Аксиома Шапиро

Однажды в начале 80-х кто-то из знакомых подарил нам с мужем магнитофонную запись концерта Жванецкого. Это было открытие. Мой муж с утра до вечера просиживал у магнитофона, заучивая услышанное наизусть.

За этим занятием его и застал мой друг детства Лева Голуб, забежавший к нам на огонек, чтобы в теплой дружеской компании распить очередную бутылку марочного коньяка, унесенную им исподтишка из отцовского бара.

– Послушай ты, гой, – сказал удивленный увиденным Лева, – что ты вообще можешь понимать в Жванецком? Чтобы хоть что-нибудь понимать в Жванецком, нужно всю жизнь прожить с моей бабушкой!..

Левину бабушку Дору Романовну или, как мы ее называли, бабу Дору, знал и уважал весь город – во-первых, как великолепного врача-педиатра, непревзойденного диагноста, во-вторых – как великолепный образчик истинно еврейской бабушки со всеми вытекающими последствиями. Здесь было все: энергичность, переходящая в суетливость; пунктуальность и настойчивость, переходящие во въедливость и диктаторство; постоянное желание настоять на своем, стремление осчастливить всех против их воли, нерушимое сознание собственной абсолютной правоты, умение артистически брюзжать по любому поводу и т. д., и т. п.

Помимо бабы Доры, семейство Голубей в то время составляли:

дед Сима – труженик, образцово-показательный семьянин, добрейший человек;

Левин отец, дядя Марик – человек замечательный и не стареющий, сочетающий в себе жизнерадостность и подвижность молодого кузнечика с любопытством и эрудицией юного натуралиста. К этому надо прибавить ошеломляющее легкомыслие, невероятную рассеянность, здоровый мужской эгоизм, постоянную готовность спорить со всеми и обо всем, а также очень глубоко запрятанную сентиментальность;

Левина мама, тетя Люся Голуб, – редкий образчик почти исчезнувшего в наши дни типа женщин. С легкой руки моего папы все знакомые называют тетю Люсю "Голубица" – за нежность, ангельскую кротость и бесконечное терпение;

Левин младший брат Вова – темпераментная и радушная смесь всех старших в семье;

и собственно мой друг детства Лева.

На протяжении 25 лет голубиное семейство проживало в тесной квартирке, больно стукаясь друг о друга искрящими биополями и страдая от равной невозможности жить как вместе, так и отдельно. Развязка наступила с перестройкой. Первым уехал Лева – в Америку. Через год Вова скоропалительно женился и увез в Израиль беременную жену. Дед Сима умер.

Начался массовый отъезд. Город пустел. Баба Дора пыталась удержать позиции на опустевшем плацдарме, но уже не с кем было ссориться, и не с кем мириться, и некому жаловаться. Бои приняли локальный характер, а это не придавало жизненной энергии. В один прекрасный день мы узнали, что 83-летняя баба Дора уезжает жить в Израиль, к Вове.

– Ну что ж, – говорил дядя Марик с натянутым оптимизмом. – Хотя бы напоследок поживет в человеческих условиях, поест фруктов, пообщается с родственниками, со знакомыми...

И баба Дора улетела на землю обетованную, где стала с присущей ей энергией осваивать новые территории. И тут неожиданно встретила активное сопротивление: Вовкина жена Ира не собиралась сдаваться без боя, она защищала свое гнездо. За полгода пребывания бабы Доры в Израиле отношения обострились до полной невозможности. Победила молодость. Баба Дора потерпела фиаско. Мало того, сидя под кондиционером, она простудила лицевой нерв. Побежденная и больная, баба Дора настойчиво запросилась домой. В этом вопросе они с Ирой пришли к консенсусу.

Чтобы не тратить время на оформление бюрократических формальностей, Вова, ничтоже сумняшеся, отправил бабушку обратно не по ее израильским документам, а по старым, литовским. В самолете бабе Доре стало совсем плохо. По прибытии добросердечные люди вынесли ее из самолета на себе, как раненого с поля боя. Пограничник, посмотрев на стонущую старушку с перекошенным лицом, решил, что видит ее последний раз в своей и ее жизни, и не сделал в литовском паспорте никаких отметок о прибытии...

...Всю долгую, пасмурную прибалтийскую зиму тетя Люся выхаживала бабу Дору, как птица птенца. Баба Дора обнимала ее, плакала и называла "Люсенька". Сумеречными вечерами пересказывались драматические подробности стычек с молодой невесткой.

