важные обстоятельства привели тебя сюда?

– Да. Ты знаешь... Я за эти десять лет многое пережил. Пять долгих лет после нашего расставания я скитался по пустыне. Там я нашел оазис, вокруг которого собирались люди, ненавистные Омейядским деспотам. Год я прожил там. Большинство из них хотело мирно существовать под солнцем. Но были и такие, которые собирались в отряд, чтобы помочь очередному восстанию против тирании. Они называли себя истинными сынами Мухаммеда и хотели возвести на престол потомков его сестры. Я понимал их несчастья и поэтому благословлял эти походы. Я сознавал, что следствием этого будут новые убийства. Но они были не такими жестокими, как коварства Омейядов. Свою свободу эти люди должны были отстоять... После очередного восстания многие из них не возвращались, а если возвращались, то искалеченными. Большинство людей пришедших в оазис, ища мирной жизни, как и я, подымали их на ноги. И вот до нас дошли вести о восстании в Хорасане Абу Муслима. Наши люди отправились туда и наконец обрели победу. Омейяды были свергнуты и бежали в Ал Андалус, где основали Кордовский халифат. Им на смену пришли Аббасиды – потомки дяди Пророка Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба. Тогда же я приехал в Дамаск и узнал, что Мерван бежал, но был настигнут и убит в Египте.

Мои друзья дали мне денег, и я пошел на рынок купить одежду, ибо моя износилась за восемь лет скитаний. Там я встретил Амира-ибн-Абдуллу. Он рассказал про нашего общего друга Савву. Что тот обогатил его сполна, стал влиятельным купцом, и как только начались волнения, уехал на родину к своим братьям-иудеям. Оттуда пришло письмо от его матери. Это письмо и заставило меня приехать сюда. Мать адресовала его всем нам – его дальним друзьям. Вот оно. Тебе стоит его прочитать.

Силкер взял свёрнутый вчетверо лист пергамента у Алдара, развернул и принялся за чтение.

«Здравствуйте, верные спутники моего сына во всех лишениях и невзгодах. Благодарю вас за то, что вашим радением он вернулся ко мне. Приехав, он часто вспоминал о вас. И о том, как мужественный Силкер закрывал его грудью в сражении под Итилем в 6245-м году. И как милостивый хозяин Амир-ибн-Абдулла принял его под кров своего гостеприимного торгового шатра. И, конечно же, учёного муллу Алдара, из бесед с которым Савва почерпнул великую мудрость. Он часто собирался написать вам. Весь тот месяц, который мне, счастливой матери Соломее, было ниспослано великое счастье видеть его... Он говорил, что последний год пребывания в столице халифата, под руководством нелюбимого халифа Мервана – виновника всех наших бед, прошел для него в великом сомнении – ехать ли домой или нет. Я все время огорчалась этому. Однако теперь все поняла... Но он очень хотел увидеть меня. И друзей детства. Но его друзья за одиннадцать лет его отсутствия сильно изменились. И он это чувствовал. И поэтому на следующей неделе после его приезда, вечером во время прогулки он повел меня к кладбищу. Мы проходили мимо высокого одинокого вяза, и он сказал: «Хорошее место». Я не поняла тогда. Его подолгу не было дома. Он часто не спал. Я чувствовала – что-то идёт не так. Он часто рассуждал на отдаленные темы. В то время наша победоносная хазарская армия одерживала над арабами победу за победой. Мы отвоевали свою землю. Мерван не в силах был прийти к нам снова. В Халифате до сих пор распри и восстания – потому ему хватало дел. Каждый день в Итиле проходили народные праздники. Люди сплотились, освобождаясь от общей угрозы. Никогда ещё не было такого народного воодушевления на нашей земле... А Савва обычно грустил. Он начал заниматься благотворительностью, оставляя нам денег лишь на пропитание, и только это занятие в последние дни дарило ему радость. Он объяснял свою грусть тем, что деньги губят людей. Однажды он пришел домой абсолютно пьяным от выпитого вина, чего никогда с ним ранее не случалось. Он кричал, что все лгут, что один из лучших его друзей убил муллу, которого оставил в Хазарии Мерван. На следующий день он не пришел. Я пошла искать его на рынок. В палатке моего сына торговал его главный помощник – смышлёный араб Абид. Он прогундосил: «Хозяин просил на следующий день передать, что отлучится куда-то по делам на неделю». Я ждала этот срок. Он не появился. Абид тоже стал переживать. Тогда я пошла к его друзьям. Они сказали, что он приходил к ним в день своего исчезновения и сказал, что уезжает в халифат. Когда я вышла, меня догнала жена одного из них и шепнула на ухо: «Они его убили»... Я была в шоке. Я не могла ничего сделать. Они были детьми старейшин иудейской общины, которая заправляла торговлей города. И тогда я поняла любимую фразу моего сына: «проклятые деньги». Когда я вышла замуж, жила очень нелюдимо. Вся ушла в семью и жила ею. Когда овдовела, сказалась привычка. Я не знала, чем живёт наша община... А сын, вероятно, не хотел огорчать. Он верил, что они образумятся и мрак оставит Хазарию. Он пытался что-то исправить, так как обладал влиянием. Но прошло слишком много времени, чтобы его когда-то лучший друг забыл про него. Понял, что ему не удержаться одному перед надвигающейся тьмой... Это я узнала потом, потому что начала бегать по своим старым подругам. Они носили одежды богаче, чем я... Стали высокомерней. Хотя по-прежнему были добры и приветливы. Но общались уже по-другому. И я поняла, что это только начало... Через три дня, после тревожных скитаний по подругам, я наконец сумела выпытать у одной, имевшей болтливого мужа, присутствовавшего там, куда его зарыли. Я позвала своего брата. Мы вырыли его и погребли в том красивом месте по нашему обычаю... Зря мой сын приехал сюда. Теперь вы понимаете, зачем я писала это послание. Конечно, кто-нибудь из вас захотел бы проведать его. Но умоляю, не мстите. Месть очерняет душу. И никогда не верьте деньгам, которые превратили мою родину в обитель мрака. Время старой, славной своей честью и доблестью, Хазарии прошло. На смену ей приходит новая империя золота, зла, мести и лжи».

Минуту Силкер молчал. Затем спросил:

– А ты ездил туда, говоришь?

– Да. Сейчас армия твоей страны дошла до Дербента. Граница, как и раньше, простирается по Кавказскому хребту. Год назад были заключены выгодный торговый договор с Аббасидами и соглашения с западной Европой и Китаем. Золото льется рекой. Я видел их богатые наряды. Праздники в столице теперь уже реже...

Силкер тяжело вздохнул. Потом взглянул на иконы:

– Помолимся?

Монах взял Псалтирь, опустился на колени напротив иконы покрова божьей матери. Мулла опустился на колени подле него. После долгой молитвы друзья вышли из пещеры на улицу и решительно зашагали к склону.

– Куда идёшь, Иоанн? – окликнул монаха настоятель.

– В Мекку, посмотреть мусульманского бога, авось он не такой черт, каким его малюет отец Никон напротив врат нашего нового храма.