| ПОЭЗИЯ | Выпуск 18 |
|
Жизнь – репетиция игры на поле, разграфлённом мелом. Вращающиеся миры с трудом вмещаются в пределы своих кисельных берегов. На опрокинутое небо упали кляксы облаков. Уныло бредит Кастанеда в свинцовом томе номер два, страница семь, строка семнадцать. А на траве лежат дрова, не вызывая деформаций земной коры. Модель игры содержит свод невнятных правил. А во дворе рассыпан гравий, внутри которого – миры. И.В. Меняя привычное русло, гранит разъедает река. Светило, нависшее грузно, подсвечивает облака на редкость причудливой формы, текущие за горизонт. Трава, наречённая сорной, сквозь камень растёт. Робинзон в столице живёт. Одиноко и очень тоскливо ему с потрёпанным томиком Блока, как Китеж искать Кострому. Сквозь длинные дуги бульваров и несколько пыльных колец недаром, наверно, недаром ушёл он. Светила свинец, возможно, на то и годится – чтоб путь беглецам освещать из окоченевшей столицы, и – Китеж в воде отражать. Я раздражаю окоём неправильным существованьем (а что я думаю о нём – давно находится за гранью приличий). Где найти слова, метафоры, определенья, когда кружится голова, как муха на чужом колене? Ей, насекомой, всё равно и окоём – по барабану. Всё в жизни определено. Смотрю в окно. Вдыхаю прану. Опять на свете рассвело монументально, постепенно. А муха бьётся о стекло, как я о стену. Я снова падаю во сне и не могу остановиться. Прерывисто мелькают лица – как будто я смотрю в кине- матографическую щель забытой богом кинобудки. Смысл окружающих вещей невнятен. На изломе сутки. Я просыпаюсь. Бьют часы размеренно, горизонтально. Покачиваются весы, вес измеряя инфернальный сновuдений и сновидений. А томный полуночный час – смещает выделенный пласт текучей жизни в блики, тени (резиновый тягучий воздух соприкасаясь с каплей воска воспроизводит излуче- ние неверное свечей). Я засыпаю. Сколько раз ещё падение продлится в предместии слепой столицы, крошащейся, как пенопласт?.. Тавтологическая осень запоздала. В пруду без щуки дремлют караси. Медаль на редкость жёлтого металла на клёне одинокая висит. Зачем ему отличие такое – несвоевременная плоская медаль? Я в сказках Оле, кажется, Лукойе об этом клёне, кажется, читал. И, повторяясь, осень сыплет мелким сухим дождём за ворот октября. По скверу бегают сомнительные белки и, словно рукописи, листья не горят – уже истлели. Паралич природы на редкость близок. Улетают в даль последней осени последние пилоты. И на груди – кленовая медаль. |
|
|
|