Боец невидимого фронта

1

Теплым майским днем, в Москве, в тенистом парке, на скамейке под высоким кленом, сидел Лев Александрович Касторский. Лицо этого взослого, хорошо одетого человека было не то чтобы печальным, а каким-то совершенно потерянным. Словно он заблудился в чужом городе, или, (что гораздо хуже) в таинственном лабиринте жизни.

Рядом в песочнице весело играли дети. На соседней скамейке, приоткрыв рот, дремала старуха в зимнем пальто. Через дорогу возвышалась церковь Судного дня, похожая на терем с куполами. За ней тянулись приземистые каменные монастырские пристройки, с узкими зарешеченными окнами.

На небольшом церковном дворике громкоголосая девушка-экскурсовод бойко рассказывала экскурсантам историю иконоборчества в древней Византии, когда император, изувер Лев III, приказал выбросить из церквей Константинополя и сжечь все православные иконы.

За спиной экскурсовода маленький мальчишка лет семи, сосредоточенно засовывал палец в ухо чугунному, позеленевшему от времени ветхозаветному старцу, удивленно взирающему на прохожих с низкого церковного портала.

«Всё, последняя сигарета, – подумал Касторский, закуривая. – Докуриваю и иду».

Однако после этой сигареты он закурил еще одну, а затем еще.

«А что я собственно им скажу?» – спросил он сам себя.

В это время из высоких дверей церкви вышел священник в длинной рясе. Лицо его было задумчиво и покойно. Оказавшись на улице, он поднял голову к небу и ему в глаза брызнули теплые лучи весеннего солнца. Священник зажмурился, чуть заметно улыбнулся и неторопливой легкой походкой двинулся через церковный двор. Дойдя до синего мотороллера, стоящего у стены монастырского здания, он сунул в него ключ зажигания, высоко подняв полы рясы и явив свету белые кроссовки и поношенные джинсы, забрался в седло, дал газу и с ревом унёсся по пустынной улице.

«Но ведь раньше они всему верили, – попытался убедить себя Лева. – Иоанну Богослову например. Или пророку Исайе».

В это время старуха в зимнем пальто проснулась, медленно закрыла рот, посмотрела на церковь и начала креститься.

«Сейчас – подумал Лева, – сейчас еще немного посижу и пойду».

2

Заслуженный артист республики, Лев Александрович Касторский, собрался в церковь на исповедь. Чтобы облегчить свою душу после произошедшей с ним страшной и таинственной истории. В которой он, правда, не принимал никакого участия.

Главным действующим лицом в этой истории был депутат городской думы города Нижнего Тагила, Борис Борисович Зонтиков.

Лев же Александрович оказался рядом по чистому недоразумению. И даже более того, присутствовал при всем случившемся вовсе не физически, а лишь в виде бесплотной духовной субстанции. Поэтому никаких следов после себя практически не оставил, и перед судом (в случае, если кому-нибудь пришла бы в голову такая сумасшедшая мысль, подать на него в суд), был совершенно чист.

Повреждения же, которые по окончанию этих странных событий, он неумышленно нанес нижнетагильскому областному театру, полностью возместил депутат Зонтиков. Хотя Лев Александрович его к этому не понуждал и вообще о деньгах у них никакого разговора не было.

Таким образом со всех сторон Касторский был абсолютно невиновен. Однако после долгих размышлений по поводу всего случившегося, он пришел к странному выводу, что возможно есть на свете и иной суд. Причем абсолютно иной, чем тот, который заседает в старом обшарпанном здании, на углу Старопромысловсой улицы и проспекта Калинина.

Лев Александрович даже слышал, что и законы в этом суде сильно отличаются от Уголовного кодекса, и для простого человека часто бывают совершенно необъяснимы. В народе этот суд почему-то называют СТРАШНЫЙ.

