| КРЕЩАТЫЙ ЯР | Выпуск 10 |
Это, пожалуй, повесть...
В начале января автор – неважно, почему – вышел из самолета на трескучий мороз Нижневартовского аэропорта – минус сорок. На площади перед маленьким аэровокзалом стояла сотня тягачей и вездеходов с работающими двигателями, везде сновал подвыпивший народ, и воспринималось все это как живая картинка времен Клондайка.
Меня встречал муж кузины и весело тарахтевший «запорожец». Я недоумевал: как на такой стуже можно заводить машину? Но главное – в машине гудит бензиновая печка и мы едем на улицу Омскую, 20.
Начиналась новая жизнь, которой будет отдано десять лет.
Через пару дней меня принял заведующий отделом здравоохранения Павел Тимофеевич Московкин – легкий, изящный, как фехтовальщик, старый сибирский интеллигент, из тех, что встают, если в кабинет входит женщина. Почти двухчасовая беседа: обе стороны, по-видимому, удовлетворены.
...Большой двор на окраине Нижневартовска, без ворот, но с остатками забора. На разбросанном мусорнике хозяйничают две лохматые коровы. Рядом бескрайнее снежное поле – скованная льдом Обь.
Стационар – почти по окна вросший в землю барак, где начиналась нижневартовская медицина: здесь рожали, лечили инфаркты и язвы, оперировали и паковали в гипс. Теперь психиатрическое отделение.
Все почему-то кажется уменьшенным: отделение, больные, врачи. Главный врач Владислав Аркадьевич – разговаривает тихо, немногословен, стеснителен, никакой начальственной выправки. Врачи… О чем-то наслышаны, чего-то вообще не знают. Вера Степановна – бывший врач-стоматолог, зубные болезни подзабыла, психиатрию еще не выучила. Алексей Трофимович производит впечатление не проснувшегося человека. Поговаривают, достигает этого эффекта не без помощи барбитуровых и седативных. Ляля Кадыровна улыбчива, мягка, деликатна.
Я «делаю сквозняки». Предложил совместные обходы, клинические разборы, провел несколько семинарских занятий.
Познакомился с Постновым, детским психиатром. Длинный, с мушкетерской бородкой и усами, трепач и многоженец. Подружились сразу. Он – энциклопедия хантыйских поселков, интернатов, приютов, спецшкол. Знает всех и каждого. Массовые осмотры, диспансеризации, тотальный учет детского и подросткового населения в городе и национальных поселках, где живут ханты и занесенные северными ветрами русские. Все свои концепции придумывает сам, в голове все перемешано, как у всякого эклектика. И вид Дон-Кихота, и суть Дон-Кихота. И, конечно, бессребреник – много «членских взносов». Это ему еще отпоется...
Поражает устройство стационара.
Я знал только «разнополые» психиатрические отделения. Здесь пребывание больных совместное. Даже туалеты разделены условно. (Кстати, такой вид «коммуналок» и во многом символических «общаг» на Севере был тогда распространен.) Так вот, больные, находящиеся в психозе, могут, оказывается, сосуществовать полами, и никакого свинства нет! Даже, больше того, есть определенная этическая и поведенческая стимуляция, кодекс внутренних правил. А нарушителями этих правил, как всегда и везде, были алкоголики.
Медикаментов и денег много, больных хорошо кормят и одевают – это при убогости наружного и внутреннего вида, да и клинического уровня тоже. Мораль: работать надо.
И я работаю.
А в августе – по первым морозцам – встречаю в том же аэропорту Люсю, Алешу в не успевающих за ростом голеней штанах и Севу-мизинчика с нежным пушком ресниц. Полный (почти...) комплект.
Въезжаем в пустую квартиру в новом доме, живем на полу, обустраиваемся.
Однажды, придя с работы (Люся уже заведовала отделением в этом стационаре), застаем на полу какое-то чучело с ушами и острым носом, с Севиной запиской рядом: «ОН просит, чтоб его не выгоняли».
ОН виновато крутит бубликом хвоста и тоже явно просит, чтоб его не выгоняли. А поскольку черен, как известный друг известного твеновского героя из хижины, получает имя Том и остается жить с нами.