К весне Дора Романовна взбодрилась и пошла на поправку.

Как-то вечером к нам пришел взбудораженный и растрепанный дядя Марик. "Я должен с тобой посоветоваться", – сказал он моему мужу. (Я всегда говорила, что под сказанным дядей Мариком может подписаться мой муж – и наоборот.) Оказалось, что баба Дора в категорической форме требует немедленного возвращения на землю обетованную.

– Я не могу с ней спорить, – сказал дядя Марик тоном отчаявшегося человека.

– И я вас понимаю, – откликнулся мой муж тоном Жванецкого.

– Что же мне делать? – беспомощно развел руками дядя Марик. В каждой руке было по паспорту бабы Доры.

Действительно, ситуация складывалась забавная.

Согласно литовскому паспорту заслуженный доктор нашего города Дора Романовна уехала в гости в Израиль, погостила там, вылетела оттуда туманным осенним утром – и растворилась в пространстве.

Согласно израильскому паспорту баба Дора вообще никуда из Израиля не выезжала.

Возвращаться в Израиль по литовскому паспорту рискованно – и не только потому, что литовская сторона заинтересуется, каким, собственно, образом здесь материализовалась эта путешественница. Чтобы выехать в Израиль по литовскому паспорту, в те времена нужна была израильская виза. Израильская сторона при выдаче визы всегда может заглянуть в компьютер и с удивлением обнаружить, что виза гражданке не положена и не нужна, так как гражданка вполне своя, израильская. Это, в свою очередь, может повлечь длительные объяснения с властями.

По израильскому паспорту, на который виза не нужна, ехать тоже нельзя – тогда, опять-таки, придется долго объяснять, почему период абсорбции гражданка провела на альтернативной родине, не оповещая об этом соответствующие органы государства Израиль.

Мой муж ненадолго задумался. Через минуту он с видом Архимеда радостно выкрикнул:

– Эврика! Надо отправлять ее через третью страну, с которой и у нас, и у Израиля безвизовый режим!

Они с дядей Мариком развернули карту мира и стали судорожно ее изучать. Через полчаса метаний по карте они стукнулись лбами и посмотрели друг на друга – молча и озадаченно. Ближайшей подходящей страной была Австралия...

Тут я должна отвлечься и рассказать совсем другую историю, историю тети Маши.

Тетя Маша работала детской участковой медсестрой. Я не встречала другой женщины, к которой бы больше подходили слова "сестра милосердия". У тети Маши дар человеколюбия. С раннего утра до поздней ночи она бегала по участку, посещая больных, навещая выздоравливающих, сводя мамаш, у которых не было молока, с мамашами, которые молоком заливались, делая уколы, утешая, предупреждая... Если что-то "выбрасывали" в магазине – звонила или прибегала запыхавшаяся тетя Маша и тянула меня за собой, рассказывая, что заняла для меня очередь со вчерашнего дня.

Дочь тети Маши Эмма в ранней молодости была хороша собой и своенравна, как необъезженная скаковая лошадь. Тетя Маша активно решала стратегический вопрос: где взять для повзрослевшей дочери хорошего мальчика из приличной еврейской семьи. Проблема заключалась в том, что такому мальчику, как правило, нужна жена-нянька. А Эмма категорически не хотела быть нянькой. Многочисленные претенденты отметались в достаточно резкой форме.

Тут как раз началась новая волна отъездов, и воодушевленная тетя Маша засобиралась в Израиль, где, теоретически, в силу исторических причин, мужчины должны быть сильными и самостоятельными. Когда вещи были собраны, квартира практически продана, а билеты – куплены, Эмма привела домой курсанта, выпускника военного училища, и заявила, что выходит замуж и уезжает с мужем по распределению на "точку" в Казахстан. Это был удар.

Тетя Маша рыдала, Эмма была непреклонна и тверда в своем решении. Она не желала ехать с родителями. Тетя Маша хотела остаться – но оставаться было негде: ни квартиры, ни работы, и все пожитки – в контейнерах, по дороге в Израиль.

Несмотря на создавшуюся напряженную ситуацию и на то, что до отъезда тети Маши в Израиль оставалось недели две, а до отбытия Эммы с мужем на место предписания – и того меньше, свадьбу отметили как положено – в ресторане, пригласив всех знакомых. Первый тост произнесла ближайшая подруга тети Маши, женщина серьезная, с обостренным чувством ответственности момента.

