Избранные будни

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Вагон тихо покачивался. Как сквозь сон стучат колеса. В купе я один. Неторопливо пью чай из тонкого стакана и поглядываю в окно. Леса, поля; мелькают телеграфные столбы и грунтовые проселочные дороги. Хорошо и спокойно. Вот за окном появляются заросли иван-чая, а небо очень синее. Замечаю, что поезд сбавлять начинает скорость. Любопытно. Вот он сходит с рельс и плавно движется к молодой березовой роще. Ромашки и колокольчики свешиваются в окно. Вот он взбирается на пенек, постоял в раздумье некоторое время, спустился вниз; и пополз в кусты сирени. Только сейчас начинаю понимать, какую допустил оплошность. По своей всегдашней рассеянности электричку с гусеницей перепутал. Нужно как-то наружу выбираться. Подхожу к тому у нее месту, что более всего на выход похоже, и говорю очень строгим и официальным голосом: "Осторожно, двери открываются!" Открылись. Вышел наружу. Гусеница залезла на дерево и стала есть листья. "До свидания, мой незадачливый поезд", – сказал я, приветливо помахав рукой и пошел сквозь душистые летние травы, любоваться полями колосящейся ржи, собирать васильки, да слушать жаворонка.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Приятно порой просыпаться в чужих домах. Сегодня, открыл глаза – потолок высокий, белый. На маленьком столике возле кровати –длинная, тонкая ваза, синего, как ночное небо стекла с пятью астрами того же цвета. Сквозь высокие окна видится утро. То утро, что обыкновенно впереди солнца идет. По коже какая-то сказочная дрожь от тишины рассветной пробегает. Все спят. К окну подхожу...

На улице хлопнула дверь. Зазвенела консервная банка.

Оделся. Умылся. Затем разделся, снова умылся. Затем оделся и опять умылся. Хозяевам объяснил, что у меня банный день. И так до самого вечера. О Боже! Но какое красивое утро наступило потом! Очень красивое.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

В яркий, безоблачный день ветер доносит запах сирени. Окна настежь распахнуты. На столе ромашки. Сижу в кресле и вкусное пиво пью. Шумно хлопая крыльями в окна мои старый приятель – Ангел влетает. Пива бадья из стекла в солнца лучах – до предела прекрасна, красива. "Здравствуй, ведь целую вечность не виделись", – приветствует Ангел меня. Курчавая, рыжая его борода в солнца лучах переливается, пиву подобна. Я радостно к нему навстречу поднимаюсь, жму руку и к столу с улыбкой приглашаю. "Рад видеть тебя Ангел. Соскучился уж по тебе. Поведай мне, что в жизни нового творится? Но прежде чем поведать – отведай пива вкусного, устал поди с дороги".

Пьем пиво, а ромашки склонили головы, и тени удлинняются. Отхлебывая говорю: "Поведай Ангел мне, что интересного, красивого, хорошего, с тобой произошло в истекшую неделю? – "С удовольствием, – мне Ангел отвечает. – Я поведаю тебе об одной любопытной встрече, происшедшей со мной неделю тому назад. На Карельском перешейке, недалеко от города Приозерска, там где скалы поросшие лесом любуются своим отражением в прохладных водах волшебных по своей красоте отдыхал я на большой, замшелой, гранитной глыбе, предаваясь воспоминаниям и слушая нежный лепет иволги. Полумрак наступающего вечера, шелест тростника и легкие всплески маленьких рыбешек, играющих у самой поверхности воды, доставляли мне неизъяснимую отраду. Сложив поудобнее крылья и укутав ноги легким шерстяным пледом я начал читать нараспев стихи неподражаемого в своей прелести Ли-Бо:

И вот, словно бы в ответ на прочитанные мною строки, откуда-то с высоты, с самого неба, раздался далекий и нежный голос флейты. Она пела чудесную мелодию. В голосе ее слышалась и тоска, и веселье, и грусть, и хмельной восторг. Она приближалась. Я уже ясно видел очертанья крупной бочки, которая вкупе с музыкой и наездником, опускалась невдалеке от меня.

Прочитал я еще одно стихотворение Ли-Бо, чем привел в искренний восторг человека, спустившегося на бочке.