Раз уж о Томе, то до конца. Он был очень деликатен, неназойлив. Когда хотел выйти, тихо и коротко тявкал, толчком лап открывал пружинную дверь подъезда и убегал по своим собачьим делам. Иногда исчезал на несколько дней. Я долго не мог понять, как он заходит в подъезд, однажды увидел: зубами оттягивает нижнюю планку и за секунду успевает вставить шею, амортизируя удар двери, а затем уже протискивается в подъезд.
В прошлой жизни Том, несомненно, был человеком. Его тяга отдыхать на хозяйской постели была неистребима. И уже чуя, что идут хозяева, он быстро перебирался на свой коврик в прихожей, прижав уши, со скорбной рожей ждал очередного сурового и последнего разговора. А на постели оставались все следы его преступления – шерсть и песок (пес был криво– и коротколапым).
Потом дети куда-то разъехались, пес докучал нам «человеческими» качествами – я попросил одного руководителя нефтяной фирмы забрать его в соседний город Мегион, где трудоустроить сторожем при какой-нибудь столовой на сытных харчах. Том уехал, всю дорогу проспал на теплом полу джипа, был представлен и принят коллективом. Через десять дней жалобно тявкнул под дверью: грязный, шатающийся, прихрамывающий. Проспал сутки. Это был подвиг – до Мегиона сорок километров «бетонки» с двумястами автомобилей на километре в один конец, вокруг топи, болота, пойма реки. Но Том вернулся! Естественно, его место было свободным.
А потом он ушел сам. Мы переехали в другой большой дом, где жили общественные Валет и Белка, и Том не захотел делить с ними территорию и привязанности. Однажды, месяцев через шесть, он пришел с полуоторванной фалангой когтя. Фалангу мы удалили, он пожил несколько дней и – ушел. Кто-то видел его в рейсовом автобусе – ехал по делам?
Вообще, северные собаки – удивительные животные. Они общительны с людьми, терпеливы, на равных с детьми, никогда не лают на человека, не агрессивны. Тотально не любят пьяных. Иногда сбиваются в стаи. В Зайцевой Речке (тридцать минут вертолетом) вырезали, например, всю домашнюю живность, проявив ум, дисциплину, функциональность и организацию.
Но что мы все о собаках да о собаках...
Приход Люси в отделение означал веху: кончался патриархальный уклад со всеобщей безответственностью, незнанием и непониманием предмета профессии, простотой нравов, которая сродни воровству – с легализацией подношений и системой оплат «услуг», от отпусков домой «в лечебный отпуск» алкоголиков до представлений на ВТЭК.
Обученная и привыкшая к системе, Люся делает анализ временной нетрудоспособности. Берет документацию домой и начинает знакомить меня.
Мама моя родная! Около двух тысяч «больничных» – и половина «левая». Получают соседи по лестничной площадке, алкоголики за алкоголизм, какие-то типы за «астеническое состояние», какие-то дамы по причине «истерической неврастении». «Чемпионы» отдыхают до восьми месяцев, «обычные» – до шестидесяти-девяноста дней. И это при том, что выплата по листкам нетрудоспособности на Севере сто процентов независимо от стажа! Авторы и доброхоты – Вера Степановна, Ляля Кадыровна, Алексей Трофимович.
– Что делать? – спрашивает она меня.
А я что, я ординатор...
Иди, говорю, к Московкину. Пошла. Тот долго слушал, смотрел журналы, молчал. Потом коротко сказал:
– Готовьте докладную.
Она встретилась с Т. Т. Визе, секретарем партии, главным врачом стоматологической поликлиники, дамой с эпилептической отягощенностью и крупным солдатским шагом, из тех, что в любом собрании сразу проходят в президиум, а в блокноте на заседании пишут сплошные глупости. Как и наши коллеги, из северных долгожителей. Слушает оспаривая, перебивая. Спокойно разговаривать не умеет, все с надрывом. Наконец дает дельный совет пожить на Севере «с наше», присмотреться, обвыкнуть, проявить себя с хорошей стороны, а не начинать со скандалов и разоблачений. Умница, права.
Но что делать с временной нетрудоспособностью? Анализ-то, отчет Люсе делать, а не честной компании.
Ужесточаются порядки в отделении. Отпуска больных, выписка больничных, справок – все берется под контроль, требования к историям – объективность, описательность симптоматики, диагностика в соответствии с международной классификацией. Тихий ропот, признаки первых вьюг.
И на улице трескучие морозы...
