| ПЕРЕВОДЫ | Выпуск 85 |
От переводчика
Каждый год в начале июня на площади перед парижской церковью Сен-Сюльпис – сотни, возможно, тысячи – книг и книжек, и книжечек лежат на прилавках «Рынка Поэзии», под козырьками и крышами времянок-ларьков. И как это рука моя выбрала именно эту? Впрочем, ларек сей был мне известен, там расположился журнал (а при нем и издательство) «Нунк». В названии почти вся программа: это осколок знаменитой латинской формулы Абеляра, Hic et Nunc, Здесь и Сейчас. Стало быть, журнал «Сейчас», но торжественнее «Сей Час», намекая на некий не жесткий архаизм, на связь времен, а также и на некоторую отделенность от общего потока писаний и пишущих. В прошлом году мое внимание к «Нунку» усилилось после приглашения на их ежегодный фестиваль: я им подошел тематически, ибо тема была «Изгнание».
Итак, я открыл новинку, книгу «Желание танца» (точный перевод «Желать танцевать», но глагольная легкость неуместна в отношении стиля и содержания, нужна существенность существительных). Открыв посередине, я начал читать – и прочел первое стихотворение. И следующее, и другие.
Поэтов «Нунка» я опасаюсь немного: они культивируют недоговоренность, умолчанье, намеки, – некую ребусность, через которую иногда интересно пробраться. Возможно, это превращенный маллармеизм, но если у мэтра трудность стиха обозначает приближение к тайне образа, к горизонту, который ему приоткрылся, а слов его описать нет в языке 19 века, то теперь темнота смысла – манера, манерность, украшение, комильфо высокой поэзии, то есть, в сущности, китч. Ему сопротивлялись, более или менее успешно, Мишо, Гийевик, Понж; этот корень дал побег и на русской почве в лице Айги.
«Нунк» герметизм принимает, такой, где иногда окошечко смысла приоткрывается, чтоб поощрить читательское усилие и подбодрить на новое.
Поэзия свободно не дарится; требуется работать. И добро бы соработать с автором, нет, читатель должен сам напрягаться искренне и до конца.
Книга Марион Ришар подарила почти чудо. Я прочел ее 55 стихотворений в тот же вечер. И вдруг захотелось одно перевести на русский, проверить свои ощущения. Не просто ли это мимолетный гипноз, обаяние речи, умело расставленных слов? Стихотворение я даже не перевел, а – переписал по-русски! Прочитав, почувствовал то же, что и при чтении оригинала: я был в том же пространстве и с тем горизонтом, слышал ту же музыку. И те же эхи – во множественном числе.
Немного об авторе. Марион Ришар под тридцать лет, в юности она писала много, не публиковала, потому изучала литературу в Сорбонне и теперь ее преподает. Детство и юность прошли во французской Фландрии, на севере Франции, в атмосфере большой семьи (шестеро детей) и католицизма родителей, желавших его обновления, приветствовавших Ватикан II, собор 60-х годов. Потребность писать вернулась в последние годы, после личностных кризисов; как не вспомнить образ поэта у Кьеркегора: «у него уста устроены так, что крик боли превращается в сладкую песнь». После нескольких публикаций в журналах в феврале этого года вышел сборник: Marion Richard. Desirer danser. Poemes. Revue Nunc/Editions de Corlevour. Дата публикации книги важна, потому что после пожара Нотр-Дам 15 апреля два стихотворения воспринимаются как пророческие.
|
* * * Поскольку вопреки опасениям пришел новый день День голубой поначалу потом красный а потом золотой когда вечер приходит на вершины и в гроты. Поскольку луна была золотой в конце дня Была золотой иль кровавой не помню или то и другое не помню смотря с какой стороны через какие слезы Помню что блестела она как драгоценность как рана как отраженье двойное в больших волчьих глазах – волк который приходит на восходе луны и долгим смотрящий взглядом не позволяя мне спрятать глаза Тогда поскольку пылало всё пылала в небе и в наших глазах луна в оставшейся стоя тени я взяла на руки волка с сиреневыми зрачками. * * * О, я кричала а потом тишина обняла меня. Великое молчанье пожара, то, что встает после треска рухнувших балок, почерневших скелетов, воплей калек и их клочьев оторопелых; то, что вонзится в тебя словно кол но значительно медленнее и без того чтобы видеть течение крови Когда вошло то молчанье в меня, я уже знала что от города моего ничего не осталось и что время пришло чтоб я плакала, перед его разрушеньем великим. Время трясения кончилось. Прошло время трещин и гроз, время смеха и алкоголя, время лиры, ибо все это бывает вместе или хоронится в землю, в одну большую дыру в холодной земле под снегом. Снег – вы ведь знаете – трупы хранит и их запах, их боль. Нужно было бежать, вы мне говорите ради страха огня. Конечно, вы можете ныне так говорить, однако вы