Ему было уже несколько за тридцать. Полного телосложения, с лицом гурмана и бокалом вина в правой руке. В левой он держал красивую серебряную флейту.

– Так вы любите стихи Ли-Бо?! Вы читаете несравненного Ли-Бо?! Вы самый ангельский Ангел, из всех ангелов, которых я когда-либо видел. Вы задушевный Ангел. Помните, как это у Ли-Бо:

– Давайте и мы так же сегодня! Ах, да, кстати, я забыл представиться – Божественный Алкоголик, или просто – Володя.

– Очень приятно, а я Саша, можно просто Ангел.

– Очаровательно. Раз познакомились, надо выпить, а то что же это такое? – проговорил Божественный Алкоголик, роясь под елкой и доставая оттуда пару флаконов хереса и еще один бокал. – Ваше здоровье, – проговорил Божественный, выпивая свой бокал и срывая с куста рябины непонятно откуда взявшиеся апельсины. – Да, вот такие дела, – продолжал он, – и нам чтобы не болеть.

Вокруг запахло всевозможными сортами алкоголя. Чудесный винный дух незримо витал над озером, среди скал и сосен. Херес был превосходен. А помнишь, Володя, – воскликнул я после очередного брудершафта – "Провожу ночь с другом?":

– Ты правильно думаешь, – согласился Алкоголик, наполняя наши бокалы из очередной, непонятно откуда взявшейся бутылки.

И мы выпили... А потом:

Подводя итог этой встречи имею заметить – человек он приятный и собутыльник превосходный", – закончил свое повествование Ангел и слегка задумался. Я же в ответ: "Хорошую ты мне историю поведал Ангел. Давай пить вино, теперь самое время".

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Иду по улице ранним утром. Дома – как мокрые коробки из-под тортов. Вокруг лужи и мелкий свежий дождик. Возле пивного ларька какой-то шалун стравливает двух крокодилов. Три дворника с пивными кружками в руках лениво наблюдают за его усилиями. По Садовой прогромыхал грузовик. Один из крокодилов укусил шалуна за палец. Шалун обиделся и пнув его в сердцах ногой пошел прочь. Дворники засмеялись и тоже пошли по своим делам. Я, выпив кружку холодного пива подумал, что не плохо бы сходить на рынок за вкусной травкой. Потом отварить белоснежный рис, покрошить в него помидоры, лук и много-много всякой зелени.

На базаре продавались хризантемы. Я очень люблю эти цветы. На них всегда приятно смотреть и пахнут они задушевной грустью. Теперь у меня будут хризантемы да белоснежный рис с помидорами и травками.

Сел завтракать. Должно быть привлеченное запахом цветов ко мне в комнату влетело странное существо. Представилось как Сорока, но скорее всего это сорочий царь, потому как тело у него кроме крыльев – человеческое, хотя вообще он похож на сороку. Разделил со мной трапезу и мы как-то сразу подружились. Выяснилось, что у него есть хобби – делать блестящие, металлические пуговицы и продавать их по рублю за штуку. А еще он любит ездить на юг. "Ай да сорока, ай да сорока, – сказал я ему. – Ты просто прелесть!" Он смутился и заулыбался. От этого он понравился мне еще больше. И еще он покорил меня одной фразой. "Поставьте сливы на рояль", – сказал он как бы между прочим. Понимает он толк в словах.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

"Я оборотень", – сказал мне остроносый молодой человек в сером пальто. "Очень приятно, а я Северная Пальмира".

Пароль верный, все как говорил нам главный.

"Будте любезны уделить мне несколько времени. У меня к вам важное дело". – "С удовольствием, если вы не шпион". – "Я же вам сказал, что я оборотень и вовсе даже не шпион". – "Превосходно. В таком случае сядем вон на ту одинокую лавочку и я вам изложу суть просьбы своей". Сели. "Перво-наперво, докажу, что я оборотень, а то как вижу, вы меня считаете чудаком". Молодой человек превратился в серую крысу, побегал возле скамейки и вновь стал молодым человеком. Мне сделалось приятно. "Так вот, – начал Крыса, – мне совершенно необходим чертеж мышеловки. Не удивляйтесь, в вашей стране это просто мышеловка, а у нас это атомный реактор. Как говорится, все в мире относительно. Если вы, например, обернетесь крысой, то для себя вы останетесь человеком, люди же будут казаться вам крысами. То же самое с тигром, вошью, собакой, носорогом и т.д. То же самое и с предметами. Они могут быть чем угодно. У нас свое сложное общество и есть свои предводители. Они мне на вас указали. Мне совершенно необходим чертеж мышеловки. Если вы мне его предоставите – я в свою очередь обучу вас превращениям".