В таком климате я получаю Нижневартовский психиатрический диспансер с печатью и сплошными проблемами. Зона обслуживания – Нижневартовск и район площадью примерно 400х600 км, почти без связи – почтовые и экспедиционные вертолеты, санавиация. Одна автомашина. Сто человек персонала.
Проблем невпроворот. Никогда не занимался хозяйственной деятельностью и вдруг – получается. Становлюсь популярным, вхожу в коридоры власти, меня ищут, я нужен. Есть, правда, какие-то оттенки, но я не прислушиваюсь. Некогда!
Получаю помещение для стационара в районе аэропорта – бывшую закрытую гостиницу для крупных бонз и их челяди. Тяну новую теплотрассу. Открываю поликлинику в центре города. Выбиваю квартиры для работников диспансера. Начинают приезжать новые врачи, складывается климат доверия, желания делать общий дом – хоть и сумасшедший. Проводим клинические разборы, конференции, обходы. Много работает Люся.
Впереди замаячила возможность развертывания большого наркологического корпуса по дороге на знаменитое озеро Самотлор.
Иногда досаждают мелочи. Подогнана анонимка. Проверочка. Не подтвердилась – и не надо. Комиссия по партийной части записала, что слабовата идеология: недостаточно «наглядной агитации», нет учета политинформаций и политдней. (Мой компьютер при наборе этих двух слов подчеркивает их красной линией – не может понять... Сейчас читать дико, а тогда все отмечалось серьезно, со рвением и ловкостью, например, подсчет очков по социалистическому соревнованию... Компьютер снова становится в тупик.) Подспудно чую руку Таисии Тимофеевны Визе.
А внешне все очень дружелюбно. Она, как старший партийный товарищ, дает мне, беспартийному, советы, назидания, обязательные рекомендации (?). Однажды пригласила прийти домой, в простой домашней обстановке за простым чаем попросила совета, как сделать сыну автоправа (у парня эпилепсия). От ответа уклонился, легкое разочарование и радушное прощание.
«Старички» организуются. Коллективная жалоба в городской комитет КПСС и отдел здравоохранения – на Люсю. Тут и «психологический климат», и «диктаторские методы», и «травля», и «незаконные действия», и гневные аккорды о «засилии Вулей» – это уже и по мне.
А мне некогда, у меня п о л у ч а е т с я !
Люся горячится, пытаюсь ее остудить, но как-то вяло. И она выпускает джина.
Авторы письма отстраняются от должности, на Веру Степановну заводится уголовное дело. Через пару месяцев суд – четыре года заключения.
Легкий шок. Пауза.
Мне немного неуютно – не хотел я этих криминалов... Конечно, лавры Люсе, но я ейный муж и директор фирмы.
Наркология создается – триста коек!
Ко мне часто приезжают коллеги из северных городов, частый гость – профессор Ю. В. Приленский, заведующий кафедрой психиатрии Тюменского мединститута. Я чувствую интерес к себе, мне это нравится. Ввожу новые методы лечения, обследования, сделал красивый стационар, в отделении – нешумная деловая обстановка. И, мне кажется, со всеми дружен.
Мне кажется...
Фигура Сотниковой появилась под занавес существования психиатрического барака на берегу Оби. Медсестра, полная готовности «строить и месть», накрахмаленный халат, скромный макияж. Говорит громко, подчеркивает полное взаимопонимание. В новое помещение переезжает уже старшей медсестрой. Все делает быстро, везде впереди. Вовремя не даю оценки: любит закрываться в кабинете, скрывает татарское происхождение (Тамара Алексеевна – она же Тамара Хабибуловна), дурно отзывается о подчиненных и врачах, строго делит сотрудников по своим признакам – и отношение соответственно разное.
Да Бог с ней. Тут мне обещают целый подъезд жилого дома под поликлинику...
Часто бываю в национальных поселках – Корлики, Ларьяк, Чехломей, Пукъюг, Аган, Чистоборск, Сосновый Бор. По санавиации, с геологами, почтарями – сообщение только по воздуху. Мы с Постновым проводим социо-наркологическое обследование ханты, проживающих в пойме рек Вах и Аган. Составили анкету из тридцати вопросов (по три ответа на вопрос), заполняем, анализируем, соображаем на двоих. Смотрим детей и подростков. Бывает, и по психиатрической части – то вахтовик допился до «чертей», то молодой ханты уже три дня сидит с ружьем на чердаке, то шизофрения у парня из Агана. Кстати говоря, необычно «красивые» галлюцинации: он «слышит» голоса кедров, берез, птиц, оленей и колонков, переговаривается с ними – хуже, что «они» запрещают ему есть, он весит сорок килограммов. Это единственный шизофренический психоз, увиденный мною у аборигенного населения.
