Созерцательный ракурс

Рассуждая о мегаполисе, существующем вопреки научной и ненаучной фантастике в дельте двух рек на краю океана, трудно избежать расхожих клише. Казалось бы, задача из разряда вовсе невыполнимых – выдержать ракурс в попытке осознания грандиозной аномалии, которой, по сути, имеет место быть Нью-Йорк. К тому же, невероятно трудно это многоликое, существующее вне измерений явление созерцать в какой угодно ипостаси – мистической, классической или даже кантианской.

Чтобы не возникало сомнений, оговорюсь сразу: на мой взгляд, Геннадию Кацову в «Нью-Йоркском Букваре» и выдержанный ракурс, и даже многомерные созерцания несомненно удались. Ему, похоже, вообще удаются проекты, кажущиеся изначально неосуществимыми, но которые затем, в процессе реализации, становятся событиями особого масштаба, никого не оставляющие равнодушными.

Необычно изданная книга, «Нью-Йоркский Букварь» прежде всего – поэтический сборник. Однако, это издание может восприниматься как путеводитель; как мини-энциклопедия урбаниста; как ликбез с вкраплениями истории. На обложке даже присутствует предложение воспринимать книгу как «городской пазл», а в авторской вводной статье ее также рекомендуется воспринимать как 3D-комикс.

В сборнике присутствует раздел «Комментарии». Раздел прозаически, не в рифму, но органично сочетается е единым целым книги. Тем не менее, для меня, как читателя, здесь главное – стихи. Что-то мне подсказывает, что это также основной посыл и для автора, так как заключительный, третий раздел «Букваря» – «Примечания» – это возвращение к размеру и ритму. 

Геннадий Кацов – человек известный. Он профессионален в журналистике и на телеэкране, успешен в книгоиздательстве и культурологии. Однако, моё мнение, которое, полагаю, вовсе не парадоксально: его основная органика – стихосложение. С этого он начинал в прошлом веке, переезжая из Украины в Москву, на этом поприще преуспел в советской столице в середине 1980-х, и, похоже, что это для него остаётся естественным состоянием уже почти тридцать последних лет в Нью-Йорке. Кацов – изначально поэт, и не думаю, что он сам станет это отрицать.

В лаконичном, но объёмном предисловии ссылаясь на известных литераторов, а заодно и созданных ими персонажей, прославивших этот уникальный город, автор манифестирует свою цель – создать эффект диорамы. Задача не из легких. Для того, чтобы разбирать Нью-Йорк по всем 33 буквам русского алфавита (от А – «Амстердам», то есть названный голландцами Нью-Амстердам до 1664 года, пока не был переименован англичанами в Нью-Йорк; до Я – «Яблоко»: Большое Яблоко по одной из городских кличек), нужно не просто досконально знать этот уникальный город – его нужно чувствовать и быть с ним на одной волне. Именно эта органичная близость человека с городом и достигает намеченной цели – эффект диорамы убедителен, ненавязчив и полон.

В Нью-Йорке Геннадий – в своей стихии. Долгое время прожив на Манхэттене, безусловном и напряженном, как пружина, островном центре, он, как и упоминаемый им во вступительной авторской статье, стремительно ставший классиком нобелевский лауреат, даже не мог себя представить в «провинции у моря», тем более, что это уже пройденный в детстве этап.

Но ракурс необходим. Взгляд изнутри – это всё что угодно, но никак не созерцание. Созерцание с противоположного берега Гудзона – вот где, мне кажется, лучший плацдарм для ракурса в стихотворной форме. Я сравнивал, периодически прилетая из Чикаго, как раз из Средне-Западного мегаполиса у озера. Не мог наглядеться через Гудзон из Джерси-сити, а затем из Хобокена и Форта Ли на этот существующий современный Вавилон. Впрочем, всё это относительно, ракурс ведь у каждого свой. Автор «Букваря...» варьирует созерцание. Мост через Гудзон пересекается им в зависимости от времени суток и количества машин минут за пять-десять, и стихотворение вполне реально завершается в точке отсчета.

Большинству из нас, в Нью-Йорке не живущим, но достаточно часто по разным обстоятельствам там бывающим, представляется, что мы неплохо его знаем. Можем щегольнуть зачастую трудно произносимыми названиями окрестностей, либо даже спорить с местными гурманами о новом месте общепита, на которое набрели случайно в прежний приезд, не ведая, что место это ярко или тускло сверкнув, печально растворилось в небытии жесткой сугубо нью-йоркской конкуренции. Здесь важен уровень, поддерживать который задача не из лёгких...