– Эмма, – сказала она, обращаясь к новобрачной, – Эмма, ты стала несчастьем всей семьи!..

Так они и разъехались в разные стороны: тетя Маша – на историческую родину, а несчастье всей семьи – служить Советскому Союзу. Последнее, что успела тетя Маша перед отъездом – отправить вслед любимому до боли чаду один из приготовленных к отъезду контейнеров с мебелью.

На службе социалистическому Отечеству несчастье всей семьи проявило себя героически.

– Я женился не на той еврейке, – кричал мой муж каждый раз, когда Эмма проезжала через родной город, направляясь с места службы в Калининград, к свекрови, и обратно – то с семимесячным животом, то с двухмесячным ребенком, а то с двухлетним ребенком, семимесячным животом, тремя неподъемными чемоданами и огромным тортом для свекрови.

Через несколько лет мужа Эммы перевели служить в Калининградскую область. Тетя Маша приехала навестить любимую дочь и малолетних внуков. Встреча прошла на высшем уровне: дочь была благополучна и самостоятельна, свекровь – радушна, муж-лейтенант – заботлив, внуки – восхитительны.

Впечатление было омрачено только инцидентом на недавно установленной границе. Дело в том, что, стремясь посетить родные места, тетя Маша взяла билет на самолет до Вильнюса и обратно. От Вильнюса до Калининграда она ехала поездом. И не учла небольшую тонкость: в паспорте у нее была проставлена одна российская виза и ТОЛЬКО ОДНА литовская виза. Поэтому на обратном пути из Калининграда пограничники не захотели впускать тетю Машу в Литву (дело происходило в ночь с пятницы на субботу).

– Но как же? – возмущалась тетя Маша, – у меня же в воскресенье самолет улетает из Вильнюса!

– Ну и что? – отвечали невозмутимые парни в униформе. – У вас нет визы на въезд в Литву.

– Почему же? – недоумевала тетя Маша. – Вот же виза, в паспорте!

– Это одноразовая виза, – объясняли пограничники. – Вы ее использовали по дороге в Калининград. Вы не можете въехать по ней в Литву второй раз.

Что же мне делать? – спросила огорошенная тетя Маша, – у меня же самолет!

Неунывающие парни преспокойно предложили ей сойти с поезда, вернуться в Калининград, дождаться там приемного дня в консульстве и получить визу. А то, что самолет улетит без нее – уж никак не их проблема. Парни не учли небольшую тонкость: с евреями не спорят. Эту аксиому я называю именем очаровательного юного нахала, от которого впервые ее услышала: "аксиома Гая-Евгения Шапиро".

Не знакомые с аксиомой Шапиро пограничники вступили в спор с разгоряченной от происходящей несуразицы тетей Машей. Поезд задержали. Начальник вызванного под утро подкрепления на втором часу прений утер со лба пот, прикрыл ладонью глаза и устало сказал: "Проезжайте. Но имейте ввиду: я вас не видел".

Таким образом в субботу у нас в квартире появилась измученная, но гордая победой тетя Маша. Весь день после бессонной ночи прошел в беготне по городу: нужно еще было с кем-то встретиться, купить гостинцев всем знакомым, выполнить чьи-то просьбы и поручения. В это время к нам домой потянулась бесконечная череда чьих-то дальних родственников и знакомых. Проведав о том, что в городе – гость из Израиля, все, кто мог, поспешили передать приветы родным и близким. Приветы, как правило, состояли из письма и коробки конфет. К тому моменту, что тетя Маша вернулась, посреди нашей квартиры громоздился курган из коробок с конфетами.

Мы разложили вещи, которые тетя Маша должна была взять с собой.

Свекровь Эммы, радушная русская женщина, ответственный работник консервной фабрики, на прощание вручила тете Маше целый рюкзак деликатесных рыбных консервов. Их, безусловно, стоило довезти до дома. Нельзя было не взять с собой несколько двухкилограммовых буханок черного ржаного хлеба – говорят, для евреев из Литвы это чуть ли не главный символ неисторической родины. По приезде, естественно, будут приходить знакомые, расспрашивать про родные края – как не поставить на стол литовскую национальную настойку и не нарезать ностальгическую копченую колбаску? И самое главное – старенькая мама тети Маши просила непременно привезти из Литвы свежей телятинки, вырезки из передней части, потому что в Израиле телятинка не та, не та...