Однажды на неделю застреваю в каком-то национальном поселке – погоды не было, потом вертолеты кончились. Поселок приходил и требовал «винки», а у меня какая «винка», я – трезвенник. Там – почти всю – сделал статью о проблемах ханты.
В другом месте познакомился с Лебедевым, знавшим полярников Шмидта, Папанина, помогавшим его команде. Он сильно пил, не закусывая и наливаясь тяжестью. Однажды, рассказывали, под ним осел высокий берег, он пытался поплыть, да не смог. Только сказал: «Привет всем...» – и ушел.
Как-то с заведующим стационарным здравпунктом из Корликов по воде искали почти день «благополучного» ханты, непьющего и хозяина. Не нашли. На обратном пути минут десять сидел на прицеле у Сеньки Камина – он требовал «винки». Страха не было, все казалось несерьезным, нарочным. Слава Черный, местный фельдшер и бородач, плавно, без резких движений, подправил к нему нашу лодку, протянул руку, и тот заворожено, покорно отдал ружье. Слава отсоединил цевье, положил на дно. Подшвартовал борт к борту и так же плавно отогнал Сенькину лодку до Корликов. Этот Камин уже стрелял в жену, обезобразил ее, был осужден на четыре года, каким-то образом попал домой и с того времени, не особенно прячась, живет в тайге и дома.
Теперь о статье. К тому времени мы с Постновым уже год «ходили в ханты», материала собрали достаточно – для размышлений, анализа. Писать все откладывал, а тут – вынужденная стоянка в поселке.
Хочу привести материалы исследования, написанные тогда для «Литературной газеты», полностью – именно она сыграла роль детонатора. Как водится, взрыв был направлен в голову бедного автора. (Кстати говоря, статья была послана в «ЛГ», откуда какой-то дурак сообщил, что материал передан в Ханты-Мансийский окружком «для принятия мер» – я-то писал не жалобу, а статью, редакция могла публиковать или нет, но не распоряжаться ею «по усмотрению». Замира Ибрагимова с возмущением высказала это потом «распорядителю» из редакции, да толку что...)
Итак, я тогда считал, что
Рассветы сейчас начинаются с вечера, ночи стоят прозрачные и теплые. Посвистывают болотные курочки, иногда вскрикнет какая-то птица, тоненько пикируют комары, но тут же равнодушно уносятся – не нравится «Дэта». Последние, пожалуй, собеседники, у которых мы, врач Вадим Постнов и я, дотошно испрашиваем ответы, записываем, не перебивая, неторопливые размышления.
Первоначальная задача, которую мы себе поставили и которую сразу же поддержал Нижневартовский отдел здравоохранения, состояла в изучении структуры и распространенности алкоголизма в среде местного селения – малой народности ханты. Сегодня мы смогли бы ответить на многие вопросы этой задачи, но проблемы, опередившие ее и выросшие вслед за нею, потребовали пересмотра установок, выводов, всего исследования.
Вначале о пьянстве. Девяносто шесть процентов опрошенного населения систематически употребляет алкоголь. Ему покорны все, без различия пола и возраста, но самая большая беда – в раннем приобщении к вину (от шести до двенадцати лет – шестьдесят четыре процента опрошенных). Условия быта и жизни ханты резко отличаются от привычных нам с первых дней рождения. Люди тайги, они прекрасно приспособлены к суровому климату, почти не знают закрытых помещений, без промаха стреляют на звук, знают все запахи леса, ощущают невидимые знаки и ветры. Ханты немногословен и деликатен, никогда не подведет, не обманет, не возьмет чужого, он надежен и вынослив. И только перед алкоголем он слаб, просто беспомощен.
Этому несколько причин. Общеизвестно, что толерантность к спиртному в южных широтах значительно выше, чем в северных: сопротивляемость обеспечивают солнце, ультрафиолетовое облучение, открытое дыхание кожи, да и качество вина тоже.
Традиционное сыроедение мяса и рыбы у северных народностей, систематическое употребление брусники, клюквы и других дикоросов приводит к повышенному содержанию активных ферментов, разрушающих в организме витамины, особенно витамин В-1. Снижение уровня тиамина и роль недостаточности В-1 в происхождении хронического алкоголизма, в предрасположенности к токсикомании установлены лет сорок назад. Наконец, фактор транквилизирующего, успокаивающего воздействия алкоголя после длительных периодов напряжения, невзгод, лишений.