Город, умело препарируемый автором в стихотворных строках «Букваря», многогранен до бесконечности. По сути, он соткан из несочетаемых, на первый взгляд, вполне независимых, совершенно не похожих друг на друга (и во времени) разно-размерных удельных княжеств, определяемых экзотически звучащим термином «боро». Из них невероятный Манхэттен – самый маленький по объему. Для прибывающих сюда по воздуху, всё начинается в Квинсе. Оба городских аэропорта расположены именно здесь.

И уже легендарный JFK, с которого третья волна, как прежние волны русскоязычных эмиграций с острова Ellis, попадала в Америку; и La Guardia, до недавнего времени похожий на застойный киевский Жуляны 70-х. Наконец этот аэропорт для полетов внутри страны ответственные ньюйоркцы, похоже, взялись модернизировать.

В русскую литературу Квинс попал с легкой руки жившего там в 80-х Сергея Довлатова. Только всё теперь уже в этом «боро», увы, по-другому. Надеюсь что, в ином ключе, всё иначе и в Бронксе. Подростком я первый свой американский год прожил в соседнем с Нью-Йорком штате – Коннектикут, и когда ехал порой оттуда по 95-ой федеральной трассе, идущей мимо Южного Бронкса, мне становилось не по себе от страшных, сожжённых местным населением высоченных зданий без окон. О Бруклине, где центр отнюдь не на Брайтоне, давно уже сказано много, в том числе и в «Букваре». А пятый городской район – Статен-Айланд – до сих пор лично для меня остается нераскрытой загадкой...

Вся эта совокупная многогранность очень точно отмечена автором. Что-то изменилось со времен даже недавнего прошлого, что-то, наоборот, продолжает восприниматься по прежним, давно установленным стереотипам. Но как гласит расхожая американская поговорка, в вольном переводе: «Чем больше происходит перемен, тем больше все остается прежним»:

Что в книге является главным – вопрос всегда спорный и неоднозначный, так как не существует одинаковых книг. Бывают книги, схожие в создаваемом у читателя настроении. Например, для меня, особое настроение создаёт проза Кундеры, Аксенова и Павича, эссеистика Умберто Эко, поэзия Бродского и Коэна. У Геннадия Кацова в «Букваре» мне отрадно было обнаружить отголоски подобных рефлексий. Автор помнит о ракурсе. Порой он делает этот ракурс широкоформатным:

Но основной фокус созерцания автора, безусловно, в периметре мегаполиса. Геннадий обращается в своих строках к городским местам известным, некоторым вполне легендарным, а порой и вовсе культовым. Тем не менее, ведь не секрет то, что по восприятию у каждого из нас – свой Нью-Йорк, свои впечатления от особых в нём мест, которые либо образно-виртуально, а может и совершенно реально сыграли определенную роль в нашей судьбе.

Уже несколько раз проезжая на такси по Вест-сайду в районе 40-х улиц, я обращал внимание на пришвартованный у пирса, вполне реальный авианосец с боевыми самолетами на борту. В первый раз подумалось – зашел корабль в бухту с «визитом вежливости». Был же в детстве фильм с таким названием, в котором присутствовало немало вполне взрослых образов для юношеского советского кино 70-х.

Увидев корабль в следующий приезд снова, и отметив про себя, что вежливый визит, похоже, затянулся, еще через полгода я не удержался, поинтересовался у таксиста. Водитель, явно неместный, нервно повел плечами и буркнул себе под нос фразу, эквивалент которой переводится на русский ёмко, коротко, но, увы, нецензурно. Я решил оставить тему для лучших времён, не озадачивая электронные поисковики, ибо сказано у Козьмы Пруткова, что «нельзя объять необъятное...» И вот внезапно на помощь пришел «Букварь» Кацова:

И песня Андрея Макаревича про старый корабль стала теперь восприниматься еще трагичнее, тем более что ни сам музей «Интрепид», ни его спутники-истребители совсем не выглядели старыми. Из такси...