3

Началась же история перевоплощения Льва Александровича в бесплотного духа с того, что за роль императора Нерона, наиподлейшего шута, метившего в великие артисты, и ради этого спалившего пол-Рима, и на корню погубившего нарождающиеся в империи зачатки инакомыслия, демократии и христианства, он был награжден званием Заслуженного артиста республики. За что в последствии и поплатился.

Итак с большим успехом отыграв осенью спектакль “Великий император” в Москве, зимой театр отправился на гастроли в Нижний Тагил.

Гастроли как обычно прошли с аншлагом, а в центральной нижнетагильской газете об “Императоре” вышла большая хвалебная статья в которой были такие глубокомысленные строки: “Ничто не может лучше раскрыть бездонные глубины человеческой души, как низость и гнусность императора Нерона в исполнении артиста Льва Касторского”. И еще: “Только бессмертная душа может обладать безграничной подлостью”.

Надо сказать, что эти странные метафизические интуиции впечатлительного журналиста были истинной правдой, потому что прямо на сцене, на глазах у изумленной публики, какая-то неведомая темная сила ни с того ни с сего хватала Леву за шиворот и засовывала в такие гнилые болота человеческой гнусности и вонючие погреба паскудства, в которые обычный человек может заглянуть лишь в кошмарном сне.

А к концу гастролей из Москвы в Нижний Тагил пришла весть о присвоении Касторскому звания “Заслуженного артиста”.

После чего он сильно напился. По причине вдруг неизвестно откуда взявшегося мерзкого ощущения ужасного несоответствия между восторгами публики и глубочайшей низостью сыгранного персонажа. Что для чувствительной Левиной души было совершенно непереносимо. Тем более, что прямо на банкете по случаю награждения, сразу после второй рюмки водки перед ним как живые явились непрошеные гости из совершенно другого мира. Убиенный Нероном учитель изящной словесности, поэт Филоксен, прибывший в Рим из Афин, чтобы порадовать императора своими новыми произведениями. Правда за отказ заменить в одной из стихотворных строф слова «златокудрый Аполлон» на не менее значительные «прекрасный Нерон», был зарезан дворцовой охраной сразу после окончания обеда. Причем обед этот протекал в весьма интересной беседе с императором об оттенках восьми синонимов слова “любовь” в греческом языке времен расцвета Критского царства и внешне ничем не предвещал столь ужасного конца. Сейчас же Филоксен с перерезанным горлом сидел напротив Левы и вяло ковырял вилкой заливную рыбу.

Рядом с Филоксеном сидел бывший сборщик податей из Армянского царства Митридат, приехавший в Рим в поисках приключений и продавший самого себя на три года в гладиаторы. Во время одной из схваток, происходившей в Колизее, Митридат с большим трудом заколол трезубцем огромную пантеру, совершенно не обратив внимания на то, что ставки зрителей на жизнь животного были гораздо выше, чем на жизнь неказистого гладиатора. Даже император поставил в тотализаторе двести золотых монет на пантеру, которая своими размерами вдвое превосходила маленького, покрытого черным волосом Митридата. Поэтому по приказу разочарованного Нерона, римские солдаты закололи копьями нахального армянина тут же на арене. А сейчас он с отменным аппетитом поедал салат и одновременно что-то живо рассказывал грустному Филоксену. Несмотря на то, что посреди груди у него зияла огромная дыра оставшаяся от удара тяжелым римским копьем.

И наконец третьим из гостей явился гордый патриций в дорогом белом хитоне, с золотыми браслетами на обеих руках. Правда лицо его было синим, как чернила. Судя по всему он заседал в римском сенате, пока не был задушен по приказу императора. И хотя Лева видел его впервые в жизни, но как человек в высшей степени эстетически чувствительный, он сразу подумал о том, что гордое выражение лица никак не гармонирует с синим цветом кожи и выпученными глазами. Поэтому было бы лучше что-то одно. Либо гордость, либо синева.