Я видел, как напиваются ханты. В ход идет все, содержащее алкоголь, – до всякого рода аптечных средств, одеколона, лосьонов. Самоконтроль, здравый смысл, природная осторожность утрачены, выраженность похмельных расстройств в обычных условиях требовала бы немедленной госпитализации. А он, с опухшей головой, измученный и разбитый, вновь возвращается из Соснового Бора или Агана в тайгу – на сотню километров от ближайшего поселения людей.
Теперь немного статистики.
В поселке Сосновый Бор в состоянии алкогольного опьянения замерзли супруги Камины – Захар и Надежда, Камин Анатолий, Камин Максим, Камин Николай. Погиб от руки пьяного брата Камин Алексей.
Сейчас в Бору восемнадцать взрослых мужчин и двенадцать женщин (из них – три – детородного возраста, но об этом позже). Тридцать и шесть. К этому поединку прибавьте еще семнадцатилетнего Федю Камина: он и не пил совсем, но то ли с обласа (лодки) неловко стрелял, то ли в стремнине где развернуло, – утонул.
Та же картина в Корликах, Ларьяке, Чехломее и других национальных поселках с прописанными в них ханты иных фамилий. Статистика исчезновений где лучше, а где и хуже еще.
Сместились маршруты ханты. Эпизодические прежде наезды в поселки (один-два раза за сезон за мукой, сахаром, куревом) становятся без нужды регулярными, разбеги их таежных дорог не случайно сужаются, а удачи им изменяют все чаще.
Выпить хочется.
Желанная опасность выпить подстерегает их при неожиданных снятиях вето и щедротах местного магазина (план горит...), в знаках внимания местного и вышестоящего начальства (конец путины – два ящика водки, финал осенне-зимней добычи рыбы – еще два, потом сдача дикоросов, пушнины, боровой дичи...), в крупных событиях общественной жизни (слет передовиков, день рыбака-охотника).
И еще – летные погоды. Тогда по трапам вертолетов спускаются ответственные и безответственные работники, организованные (например, начальник нефтегазодобывающего управления «Заполярнефть» П. Е. Матвеев вместе с начальником Нижневартовского ОБХСС А. И. Артюшиным, начальником авиаотряда Ю. А. Редькиным и другими весьма представительными товарищами) и неорганизованные коллективы и благодетельствуют малую народность. Символ такой дружбы – бутылка.
Возвращаются вертолеты либо натужно воя из-за рыбного перегруза, либо весело и резво – от замены ящиков с водкой на невесомую, мягчайшую пушнину.
И еще одна беда – вахтовые смены нефтедобычи и бурения, промыслы, экспедиции. Мне рассказывал нескладный и обаятельный Саша Жук, охотовед из Агана, что пять из состоящих под его опекой ханты вдруг прекратили всякие контакты, не сдают продукцию, не приезжают в поселок. Долго не мог найти объяснения, пока по слухам дошло, что делу своему не изменили, но оформлены рабочими на скважинах, располагают приданной техникой, боеприпасами, снастями и снаряжением – ну и отрабатывают, естественно. Водочкой, деньгами. На промышленной основе.
К чему приводит эта вопиющая несправедливость, негуманность, антизаконность?
К уничтожению народности.
Крохотный поселок Пукъюг. Ни одного из местных жителей давно нет в живых – утонули после очередного завоза «винки». Слева – врачи из Ларьяка супруги Сотниковы.
В Сосновом Бору осталось три женщины детородного возраста. Две пьют. Бесперспективно неженаты – восемь (Камины Егор, Иван, Владимир, Сергей, Геннадий, Борис, Лаврентий, Павел).
Здесь как раз и встают проблемы, обнаружившиеся за задачами нашего наркологического обследования.
Жизнь ханты очень трудна не из-за погодных условий. Его нужды мало кого заботят – и это один из самых серьезных психологических факторов, усиливающих чувство одиночества и ощущение утраты личностно-социальной перспективы. Вот несколько мнений на этот счет.
