| ПОЭЗИЯ | Выпуск 86 |
Сейчас о тбилисском писателе Александре Цыбулевском, превратившемся в легенду грузинской столицы, написано и в стихах, и в прозе, пожалуй, больше, чем он сам написал. Притом известны и ценимы многими его собственные стихи, рассказы, совершенно замечательные записные книжки (Александр Семенович был одним из выдающихся мастеров этого редкого жанра) и глубочайшие литературоведческие труды (ставшая кандидатской диссертацией, защищенной за месяц до смерти, работа о русских переводах поэм великого грузинского поэта Важи Пшавела, представляет собою совершенно уникальное, единственное в своем роде философское исследование о поэтике вообще). Мое знакомство с ним было недолгим, и наше общение протекало лишь в последние четыре года жизни Цыбулевского. Но мы были чрезвычайно близки, и скажу больше: никого в довольно долгой (как вдруг оказалось) моей жизни я потом уж не любил так сильно, как его. Пожалуй, только Арсения Тарковского, и счастлив, что их познакомил, когда мы с А.А. заехали вместе в Тбилиси. Объединяла нас с Цыбулевским и любовь к Александру Межирову, пронзительному поэту и мудрейшему из собеседников… Цыбулевский скончался в 1975 году, так давно. Но мой разговор с ним продолжается. Об этом свидетельствуют мои стихи разных лет.
|
ОТЧЁТ А.Ц. За двадцать лет, что ты лежишь в могиле, Большие перемены, старый друг! Не выжил мир, в котором все мы жили, Рассыпался и разбежался круг. Твой город пал в дыму кровопролитья, Твоя семья живет в другой стране... Ну а мои поступки и событья Не описать, не перечислить мне. Возможно там, где траурные марши В ликующий мажор перетекли, Все знаешь сам... Теперь тебя я старше, Все тягостней видения земли. Лишь иногда тебе бываю другом В постылой этой жизненной борьбе: Светящееся облако над лугом Порой напоминает о тебе. 1996 ПРАВЕДНИК А.Ц. На четверть века, в общем ненамного, Я пережил того, кто жизнь мою Увидел всю из горнего чертога И отбывает новый срок в раю. Клиническую смерть уже изведав И чуть помедлив, чтобы молвить мне О том, что тщетна тяжба двух заветов, Он обращался к звездной тишине. Земные озабоченные лица Он изучал, впадая в забытье. Не ведала грузинская столица, Что в путь собрался праведник ее. Немногословный, пил он ахашени... Иль в учрежденье, где столкнемся мы, Подписку взяли о неразглашенье, Как в юности в преддверии тюрьмы? 2000 ДРАМАТУРГИЯ А.Ц. Уже с привычкою к утратам, Виновен, оттого что жив, Один в последнем акте, пятом Играю, жилы отворив. Всё на земле давно не ново, И нет их всех, и драмы нет, И лишь нечаянное слово Способно жить так много лет. 2015 ЧАЙ А.Ц. Горчащий чай и зло и круто Всегда заваривался там И разносолов и уюта Заменой был по вечерам. Из мглы блужданий и кружений Я приходил под этот кров, И счастья не было блаженней Беспечных этих вечеров. Ведь, как бальзам больному телу В его последние года, Стихи струились не по делу И в доме реяли всегда. Но дни толклись, как вихрь чаинок, И в дуновении поэм Семейный длился поединок, Незримый, ведомый не всем. Усталый взгляд в стакан уставя, Хозяин чуял, говоря, Побудку в лагерном Рустави И резкий привкус чифиря. И продолжалась в недрах мрака, Ломая стихотворный звук, Когда-то виданная драка, Война домушников и сук. 2016 * * * Медлительно-плавной, как местная речь, Дорожкою спустишься к скверу, Где сможешь на каждой скамейке прилечь, Уж если ты выпил не в меру. Но, если покуда стоишь на ногах И в жилах звенит мукузани, Пройди к перекрёстку, где ветер и страх На свет вызывают сказанье. Здесь юношей кровь пролилась, клокоча… Но прочь от давнишней печали! От дома, где память еще горяча, Как в пыточной ночью кричали. Вот в русле безводном лихой островок, Где пили князья и поэты, И столько нетленных проносится строк, Омытых стремлением Леты. Но – дальше над мутной рекой по мосту, Пустынному в позднюю пору! И скоро в живую нырнёшь темноту, Неспешно всходящую в гору. Ночных чаепитий мелькнёт череда, И отклик минувшего гулок. Давно уж всё стало чужим навсегда… Давай же, сверни в закоулок! К пекарне, где хлеб для тебя испекут Минуты за три, иль четыре, И вечного пламени алый лоскут Ещё шевелится в тандыре. 2016 ФЕБА Гнала меня из дома друга Гречанка старая одна. Мне там впервые стало туго, Была душа черным-черна. Хотя был я не столь уж молод, Ещё не знал таких утрат. Весь мир был молнией расколот, Его развалины горят… И, видя, что со мной творится, Она, рыданий посреди, Седа, умна и тонколица, Мне говорила: «Уходи! И впредь не прилепляйся к людям И сердца им не отворяй!» Но как без дружбы жить мы будем, Чем без любви заслужим рай? Всё верно говорила Феба, Я ошибался, не внемля, Но стало заселяться небо И начала пустеть земля. 2016 РЕЧЬ Теперь, когда он в некоторой славе, Поклонникам поведать я могу, Как ездил к старой тётке он в Рустави, Возил ей пахлаву и курагу. Она давно когда-то передачи Ему носила в зону восемь лет. Старухин взгляд язвительно-горячий Встречал людей, которых нынче нет. В семнадцать лет статья «недонесенье», Вот из чего там всё и проросло. И ранний сумрак, тускло и осенне Вливавшийся в домашнее тепло. Пустырь за домом в жёлтых пятнах дрока И тупика трамвайного петля, И лёгкий ветер, дуновеньем рока Во двор входивший, ветви шевеля. 2016 * * * А.Ц. Я знался с бывшим заключённым, Он, в зоне взявший жизнь взаймы, Стал в заключении учёным И мудрость вынес из тюрьмы. И научился спать при свете, Ведь в камере не гасят свет, Быть в нетях, и хотел бы в нети Вернуться, пусть на склоне лет. 2019 |
|
|
|