Правда после четвертой рюмки видения пошли на балкон покурить и больше не возвращались. А Лева в расстроенных чувствах продолжил пить дальше и три дня никак не мог остановиться. К ночи же четвертого уже в совершенно невменяемом состоянии, он явился в Нижнетагильский театр, где своим безумным видом и кровожадным заявлением «Молилась ли ты на ночь Дездемона?» – до полусмерти напугал дремавшую у входа пожилую вахтершу. После чего, словно привидение, пошел бродить по пустому театру. Пока не обнаружил прямо на сцене большое собрание свинорылых, козлоногих чертей, решавших вопрос о принятии в их чертово сообщество депутата нижне-тагильского городского собрания, Бориса Борисовича Зонтикова, известного взяточника и казнокрада.

Возбужденные этим занятием черти так орали и визжали, что совершенно не заметили в зрительном зале совершенно постороннего лица, которое уселось в третий ряд партера и стало внимательно слушать выступление большого рыжего кабана.

Этот, с позволения сказать докладчик, в очках и со свиным пятаком вместо носа, неоднократно прерываемый шумными возгласами присутствующих, изложил подробности недавно проведенной гражданином Зонтиковым ловкой операции по извлечению из государственной казны денег на строительство городской бани, которая по какому-то странному волшебству вдруг обнаружилась у него на даче.

Из рассказа выяснилось, что уважаемый депутат, при помощи своего незаурядного колдовского таланта, не только без труда передвинул огромное здание на весьма приличное расстояние, но по ходу транспортировки изменил его до неузнаваемости. Так расчетные городские сто восемьдесят банных шайко-мест, превратились у него всего лишь в десять, однако сами банные шайки вместо латунных обернулись серебряными, что свидетельствовало о больших алхимических способностях претендента. Более того, внутри бани сам собой образовался бассейн зеленого мрамора, парилка из эвкалипта, а снаружи неизвестно откуда выросли, начисто отсутствующие в первоначальном проекте мощные каменные колонны. Отчего само сооружение стало похожим на небольшой Парфенон. Но и это еще не все. По непроверенным данным, по желанию хозяина, словно изба бабы-яги, баня могла поворачиваться к хозяину передом, а к лесу задом. Однако как раз эта подробность для сидящих в зале была менее впечатляющей, так как к подобной поворотливости в архитектуре они уже давно привыкли.

Обстоятельную речь свиньи в очках Лева слушал довольно долго, пока наконец огромная черная летучая мышь с перепончатыми крыльями, висевшая над сценой вниз головой не заприметила непрошеного гостя. Увидев Касторского, поганая птица сделала ему страшную рожу, показала язык, а затем произнесло противным шипящим голосом: «А ну-ка дядя иди отсюда пока цел», после чего истерически захохотала, показывая на Касторского черным кривым пальцем с длинным железным когтем.

Подобного оскорбления Лева стерпеть не мог. Он в ярости кинулся в костюмерную, напялил на себя жестяные латы Дон-кихота, схватил страшную, кривую саблю, подаренную театру в годы Гражданской войны командиром красной кавалерийской бригады Поцелуйко и в таком виде явился на сцену, чем привел чертей в полное смятенное.

Спасаясь от страшной кавалерийской сабли, черти с воплями стали сигать из нарисованных окон декорации космического корабля, оставшейся на сцене после фантастического спектакля «Солярис» прямо в открытый космос, пока не скрылись там все до единого, превратясь в неопознаные летающие обьекты.

Что же касается самого претендента в бесы, депутата Зонтикова, то этот видный мужчина в дорогом синем костюме, гордо прохаживающийся по сцене и любезными кивками головы отвечавший на одобрительные возгласы чертей, во время Левиной атаки ужасно стушевался и даже как-то опал в размерах. А когда донкихотовская сабля просвистела у него прямо над ухом, гражданин Зонтиков по-бабьи схватился за голову и так закрывая голову руками, уселся на корточках в компьютерном отсеке космического корабля, как страус засунув нос между коленками, чтобы не видеть ужасной расправы над чертями, которую проводил новоиспеченный архангел Гавриил, гордо носивший на голове медный тазик для бритья.