Десять килограммов телятины и несколько говяжьих языков мы засунули в морозилку: тетя Маша решила, что за 4 часа полета мясо не разморозится. Банки с консервами и бутылки с напитками распихали по чемоданам между одеждой – чтобы не гремели и не вызывали подозрений у таможни. Колбасу заворачивали в трусы и чулки. Потом обложили все это конфетными "передачками". Чемоданы не хотели закрываться. Я сидела на крышках, изо всех сил трамбуя задницей коробки с конфетами ("Как же их оставить? Люди так надеялись, несли..."), а тетя Маша с трудом затягивала ремни.

Возможности тети Маши были строго ограничены правилами воздушных перевозок: на ее душу полагалось два багажных места общим весом до 40 кг и одна ручная кладь. У нас получался явный перебор как по весу, так и по ассортименту...

Вечером прибежал взбудораженный и растрепанный дядя Марик. "Я должен с тобой посоветоваться", – сказал он моему мужу.

Оказалось, что тетя Люся по неосторожности проговорилась бабе Доре о приезде тети Маши. Баба Дора пришла в возбуждение и ультимативно заявила, что вот с тетей Машей-то она и улетит в Израиль. Никаких возражений баба Дора слушать не хотела. "Машенька меня знает, – говорила она, – Машенька меня уважает, Машенька мне не откажет: мы с ней вместе работали в железнодорожной больнице".

– Я не могу с ней спорить, – сказал дядя Марик тоном отчаявшегося человека.

– Ну, знаешь ли, – начал было мой муж, – тут одну неизвестно как отправить: у нее с документами фигня и с багажом полный бардак, а ты еще свою бабку суешь...

Но его прервала перевозбудившаяся тетя Маша, сообразившая, что на двух человек положено вдвое больше багажа. Конечно, она возьмет бабу Дору! Тогда она сможет взять еще 20 килограммов чего-нибудь! И неважно, что документы не в порядке – как-нибудь уладим: с евреями не спорят! И неважно, что завтра самолет, а в кассах нет билетов – достанем: это же еврейский самолет!

Не знаю, кто как, а я в эту ночь не смогла уснуть. Рано утром тетя Маша побежала на рынок и принесла еще 20 кг телятины. Заморозить ее мы не успевали, да и негде было: вся морозилка и так была набита до отказа. Везти телятину в свежем виде тоже было рискованно – могла испортиться. И тогда тетя Маша вспомнила дедовский способ: мы мочили в уксусе полотенца и простыни, посыпали их чесноком и заворачивали мясо. Таким образом, за время пути оно должно было промариноваться. Тетя Маша даже не допускала мысли о том, что это гастрономическое изобретение могут реквизировать на таможне.

Когда к полудню мы прибыли в аэропорт, баба Дора сидела на скамеечке в зале ожидания. Дядя Марик и тетя Люся бегали по всему зданию в поисках какого-то Аркадия, который пообещал им билет. Потихоньку собиралась публика. Отъезжающие и провожающие образовали очередь у таможенного терминала. Баба Дора задремала, дядя Марик и тетя Люся не возвращались, у тети Маши от перенапряжения начался нервный тик: она непроизвольно дергала головой в сторону. Уже шла регистрация пассажиров, когда появился дядя Марик с билетом. Бабу Дору растормошили, подняли и поставили в очередь. Со сна она не очень понимала, что происходит, и дрожала мелкой старческой дрожью.

К моему удивлению, сумки с мясом чинно проплыли через прибор таможенного досмотра, не вызвав никаких подозрений. Зато коробки конфет на мониторе, видимо, приняли за иконы, поэтому потребовали открыть чемодан. Застежки с визгом отскочили, и тщательно утрамбованные "приветы" выскочили из чемодана, как пружинки из поломанной игрушки. Работники таможенной службы брезгливо посмотрели на помятые коробки и попросили закрыть чемодан. Тетя Маша одна не справлялась. Нервный тик усиливался. Мой муж рванулся на помощь, но его не пропустили. Очередь начинала роптать. Таможенники были вынуждены оказать тете Маше содействие: один сидел на крышке чемодана и трамбовал задницей содержимое, другой помогал затягивать ремни. На бабу Дору таможня вообще внимания не обратила: у нее не было НИКАКОГО багажа. Как только наши дамы прошли таможенный досмотр, дядя Марик начал нервно дергать моего мужа за полу пиджака. Он заявил, что дальше смотреть не на что и вообще надо ехать домой.