Станислав Яров (русский, коренной житель, рыбак-охотник, механик, тридцать лет, двое детей, жена Надежда, ханты, заведующая почтой, радистка – та самая, которая «детородна»):
– Ханты, по моему, утратили ощущение заботы о себе со стороны местных властей, поэтому лишились стимулов для активной жизни и деградируют. В руководстве их социальной и хозяйственной жизнью участвуют случайные люди, игнорирующие или лишь формально защищающие их интересы. При Гришаеве, много лет жившем и работавшем в поселке, действовали электростанция, пилорама, пекарня, магазин располагал многими товарами, которых сейчас нет и в помине. Расплата со сдатчиками пушнины, рыбы, дикоросов была оперативной и выгодной. Он предусматривал все нужды с горючим, оружием, снастями, снаряжением. При сменившем его Ожегове сломалась и была растащена электростанция, увезен в Ларьяк двигатель с пилорамы, исчезли товары из магазина, нет пекарни, давно зарос травой аэродром. Нынешний управляющий пьет, бездеятелен, высокомерен, груб, обирает ханты, не дает квитанций в сдаче пушнины, не обеспечивает оперативную сдачу рыбы, отказывает в приеме дикоросов. Хозяйство пришло в полный упадок.
Евстафий Камин (ханты, рыбак-охотник, двадцать восемь лет, трое детей, средний ребенок с наследственной патологией, жена страдает алкоголизмом):
– Наш край по-хантыйски «сернен мех» – «серебряная земля». Мы здесь родились и не хотим отсюда уходить. У нас нет оленей (этой зимой стадо оленей ушло и до настоящего времени не найдено – Ф. В. ), нет одежды, снастей, мы всегда в чем-то нуждаемся...
Кузьма Камин (ханты, рыбак-охотник, тридцать два года, был женат, имел ребенка, вернувшись из тайги, узнал от соседей, что жена ушла с рабочим-промысловиком... готов простить, но – некого):
– От поселка живу четыре часа лодкой, туда-сюда проехал – бачка бензина нет. Где взять? В поселок надо – еще бачок сгорел. Бочку бензина в рыбхозе взял, поехал едва-едва, перегруз, опять о горючем думай... Лодок хороших нету, «казанке» два человека нужны, задний к рулю привязан, стрелять не может. Если б впереди управление было, одному ездить можно, бывает, одному лучше... Ружья нового нет... Рыбхозу все равно, рыбы в садках полно – не забирают, рыба гибнет, сам в Ларьяк не повезешь, плакшоут не приходит... Отпуск? Нигде еще не был, в Нижневартовске два раза... Костюм? Был, а потом кто-то пиджак попросил, потом и брюки, не помню...
Владимир Натускин (ханты, заведующий клубом, выпускник Салехардского культпросветучилища):
– Для девушек и женщин отсутствуют стимулы для жизни в тайге – нет возможности красиво одеться, приобрести украшения, предметы быта. Они чувствуют себя ущемленными, но скорее не из-за того, что живут в лесу – хотя и этого со счетов не сбросишь, – а потому что нет в их жизни признаков современности.
Кирилл Камин (ханты, рыболов-охотник, сорок лет, член КПСС, имел четырех детей, из которых: Лидия умерла четырнадцати лет от двустороннего воспаления легких, Федор утонул в семнадцать лет, Таисия умерла в одиннадцать лет от двустороннего воспаления легких, Вячеслав умер в десять лет от двустороннего воспаления легких):
– Молодые ханты непредставительны, плохо одеты, не идут в сравнение с «городскими» или постоянно проживающими в поселках, работающими на нефтепромыслах, аэродромах, в сейсмопартиях, экспедициях.
Вопрос смены – вопрос будущего любой организации. В этом смысле одной из самых серьезных проблем ханты, да и всех малых национальностей Севера, является система просвещения и трудовой ориентации. Интернирование детей в дошкольные учреждения и школы значительно облегчает многие вопросы быта, материального обеспечения. Однако...
С нами делился старый охотник-ханты, как вместе с семиклассным сыном пошел ставить капканы. Показал, объяснил – все как должно. Через время проверил: у отца из пятнадцати десять сработало, у сына – ни одного из десяти. Но первый капкан отец ставил в четыре года...
Система существующего обучения совершенно не учитывает психологии, мышления видения мира ребенком-ханты. Именно поэтому многие дети, отучаясь за годы учебы жить лесной жизнью, испытывают затруднения в последующей социальной адаптации. К чему это приводит, мы писали... Добавить разве, что в поселке Корлики две пятнадцатилетние девочки злоупотребляют алкоголем, их ровесник Сережа Кунин «запивался» во время экзаменов, а четырнадцатилетнего Сережу Каткалева срочно нужно лечить.