Очистив от чертей сцену и испепелив взглядом скрюченного депутата, Лева однако не успокоился, а двинулся в фойе, где вступил в сражение с драконом, очень живо описанным в одноименной пьесе драматурга Шварца.

К несчастью драконом оказалась огромная, висевшая под потолком люстра, выкованная еще до революции на чугунолитейном нижнетагильском заводе. Чтобы добраться до неё, разгневанный Дон-Кихот (он же архангел Гавриил) вытащил из театрального буфета и установил в середине фойе овальный дубовый стол.

А когда в театр наконец явилась милиция, вызванная перепуганной вахтершей, то изумленные милиционеры увидели на огромном столе распростертое тело бесстрашного рыцаря, придавленное тушей свежеповерженного дракона, который при жизни имел привычку зловеще светиться в темноте. Иными словами люстрой.

Две недели врачи нижнетагильской больницы собирали заслуженного артиста буквально по кусочкам. И когда после трех операций по соединению переломанных костей Лева наконец пришел в себя, то главный врач больницы самолично явился поздравить загипсованного с головы до ног артиста и в присутствии других официальных лиц произнес весьма знаменательные слова.

– Вам батенька сильно повезло, – сказал главный врач торжественным тоном. – Что были вы пьяны. Трезвого человека с такими повреждениями навряд ли и до больницы довезли. А с таким наркозом, как был у вас, никакие травмы не страшны. Кстати поздравляю с присуждением звания “заслуженного артиста”.

После этого главврач похлопал Касторского по костяному плечу, сунул ему в негнущуюся руку шариковую ручку, чтобы тот в качестве автографа расписался на собственной фотографии и ушел. А Лёву на следующий день, словно каменную статую вождя с вытянутой вперед рукой, погрузили в самолет и отправили домой в Москву к маме.

Однако на этом история Левиной болезни не закончилась. А перешла в новую фазу. Так как уже дома, в Москве его настигло странное известие, пришедшее следом за ним из Нижнего Тагила.

Как-то пробегая глазами свежую газету, которую его заботливая мама Ольга Матвеевна прикалывала кнопками к шкафу, что стоял напротив кровати, чтобы он мог читать не меняя положения тела, Лева наткнулся на раздел “Удивительный мир”.

В этом “Удивительном мире” после сообщения о родившимся на Дальнем востоке теленке с двумя головами и сумасшедшем из Днепропетровска, который без всякого вреда для здоровья сьел у своих соседей по коммунальной квартире целый чайный фарфоровый сервиз на шесть персон и перед заметкой о хитроумном предпринимателе из Непала, успешно продававшим заезжим туристам помет снежного человека в полиэтиленовых упаковках, Лева обнаружил следующее сообщение.

Неделю назад, говорилось там, депутат местного совета города Нижнего Тагила Зонтиков Б.Б. неожиданно сложил с себя депутатские полномочия и сдал в городскую казну чемодан с наличностью в сумме, которую даже исходя из вполне приличной депутатской зарплаты ему нужно было копить сто восемь лет. Отдельным пунктом в банковской ведомости при сдаче денег, бывший депутат указал пять тысяч долларов на восстановление обрушившейся недавно в фойе нижнетагильского театра чугунной люстры. Одновременно он отписал всю свою недвижимость министерствам здравоохранения и соцобеспечения, а сам удалился в Троицкий монастырь, поразив местных монахов рассказом о явлении ему архангела Гавриила с мечом в руке.

Возмущенная содеянным жена бывшего депутата подала заявление в суд о проведении психиатрической экспертизы на предмет невменяемости гр. Зонтикова Б.Б. с целью возврата ей имущества и денег, возвращения мужа в семью, а депутата в городскую думу. Однако областное министерство здравоохранения, получив в дар от гр. Зонтикова каменный дом в центре города, куда уже через два дня въехал психоневрологический диспансер, отказалось от проведении экспертизы, заявив, что благотворительность, это верный признак абсолютного душевного здоровья.