– Постой, постой, – возразил мой муж, – это же только таможня! Сейчас еще будет пограничный контроль, и вполне возможно, что тебе твою бабку выбросят обратно через турникет. Кто, интересно, ее будет подбирать, если ты уедешь?

Все дальнейшие события мы наблюдали через отделявшую нас от пограничной зоны звуконепроницаемую стеклянную стену. Тетя Маша подволокла совершенно растерявшуюся бабу Дору к пограничнику и протянула ему два паспорта – свой и один из паспортов бабы Доры. Вид у пограничника стал озабоченным. Он куда-то ушел и вернулся уже с напарником. Между ними и тетей Машей происходил неслышный нам диалог. Тетя Маша что-то объясняла, они пытались понять. Видимо, отчаявшись что-либо объяснить, тетя Маша протянула им третий паспорт. Вид у пограничников стал еще более озабоченным. Видимо, отчаявшись что-либо понять, они провели тетю Машу и бабу Дору в отдельный зал, а сами удалились посовещаться. Мы перебрались на второй этаж здания и наблюдали за происходящим сверху. Дядя Марик периодически дергал моего мужа за полу пиджака и просился уехать. На лбу у него проступил пот. Под нами в стеклянном аквариуме находились два божьих одуванчика: почтенная тетушка и престарелая бабушка. Одна рефлекторно дергала головой вбок, другая мелко тряслась. Пограничники вернулись. Теперь их уже было трое. Один пытался объясняться, двое других пытливо сравнивали нарушительниц всех возможных государственных границ с имеющимися документами. Дело принимало серьезный политический оборот. Двое стражей границы остались караулить пойманных с поличным шпионок израильской разведки, третий побежал за начальником смены. Страсти в аквариуме накалялись. Пограничная служба тщетно пыталась взять ситуацию под контроль. Судя по мимике и жестам, тетя Маша внушала начальнику смены, что они с бабой Дорой просто-напросто только что свалились с Луны, но попали не в то место – им надо было совсем не сюда, а в Тель-Авив. А здесь они вообще случайно, и слава Богу, что хоть самолеты отсюда на Израиль ходят. Трясущаяся баба Дора наконец пришедшая в себя, тоже не молчала. Она, судя по всему, объясняла, что вообще не знает и не помнит, как здесь оказалась, потому что живет она в Израиле и очень хочет домой, и слезно просит ее отпустить, а то здесь ей холодно и плохо.

Самолет задержали. Начальник смены, видимо, не был ни ценителем сюра, ни любителем театра абсурда. Он был рядовым чиновником и привык действовать по инструкции. Даже с высоты второго этажа было видно, какого физического труда стоят ему движения мысли. Зрелище было редкое и увлекательное. Захваченный происходящим дядя Марик перестал дергать моего мужа за пиджак и проситься домой.

В результате продолжительной пантомимы начальник смены прикрыл глаза ладонью и после томительной паузы что-то произнес.

Тетю Машу и бабу Дору повели к самолету...

Несколько лет спустя мы снова оказались в аэропорту: провожали приезжавших из Израиля знакомых. Времени до регистрации оставалось достаточно много: уже были переданы все приветы и высказаны все пожелания, и народ скучал. Я решила развеселить публику и рассказала историю о том, как мы провожали в Израиль бабу Дору. Среди присутствующих было несколько завсегдатаев аэропорта, почти профессиональных встречателей-провожателей.

– Ну и что тут такого? – удивились они. – Вон, видишь, тетка вдоль очереди бегает, суетится? Она уже к нам подходила: везет с собой пол-теленка, у нее дикий перевес, теперь ищет, у кого меньше багажа, чтобы записать свои бебехи на других и не доплачивать за лишний вес. А вон видишь, старушка стоит у терминала? Ее здесь все знают – она летает каждый месяц челноком по советскому паспорту, выданному в 1968 году. Пограничники к ней не подходят: боятся связываться.

В это время мимо нас пробежал взволнованный мужчина, на ходу спрашивая у всех, не видел ли кто-нибудь Аркадия: ему срочно нужен был билет на самолет...