Психологическая ущербность, несостоятельность в профессиональных и бытовых навыках, необходимых для жизни в тайге, теснейшим образом связаны с недостатками школьного воспитания и обучения.
Сошлемся на мнение специалиста. Эрнст Николаевич Звезда, директор Ларьякской школы-интерната, двадцать лет обучающий детей-ханты:
– Сроки обучения неоправданно стандартизированы. Сентябрь, сбор ягоды, орехи, грибы, зимние заготовки семьи – мы их в школу тянем, а они в лес бегут... Нужны два учебно-трудовых семестра с длительными каникулярными периодами, целесообразно объективное определение и индивидуальное сокращение одиннадцатилетнего срока обучения до восьми лет (опыт показывает, что большая часть сведений не вливается в «поток сознания», не осмысливается, не ассимилируется), больше учить навыкам, ремеслам, искусству. Мы, педагоги, буквально вытаскиваем из себя тощие математические «тройки» для пресловутого «балла», а вот научить их местной географии, зоологии, ботанике, охотоведению и прикладному машиноведению, изготовлению нарт, обласов, топорищ, ножей, охотничьих приспособлений, вычинке мехов, шитью национальной одежды, украшений – некому. Широко распространяющаяся переориентация на уход от традиционных форм жизни, особенно в среде школьниц-ханты, связана с психологической значимостью для них «соблазнов» и «свобод» в поселках, с «неинтересностью» быта, занятий в тайге, точнее – с «бедностью» лесной жизни.
А в поселке – нечего делать.
И это при таких условиях, которым бы позавидовала любая сельскохозяйственная держава! Звероводство, оленеводство, коневодство, скотоводство, овощеводство – все это реально было, кое-где есть и сейчас, но чахнет, орошаемое «винкой», потерей интереса и какой-то массовой иждивенческой тенденцией: от десятков ханты я постоянно слышал, что им «должны».
Тенденция к снижению активной деятельности в общественном производстве связана еще и с рядом неблагоприятных факторов:
1. Возможность более упрощенной и выгодной продажи дикоросов и пушнины в разбросанных по территории района поисковых и промышленных объектах.
2. Отсутствие в пунктах приема продуктов добычи средств для немедленного расчета со сдатчиками и подмена денежных купюр квитанциями, лишенными для них эквивалентной и психологической ценности, так как на них ничего нельзя приобрести.
3. Недостаток в поселковых магазинах ассортимента необходимых продуктовых и промышленных товаров, что приводит к нежеланию уходить на большие расстояния, более частым возвратам в поселки, к снижению добычи и сдачи продукции.
4. Наконец, уменьшение поголовья лесных пород оленей и связанное с этим исчезновение из быта традиционных и гигиенических форм одежды, обуви, в результате чего многие охотники весь год ходят в холодных синтетических плащах и куртках, резиновых сапогах. Выдаваемые в малых количествах производственно-охотничьими хозяйствами олени не удерживаются стадными инстинктами, уходят из расположенных в охотничьих хозяйствах чумов, становятся жертвами браконьеров и хищников.
Таким образом складывающаяся социально-демографическая ситуация в народности ханты имеет определенную и четкую тенденцию к разрушению структуры семей и сообществ, неизбежному концу существования.
Чтобы хоть как-то остановить этот злокачественный процесс, необходимо в первую очередь запретить продажу спиртного. Это мнение всех, кто компетентен и заинтересован в судьбе народности.
В одном из вариантов решений мы предлагали заменить продажу крепких алкогольных напитков на высококачественные сухие и полусухие грузинские, молдавские, крымские вина с малым содержанием спирта и прочими дегустационными достоинствами. Не получится это – сейчас. Ханты пьют, чтобы напиться, а не для дегустации. Из Корликов мы летели с переломанным, отекшим Егором Ивановичем Куниным: после ящика дешевого вина его сыну Науму что-то не понравилось...
В этот же день в Ларьяке и Корликах жертвами алкогольного дурмана были еще четыре человека. А за два «сухих» месяца – ни одного несчастного случая, ни одного происшествия.
Число оперативных и долгосрочных проблем народности велико, многие из них далеки от решения.