разве не стали бы оплакивать город? * * * Кар-Фунг Ву Говорит мое тело: не прикасаться ко мне! Я пепел и пыль. И тем не менее смехом кипя оно знает что было звездой и туманом. * * * Вот они: идут средь руин на лицах голубые чулки подошвы их ног камней не касаются. * * * В то время когда я носила лицо под вуалью даже луна жгла мне глаза. Но вот сезон солнц, вступаю в него нагая, блеском подобная новой оливке или ягоде вишни. Вуаль под ногами глаз разрезы открыты. * * * Когда музыка иссякала тот кто шел за мной от самого поля источников плакал. Он привел нас на высокий обрыв – туда где кружилось небо – но вниз не смотрел ибо печаль его уже бездонна была. А я хотела кружиться в тумане, рвать цветы для волос, сделать сережки из звезд, пить от губ моря. – Ушло так далеко воспоминанье источников! но любя, я плакала. Звезд не было – только овцы и белые камни дороги, всего лишь их тени они не скрывались. Сжаты губы мои ему не достались они ни руки ни уши сочились кровью В крови всё ладони мои запястья виски и колени Мои карманы полны украшений я их вывернула упали круглые камни с дырками раковины морские звезды обломки и во всем этом длинный перламутровый нож пронзивший мне бок. Я проглотила мой крик И улетела туда Где моей песне звенеть бы * * * Ломая ногти я рыла тучу чтобы спрятать мой гнев как если б то было завидное богатство или позорный труп. Дело сделано осталась в боку большая пустая дыра – на дне волновалось сердце мое от маленькой радости бившейся в ритме дождя. О усталость усталость гроза Усталось несет тебя на крыльях своих и спасет тебе жизнь. А в мою рану птица проникла чтобы остановить течение крови – она там пребывает поет. Мне нравится думать что друг соловей согревается моим телом живым Мне нравится думать что я открытая клетка и что небо пьет у рта моего * * * Голос сказал: Ты уйдешь далеко. Ты вырастишь высокий кустарник изгороди между твоею лозою и нашими и подрезать его ты не будешь Но зачем искать далеко тень листвы и вино других лоз? Они там мешают с мукою пыль кушают падалицу и говорят языками другими; Зачем хотеть запаха чужих простыней и прелести ласок, других чем ветра равнины? И голос рыдал так, что содрогалась земля. Сколько ж нужно зим, сколько лет чтоб вылились слезы и ветра чтобы высушить их ветра летящего издалека за которым ходила я. И тогда во мне расправилась песня подобно ветвям мощного дуба: на крыльях моих стоп – глина наших полей а что до кустов изгороди забвения: любите живущих там птиц. * * * Вот и я! Вернулась из центра земли где жгуча любовь и похожа на смерть Вот, я вернулась. Мои волосы отросли их заплетите сиренью сорванною у дома Возлюбите меня! Я вернулась с огромного неба пустого где я плакала столько что там выросли пальмы Вот я. Дайте мне перстень и плащ Нет моей заслуги ни в чем но во мне всё цветет * * * На лице моем кровь. Когда же ударили? Я не чувствую раны Почти что-то нежное, кровь когда плавает в уголках глаз а белые лодки блестят на языке почти сладкое вкус вина моей крови вкус вишни времени детства * * * Я пишу чтобы ночь наконец пришла И чтоб вы снова сорвали мои покрывала Все! Лучше это, чем смерть. Я подсказываю ртам вашим мертвым мои волшебные песни (Под губами потухшими дрожат ваши кости) В них я вливаю золотое вино моих путешествий Вас так много Ваши колени разбиты. Вы ведь так долго шли по вашим грязным дорогам, с торчащими птицами вместо вешек буря их обдирает – и зеленое небо грозы (Грязь вам следовало бы ею помазать глаза) Ваши тощие груди я мну как кошка не могу их ласкать ибо мягкости ласки вы не ощущаете более и вы к шепотам глухи те что в воздухе ходят когда распространяется вечер ваши подмышки пахнут трудом ваше дыханье молчанием – И вы насилья не видели И однако вообразили что любите меня, поскольку вывешиваете наши простыни утром яркие на ветру ваших разрушенных городов и они разносят по улицам густой запах цветущих гранатов * * * «А наши ночи прекрасней ваших дней». Эта дорога разбитая в грязи и камнях и я продвигаюсь среди лиц безымянных. Это час серого цвета когда собаки и волки закрывают глаза боясь мерцанья деревьев. Травы смывают грязцу Я чистым снегом одета и волосами златыми. Горящая ссадина в начале сна меня настигает Тут, небо словно рубин под саваном Это рубин ночей моря бархатных занавесов и оживших вулканов Звезды суть камни живые я хочу их собрать когда под моими ногами зыбь внезапно приходит в движенье горит и рождает диких зверей бесчисленных синих и расшитых золотыми шнурками крутятся силуэты Жирафы и львы, газели и волки, тигры, олени, медведи, орлы короли Я в короне огненной моих снов Я волны крутые Я лава И наконец я танцую |
|
|
|