Широкоскулая степь

* * *

Широкоскулая степь. Желтизна бубенцова.
Старый фольксваген, заглохший в Аскании-Нова, –
Братец, Аленушка. Автопортрет Васнецова.
Блеет козленочек (с волчьим билетом). Хреново...

Мне отпускает холодное пиво кофейня,
пахнет зерном перемолотым Зина, хозяйка.
А за окном, безлошадная спит таратайка,
там, где стояла усадьба барона Фальц-Фейна.

Даже в провинции – не обойтись без мокрушки:
Ливень такой, что вселенная – моль на мольберте!
И страусиные перья торчат из подушки,
как заповедные мысли о жизни и смерти.

* * *

Когда меня очертят мелом,
как будто я – примерный школьник,
где: оробелый парабеллум
и – не оседлан подоконник...
Еще не всхлипывает чайник,
Еще, белее аспирина,
Зима. Разбуженный начальник
и участковый – Загарино.
Собранье туш – играет туш,
а в трубах – зайчики играют.
И кто придумал эту чушь,
что от любви – не умирают?
Зашепчет местное шабли
о мавританках Воскресенки!
А вспоминаешь: корабли
и в кровь разбитые коленки...

* * *

Я невинный, винный хрящик,
совиньон. На Уркаине –
Я с тобой сыграю в ящик
и меня растопчут свиньи...

Соберут мои пожитки,
отпоют мои посмертки
и подарят маргаритки
нам сердючковые верки.

И в преддверии заката
заскрипят, заплачут петли...
Вот увозит азиата
запорожец в стиле бентли.

Вот ГАИ в гаю бетонном:
что за драка после драпа?
Вот гопак под Роллинг Стоун
и объятия сатрапа.

Здесь уносит Галя воду
в киностудию Довженки.
Здесь в кустах е…т свободу,
но еще не ставят к стенке.

Вот стремленье (мэр запаслив)
к европейскому сараю.
От чего же я – так счастлив
и от смеха умираю?

Совиньон, уньон совьетик,
Гоголь-моголь, ностальгия,
Не раскуришь семицветик,
так его съедят другие.

Я и сам – не верью в это
Рифмоплетное гусарство.
Потому, что для поэта,
Уркаина – государство!

* * *

Крылья бабочки – это (спиною к спине)
засыпают влюбленные. И снится им:
южные звезды, город в огне,
мертвые лучники – под колесницами.

Перламутром пуговиц не мудреней,
бархатом алым, в крестьянских ситцах,
запах цветочной пыльцы, верней:
что-то из Бродского, о ресницах.

Вот и закрылись – видно спугнули сон
шустрые ласточки? И полуночники
снова обнялись...
Поезд "Киев-Херсон" –
крылья бабочки, жадные, как челночники.

* * *

Плачет флюгер двуликий:
не видать корабля.
Я не стану великим,
чтоб не бросить тебя.

Что ж, пусть падает рейтинг,
только не уходи.
Я "Прощанье еврейки"
запишу на СD.

Из Петрарок – в Петрушки,
как в НИИ – из братвы, –
потому, что – не Пушкин,
не Кабанов, увы...

* * *

Мне мама говорила, что нельзя
предательством заслуживать медали.
Ох, как я благодарен вам, друзья
за то, что вы меня не предавали.
За то, что вы прощали наперед
мои долги. За то, что вы платили
терпеньем, добротой – который год!
За ласковые слезы крокодильи...
Для поцелуев губы – коротки,
а для объятий – крылья не поспели.
Спасибо вам за все, мои братки:
за то, что не смогли и не успели...

* * *

Где яблони, ушедшие в себя,
от нежности и тяжести устали,
Как рукопись запретную, любя:
земные боги нас с тобой листали.

Печален тот, кто знает наперед,
кто будущее видит в пережитом.
И потому одеться в переплет
бессмертия, увы, не разрешит нам.

И в этих вот божественных очах
грешно увидеть что-нибудь людское:
войну, к примеру, ужин при свечах,
восторг поэта и тоску изгоя...

И, отчего, переморгнув века,
над нашей жизнью вдруг остановились,
где осень, наливные облака
и в кимоно одетая река...
Они молились. Может быть, молились.

* * *

Покуда спят без задних ног
трамваи – ангелы отгула,
Покуда спишь и ты, щенок,
и ненависть в тебе уснула.
На цырлах прыгает цифирь,
Качаясь, маятник кемарит.
И черный, утренний чифирь
сосет под ложечкой комарик.
Пройдемся, растрясем жирок,
волчонок, баловень, сильвестрик...
блестит конвойный номерок,
звучит со-камерный оркестрик.
И, ты, не вой и не грусти,
Урла! въезжает в мысли наши...
ужель, задумал провести
свое бессмертье у параши?
Курнешь букетик полевой,
и мы теперь с тобою квиты...
За всех и вся: глаза открой! –
так широко они закрыты...

* * *

Все меньше ты будешь правым,
нырнув с головою в высь.
И нет для стихов отравы
смертельней, чем здравый смысл.
Сколь тщательней не расчесывай
свои мозги на пробор:
Небесные псы и осы (Why?)
исполнят свой приговор.
Защелкнут дверь на задвижечки
в прихожей погасят свет,
За все твои, братец, книжечки,
детдомовский Интернет.
За то, что, как свитер вязаный,
ты свой распускаешь стих,
И осы, и псы – не обязаны
тебя от ума спасти.
Такая осень за окнами
неболдинская с утра.
Эх, трудно быть одинокими,
Дежурная медсестра!

* * *

Пенициллин, оффшор, Овидий...
Не приставайте к кораблю!
Людей, которых ненавидел,
я отплываю и люблю.
Они, обутые в онучи
и облаченные в меха...
Как, вандерфул, они вонючи
и как печальны: "ха-ха-ха!"
И снова степь. Опять разлука,
опять клубничная заря...
Я зарядил, а ты – ни звука,
Лишь – облака и якоря...

Содержание

Дальше