Западно-Сибирская низменность – это не только нефть, чья слава признана миром. Это белоснежные лебеди на таежных озерах, лесной зверь от белки до россомахи, муксун, щокур, нельма, сырок и другие изысканнейшие яства в промышленных тоннах, андерсеновские олени и надежнейшие лайки.
Тюмень – это люди, сохраняющие нам Природу, которая для них родина и дом. Они более других нуждаются в помощи.
Такой получилась статья.
Дал прочесть начальнику местного КГБ, Вячеславу Ивановичу (фамилию не упомнил). Похмыкал, прикуривая папиросу от папиросы, кое-что перечитал, потом спрогнозировал:
– Огорчения будут. Готовьтесь.
Не прислушался, решил испытать.
Через жену своего пациента, секретаря приемной «первого» в горкоме КПСС, передаю статью В. Смалькову. Проходит неделя, другая. Никакой реакции. Напрашиваюсь на прием. (Ну зачем он был мне нужен, спрашивается? Он что, видел в поселках и чумах больше, чем я? Или вообще бывал там?)
На ритуальном кладбище в Сосновом Бору. В деревянных надгробиях делаются отверстия, рядом оставляются сигареты – чтоб душа могла выйти, покурить, подумать... В центре – ребенок с «заячьей губой» из Сигильетовых.
Пришел. Сесть не приглашен. Помолчали. Потом спрашивает:
– Так что же вы хотели?
– Хотел, – говорю, – знать ваше мнение.
– Отрасль развивается успешно, динамика нормальная. Инфраструктуры и социальная сфера на правильном пути. Мы ожидаем только в этом году довести добычу нефти до столька-то тонн, газа – до такого-то количества миллионов кубометров. Вот новые месторождения, – взял указку, показал на карту района.
– Так я ведь не о том писал. Нефть кончится, земля останется. А люди?
– Нефть не кончится никогда.
Сказал, как отрезал. Начал смотреть бумаги на столе. Аудиенция закончена.
Вышел оплеванным. Что, залез в глаза? Привлек внимание к проблемам? Нашел понимание и разделение?
И бес точит.
А в мае состоялся VI съезд психиатров. В Москве, в Театре Советской Армии. С иностранными гостями, зачитываниями поздравлений, всеобщей важностью и торжественностью.
Второй день съезда – наркология. Я записываюсь в прения. Подходит время – начинаю говорить о проблемах ханты, конкретно, по данному региону, не обобщая и не расширяя выводов. Говорю о практике обирания народности, о политике спаивания, ставшей, по сути, государственной. Еще я сказал, что смертность, связанная с массовой алкоголизацией, достигает десяти процентов в год, и если сегодня не принять быстрых и эффективных мер, то к следующему съезду говорить будет не о чем.
Шум в зале. Э. Бабаян, «серый кардинал» здравоохранения, из президиума делает мне большие глаза. Профессор Т. Белова чуть ли не хватает меня за полы пиджака. Внимательно слушают иностранные гости. Далее останавливаюсь на особенностях алкогольных психозов у женщин из пришлого населения Севера: скрываемый алкоголизм, сновидный, сценический характер (в психиатрии – онейроидный) психотических нарушений. Аплодисменты.
А вечером о выступлении сообщили «вражеские голоса».
Я вернулся домой и сразу же завихрился в круговороте дел. Недели через две позвонили из Тюмени, из облздравотдела: мне нужно принять двух специалистов из института общей и судебной психиатрии имени Сербского. Для чего, почему – не сообщили.
Встретил у трапа (несомненно достоинство нашего расположения!).
Владимир Борисович Альтшуллер, доктор медицинских наук, старший научный сотрудник, Тарас Николаевич Дудко, кандидат, тоже старший сотрудник. Суховато, корректно. Определяю в гостиницу. Утром веду представлять заведующему отделом здравоохранения П. Московкину. Он тоже имел разговор с Тюменью – знает.
Задача: проверить достоверность (или недостоверность?) представленных мною на съезде результатов социо-наркологического обследования ханты; дать развернутую справку о положении малой народности в регионе. Командированы по заданию начальника 4-го управления Минздрава СССР Э. Бабаяна.
Все ясно.
Фрахтую вертолет, завтра вылетаем.
Сплю, как обычно, до трех-четырех утра, потом размышляю. Конечно, ничего такого не произошло, но вряд ли стоило: никому ничего не доказал, высокое собрание разъехалось, аплод