Однажды ранним воскресным утром мы с женой пришли к Бруклинскому мосту пешком из Уорлд-Трейд-Центра, и прошли по нему, открывающему больше философские, исторические и литературные, нежели визуальные, перспективы, до ставших уже сокровенными Бруклин-Хайтс, последнего пристанища Бродского. И не отпустил нас этот мост со своими окрестностями до самого позднего вечера. Такими он обладает свойствами, кроме велосипедно-бытовых. Кацов об этих качествах данной достопримечательности предупреждает честно и без обиняков:

Нью-йоркская зима – особый спектакль. Может представить череду мизансцен в венецианской маске весны, когда у женщин в Центральном Парке на ветру волосы танцуют неспешный блюз, и деревья вторят готовыми распуститься прежде времени листьями... А может наоборот – жестко и неминуемо, пеленой снегопадов «от дельты и до устья Гудзона» отменить все рейсы из Квинса и заточить в бруклинском отеле «Холидэй-Инн» до тех пор, пока не напишутся строчки, разъясняющие былую, казавшуюся неразрешимой дилемму.

И когда из случайных встреч с тенями тех, кого знал в прошлом веке, или даже в прежней реинкарнации, все сложится в незамысловатый сюжет из кубиков лего, неожиданно вьюга уймется по всему периметру. LaGuardia начнет отпускать самолеты из плена, а средне-западный Midway станет их принимать в обмен на ясность – и на душе, и в небе.

Чтобы не отнимать тем у синоптиков, которым по «Букварю» Кацова впору писать диссертацию, а вовсе не лаконичный отклик, я только коснусь ещё и поры манхэттенской осени. Потому что третий раздел книги Кацова «Примечания» (из которой цитирую здесь все, без названий, тексты), со стихотворением «Так сложилось» просто не позволяет этого не сделать. Четвёртая по счету пора года в данной географической точке – истинная панацея от всего неуместного. Если бы можно было прописывать это, как возвращающий к жизни рецепт – воздух Парка и улиц Трайбеки, выходящих к воде районов Сохо и Челси, в мире бы неминуемо стало легче. Проверенный автором факт – в стихотворении 2014 года:

И все же есть, пожалуй, у всех у нас в этом городе места не просто особенные, а практически свои. Опять же не буду оригинален, но в каждый приезд в Манхэттен, начиная с 1980-го года, для меня таким местом является Центральный Парк. Я помню те времена, когда после наступления сумерек он становился реально опасным местом. Тогдашние впечатления нынче размыты, но именно в декабре 80-го при входе в свой двор «Дакоты», той самой, что напротив Парка, погиб Джон Леннон. Но больше хочется все же вспоминать совсем другие времена. Например, в самом начале века я пришел на эти аллеи, перед тем, как впервые прочесть перед публикой стихи в легендарном ресторане «Самовар», совладельцами которого были Иосиф Бродский и Михаил Барышников. И потом возвращался много раз, в каждый свой приезд. Исходил Парк вдоль и поперек, зачастую в чудесной компании дорогих мне людей, иногда сам, но приход в Центральный Парк, и особенно на «Земляничную Поляну», для меня абсолютно необходим в каждый приезд, каким бы насыщенным и загруженным не оказывался нью-йоркский график. И здесь автор «Нью-Йоркского Букваря» предельно точен в описании возникающих там ощущений:

Остается отметить, что автору «Букваря» удались и ракурсы, и созерцания фантастического города, расположенного в междуречье у океана. Удались свежо, беспафосно, вне клише и штампов. Но что, наверное, самое главное – книга полна искренней, безграничной любви автора к этому урбанистическому чуду и его жителям.

И ещё раз одна важная деталь: Геннадий Кацов в Нью-Йорке органичен, он здесь дома. Это его город. Он обладает правом раскладывать его по буквам.

Этому городу он написал своеобразный гимн, состоящий из целого собрания настоящих стихов, по четырнадцать строк каждый, с прозаическими комментариями и поэтическими примечаниями. Очевидно, первую часть книги – собственно «Букварь», можно назвать поэмой. У нее – свои сквозные герои, зеркальные сюжетные отражения, своя симметрия и цветовая гамма. В 462-строчной поэме, посвященной городу Нью-Йорку, соблюдено единство действия при расходящемся в разные исторические эпохи времени, формат всех 33-х глав-букв одинаков и по строфике (четырнадцать), и по ритму (пятистопный анапест). И поэма эта едина своей целью: как можно объемней увидеть мировой, в шпенглеровском понимании, Город, и в разных ракурсах, преломлениях, координатах, логиках, парадоксах, легко играя и анализируя всерьез, представить его читателю.

Уверен, эта книга обладает всем необходимым, чтобы стать настольной, а учитывая её особый, продуманный, удобный для прогулок формат и дизайн, ещё и карманно-полезной в процессе личных ракурсов и созерцаний читателей.

Июнь-август, 2018