Vita

Мы познакомились с ней на одной вечеринке 30 апреля. А первого мая мы уже проснулись вместе в каком-то задрипанном отеле на Пляс де Пигаль. Попивая утренний кофе в кофейне на углу, я спросил, ласково и нетвердо смотря ей в глаза: хочешь мы поженимся и умрем в один день? Она надкусила хрустящий круасон, стряхнула крошку с губы и сказала:

– Хочу.

Мы познакомились с ней на одной вечеринке 30 апреля, а 1 июня мы уже садились в поезд, который должен был нас унести в свадебное путешествие в сторону Москвы. Вы спросите, отчего такой странный выбор? А чего тут странного я наполовину русский, она наполовину латышка, ну не в Ригу же нам было ехать!

Первый год прошел, как немецкий фильм во французском прокате. Так себе прошел. Второй год прошел однако, как французский фильм в прокате немецком, то есть уже лучше. А на третий год у нас родился сын и мы разошлись. Полюбовно. Сын родился с тремя ногами и вместо пуповины у него рос хвост. Глаза его горели зеленым гнилым огнем и не научившись плакать на французском, он уже смеялся на каком-то непонятном языке. Корреспондент одной скандальной газеты, бравший у нас интервью – это произошло уже после того, как нашего мальчика увезли в Сорбонну заспиртовывать – высказал предположение, что это ветхозаветный иврит. Я спорить не стал, иврит так иврит. Я все-таки хоть на половинку, но иудей.

После этого трагического случая совместная жизнь нам показалась невозможной, и мы решили расстаться. Последний раз мы держались за руки 6 ноября, два с половиной года спустя той памятной вечеринки. Перед большой стеклянной колбой, в которой, как гигантская медуза, плавал наш мальчик, явно недовольный таким к себе обращением, мы вернули друг другу кольца и больше никогда не виделись.

Вы спросите, а к чему я вам все это рассказываю? А вам что, про хвостатых детей не интересно? Но это шутка, главное впереди.

После неудавшегося супружества, я решил развлечь себя и уехал из Парижа в Москву работать на телевидение. Там я познакомился с девушкой Куприной, у которой кроме известной фамилии еще была родинка на левой груди, известная только мне, и пара очаровательных белых ушек. Я целовал ее в эти ушки, а она кушала халву и смеялась.

От частого целования в ушки девушка Куприна скоро забеременела и в положенный срок разродилась дочкой, которую мы назвали Полиной и поместили в коробочку. Потому что, хоть Полина в остальном ничем не отличалась от других малышек, росточку в ней было всего ничего. Каких-нибудь сантиметров десять. Но мы все равно любили и холили нашу крошку, пока ее не съела соседская кошка, тоже по коварному стечению обстоятельств Полина. Мы горевали недолго, так как кошка, съев нашу дочку, стала разговаривать человеческим языком и очень к нам привязалась. Мы решили, что Полинина душа просто сменила место жительства и взяли кошку себе, благо соседи, прознав про ее каннибализм, выгнали бедное животное на улицу.

С девушкой Куприной мы жили душа в душу, потому что она любила халву, а я ее родинку, ее ушки и еще холодное пиво, так что сориться нам было не за чем. В то время я уже ушел с телевидения и подрабатывал шофером на скорой помощи, потому что в Москве случился кризис и больше работы никакой не было. Иногда чтобы принести в семью деньги, я включал мигалку и развозил по городу золотую молодежь, которой нравилось, что нам повсюду уступают дорогу.

Однажды произошел презабавный казус. Я, проработав всю ночь, сидел дома и собирался, выпив пивка, прилечь отдохнуть. Тут в дверь позвонили. Оказалось, что пришел участковый. Он сказал, что по документам и прочим понятиям я прижил за границей сына, а поскольку в стране у нас война и вообще кризис, неплохо бы этого сына подарить генштабу. Я смеялся так, что у участкового чуть штукатурка на лбу на осыпалась. Я говорю: "Родной, ну как же я его подарю, когда он натурально в Сарбонне в спирте купается?" А он мне говорит: "Вы, говорит, гражданин, того, не очень-то, у нас вся страна в спирте купается и ничего, вот войну какую-то ведем!" Я подумал, что по-своему он прав и дал ему адрес Сорбонны. Он ушел и спасибо не сказал.

Но главное дальше. Дальше мне надоело возить золотую молодежь на красные светофоры, и я слезно распрощавшись с девушкой Куприной и жалобно мяукающей Полиной уехал в Белград. На родину моих русских предков.

В Белграде я только успел познакомиться с дамой, которую скромно звали Душа, как НАТО почему-то решило нас разбомбить, и мы провели наши первые, самые романтичные вечера в бомбоубежище, где вечно плакали дети и мочились под себя старики. В одну из таких смертоносных ночей мы и зачали ребенка, которого решили назвать Тело. Смешно же, Душа родила Тело! Прямо-таки диалектика наоборот. Только ничего из этого смешного не получилось. Тело вышло совсем уж какое-то не такое. У него была маленькая змеиная головка и липкие перепончатые крылышки, которыми оно беспомощно шевелило, тщетно пытаясь взлететь.

"Ну, – подумал я, глядя на своего отпрыска сквозь толстое роддомовское стекло, – не избежать тебе пробирки".

Но молодой врач с усами похожими на две косицы сказал, что это все от предродового стресса, и увел меня в свой кабинет. Там он напоил меня сливовицей и спросил:

– Вы знаете кто я такой, господин Грабарь?

А я говорю:

– А кто вас знает. Хотя нет, конечно, вы же главный врач.

А он говорит:

– Нет, вот и не угадали, я – черт, – расстегивает свой халат, а у него вместо пупа хвост такой здоровый болтается, как слоновий хобот.

– Сыночек, – говорю, улыбку изображаю, а сам думаю, вот напасть-то какая, сейчас он мне за Сорбонну этим хвостом и вмажет.

А он говорит:

– Все, – говорит, – папенька, добегались. Долго я вас искал, готовьтесь теперь смерть принять лютую. – Взял одной рукой свой хвост, обмотал вокруг моей шеи, дыхнул мне смрадно в лицо и натурально задушил. И с тех пор я мертвый и детей мне больше иметь нельзя.

Dusseldorf, 07.2001