Какое пустое пространство!

* * *

Какое пустое пространство! Реке не избыть никогда.
Соленые желтые сланцы зеленая лижет вода.
Солены ошметки заката и пот на горячих губах.
И дудочка солоновата в пастушеских жестких руках.
На нитку нанизаны гроздья. Стеклянный висит виноград.
Прозрачные крылья стрекозьи над солнечной рябью трещат.
И воздух боится щекотки, сжимаясь в горячий комок.
Шальные рыбацкие лодки без весел плывут на восток.
Сорву пустоту наливную, тяжелый старательный плод.
К губам поднесу, поцелую. Воскресну. Но воздух – умрет.

На смерть И. Бродского

В конце концов он умер. В январе.
Был грязный снег подобен кожуре.
Борей, сдирая эту кожуру,
В устройстве мира обнажал дыру.
Любая вещь внутри была пуста.
Да, смерть его, скорее, пустота.
Отсутствие. Предметы без примет.
Юдоль теней. Он есть. А мира – нет.

О чем он думал, уходя во тьму?
Урания, пой Реквием ему!
Пусть звезд глаза слезятся в вышине,
Теперь он недоступней. Он вовне.
Он не вернется, Муза. Он поэт.
Он дальше Рая, Ада и планет.
Он в пустоте холодной, голубой.
Поэта речь уводит за собой.

Поэт уводит речь. Немеет мир.
Не воет пес. Скворец не пискнет "чирр"
На черной ветке. Холодно. Январь.
И век покорно движутся к концу.
И водит Смерть сосулькой по лицу.

январь 1996 г.

* * *

В предчувствии сладкой халвы
Я старые письма читаю.
Моя утомленная память понятные буквы клюет.
И ты... И другие еще...
Мне запахи эти знакомы.
Мне хочется вспомнить подробно...
Мне хочется дни сосчитать.
Тогда мне казалось чужим
Крыльцо невысокого дома.
И странная девочка эта, которой исполнилось пять.
В снегу бесконечной зимы. Вот тальк из резиновой куклы
Просыпался на пол. И значит – она неживая была.
Меня обманули предметы, сокрытые в памяти темной,
Об этом мне глиняный рикша качал головой со стола.
А девочка – легкая тень. Мой собственный сон новогодний.
Я тоже кому-нибудь вижусь в старушечьих медленных снах.
Как трудно рождается день, барахтаясь в мутном "сегодня".
Бессонную ночь коротает старуха со спицей в руках.

Щелкунчик

Это даже не скорлупа
твоего расколовшегося ореха
это грузчики на попа
ставят голоса горнего
злое эхо.
А я говорю тебе "спи"
потому что пейзаж за окном навязчив
потому что сломан почтовый ящик
потому что вещи твердят "терпи"
потому что нечего больше помнить
и в улыбке вечно растянут рот
чудеса нам предсказаны наперед
но кого позвать, чтобы их исполнить

* * *

У мамы – мыло. Мама раму мыла.
У Мары кукла. Мара куклу била.
Косноязычье научило чтенью.
Повадка птичья, чуждая терпенью.
Стирали тряпкой белое на черном,
склевали птицы черное на белом.
И нам осталось говорить о вздорном
Шершавым языком окаменелым.
Спасенья нет. И стыдно повторяться.
Стекает речь, сладка и ядовита.
Почти мычанье, сумма вариаций
исчезнувшего напрочь алфавита.
И зеркала покрылись чешуей.
И вечно юная богиня Мнемозина...
и чернокудррая красавица-жена...
и для бумаг забытая корзина...
И если вдуматься – не помню ни хрена.
Со стенки сыплется отбитая известка,
под подоконником – осиное гнездо.
И спать на войлоке томительно и жестко.
И трутень вечное вытягивает "до".
И кто-то мраморный и тонкая омела.
И в пальцах дафниса – холодная свирель
становится куском простого мела.

* * *

Уничтожь соединительный союз. А Но Да. Иначе – я боюсь
Нас уже не отвезешь к реке в старом пересохшем коробке.
Да и что такое коробок, вряд ли знает черненький жучок.
И зачем холодная вода. Уничтожь скорее А Но Да.
Потому что сонная река похоронит бедного жука.
Потому что вечной жизни нет. Только звон проржавленных монет.
Мы сюда вернемся все равно. Будем пить полынное вино.
Детский грех абсентом заливать. Мух ловить. И крылья отрывать.

* * *

Здесь не расцветет сирень. Не распустится жасмин.
Здесь на нитке каждый день ты вращаешься один.
Это шест, а может крест, ты описываешь круг.
Воздух этих злачных мест не выносит слова "вдруг".
Это боль, а может злость. Не наказан – не прощал.
Ведь на то она и ось, чтобы ты ее вращал.

* * *

У каждой вещи свита
и отовсюду свет
как будто алфавита
на свете больше нет
как будто забывая
пространство и число
без рельс
бегут трамваи
кондуктору назло
и "Фауст" не написан
и в череде миров
на золотую спицу
взлетает Гумилев
и вещее сказанье
о вещем петушке
лежит как расписанье
в забытом пиджаке

Содержание

Дальше