Интересную позицию – продолжал автор статьи – заняла в этом споре местная православная церковь. По заявлению представителя нижнетагильского патриарха отца Ануфрия, областной собор все-таки собирается провести экспертизу гр. Зонтикова. Правда на предмет совершенно иной. Если его рассказ о встрече с архангелом Гавриилом подтвердится (правда непонятно каким образом), то гр. Зонтиков после смерти имеет хорошие шансы быть причисленным к лику блаженных. Сведения о результатах экспертизы ожидаются в следующем месяце.

4

Достав последнюю сигарету из пачки, Лева закурил и опять взглянул на церковь. В оранжевых лучах начинающегося заката, лица медных старцев у её дверей сделались напряженными и сосредоточенными, словно они затеяли промеж собой какую-то важную богословскую беседу.

Чуть выше тонкой мозаикой на церковной стене был выложен ангел, раскинувший мощные голубые крылья. Лицо его было сурово, а глаза устремлены на Останкинскую телебашню, что маячила тонким шпилем вдали за домами. А выше, на фронтоне церкви был изображен райский сад.

Между невысоких желтых холмов в саду лежал чистый голубой пруд. Посреди пруда на островке красовался большой розовый коралл, напоминающий гигантского фантастического рака. Над прудом, к прозрачной воде, утоляя жажду склонились симпатичные сказочные животные, похожие на лошадей. А из пруда на берег выползала большая белая черепаха с детёнышами.

Идиллический пейзаж рая был выполнен в желтых тонах самых разных оттенков и даже зелень декоративных деревьев и кустов, густо усыпанных спелыми плодами, отливала темной желтизной.

Сад Эдема почему-то напомнил Лёве хорошо ухоженный зоопарк в котором не зная забот, тихо жили ручные звери. На переднем плане, на фоне зверей, бродивших среди деревьев, он увидел Адама и Еву. Они неподвижно сидели на песке и на лицах их застыло унылое смирение послушных домашних животных, ждущих обеда. Своим человеческим присутствием они не никак не нарушали общей гармонии природы. Они сами были этой гармонией. Они видно ещё не знали, что они люди.

Лева долго смотрел на эту картину, пытаясь разглядеть еще один персонаж, который обязательно должен был присутствовать в райском саду. Он искал змея. Но почему-то не нашел. Видно этот земноводный гад замаскировался где-то в густом кустарнике. А может быть вообще неподвижно лежал в пруду и стерег свою жертву, вытащив на берег лишь маленькую черепашью головку. Он должен был ждать человека. Чтобы сделать из него человека.

Не найдя змея, Лёва почему-то забеспокоился. – Бабусь – сказал он старухе сидевшей рядом. – А змей-то где?– и показал на райский сад.

– Какой такой шмей? – прошамкала та беззубым ртом.

– Ну который их соблазнил, – сказал Лева, кивая на стерильные физиономии протолюдей.

– Господь с тобой – махнула рукой бабка. – Тут никаким шмеям быть не положено.

– Так ведь рай же, – попытался заступиться за змея Лева.

– Рай-то, рай, – сказала старуха, – но особый. Ужо после СТРАШНОГО СУДА. Когда человеков туда обратно вернули. А шмею твоему знаешь что сделали, – при этом старуха издала противный крякающий звук и со страшной физиономией провела ребром ладони по горлу.

– Ты чего бабуся, – испуганно произнес Лева. – Ведь живой же он. Ему не башку рубить, а перевоспитывать надо. Я вон одному хотел отрубить, так потом четыре месяца в гипсе пролежал.

После этих слов старуха пристально посмотрела на него своими водянистыми глазами. – А ты куда пришел-то? – подозрительно спросила она голосом участкового милиционера.

– Да не знаю, – неуверенно сказал Лева. – Я вообще-то в церковь хотел.

– Тебе не в церковь надо, – резко сказала старуха, а к психиатру. Понял. Это за углом напротив. Синий дом с решетками. Так что давай топай. А-то ишь тут алкоголиков развелось.