Я тут же начертил ему мышеловку и сделался профессиональным оборотнем, а потом тяжело вздохнул и превратившись в булыжник улегся отдыхать на тратуаре, не обращая внимания на спотыкающуюся публику.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

На скамейке сижу, Невой любуюсь. На Петропавловской крепости пушка отметила полдень. Испугался. Вздрогнул. В арбуз превратился. Вскоре кто-то арбуз подобрал и домой приволок. Разрезали. Стали есть. Косточки на тарелку выплевывали. Каждая косточка в маленького меня превратилась. В каждой из них себя ощущаю, но не могу понять, где – Я – главный? Почувствовали друг к другу искреннюю симпатию и стали обниматься. Обнялись так крепко, что снова воедино слились.

Смотрю на себя – похудел изрядно. Смотрю на своих пожирателей – сок арбузный течет у них по щекам, словно кровь, а на тарелках вместо корок арбузных – клочья одежды моей. "Ну как человечинка? – спрашиваю. – Я, так слышал, что на вкус – сладковатая". Молчат смущенно. "У-у! Людоеды!" – сказал, прикрыл свой срам полотенцем и к дому направился.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Темный чердак озаряется светом – и не чердак уже – поле с высокими травами. Тучи с большими просветами. Ветер порывистый травы к земле приклоняет. Шагами быстрыми иду куда-то, и яркие молнии. Запах полыни. Впереди слышу – море играет со скалами. Темно и неистово, только молнии яркие. Сел на камень, что судьба мне готовит – не ведаю. Беспокойством каким-то охваченный, поднимаюсь. Бегу среди трав, с гулом моря сливаюсь и вихрь поднимает меня. О!!! Какою чудесною тучей я сделался! Весь пушистый и черный, средь себе же подобных собратиев, с ветра порывом несусь безразлично куда и зачем. Упоенный восторгом мечусь над морем бушующим, проливаясь дождем. Мы большие, огромные, черные. Мы смеемся, хохочем, глаза наши – молнии.

Но вот стихло все. Солнце и небо голубое. Ничего не понимаю. Не могу пошевелиться. Надо мной склонились свежие травы. Спокойствие и усталость. Я дождевая лужа, но все равно хочется спать.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

С Божественным Алкоголиком сегодня познакомился. На мыльном пузыре летел по городу, так ветром меня прямо к нему в окно занесло. Квартира просторная, богатая, а посреди комнаты бочка. Сидит он на ней как на троне – большой, толстый, добрый, а лицо мрачное, как пить дать – с похмелья. Увидел меня, улыбнулся. "Усилим со мной", – говорит. "Усилим", – ему отвечаю. "Свой человек, – облегченно вздыхает Алкоголик. – По глазам вижу, свой". Бутылку достал, над бокалом забулькало. "Ребята, они все хорошие, – приговаривал он, разливая напиток. – Орлы ребята". – "Это ты о чем?" – спрашиваю. "О чем, о чем, – о стаканчиках. Выпьем скорей, пока душа не отлетела". Выпили. "А теперь еще". Выпили. Лицо разгладилось. Во взоре появилась осмысленность. "Теперь и на улицу можно, пивком все морщинки души исстрадавшейся разглаживать". – Выражаю согласие. Спускаемся в город. У пивного ларька очень длинная очередь. Становимся в самый конец и любуемся тополем. Жирные листья его аккуратно, послушные ветру, колышутся. Диво, а не тополь, особливо с похмелья.

– Любуйся! Любуйся! – говорю, – Алкоголик Божественный. У какого еще ларька красоту подобную этой узришь?!

По кружке холодного выпили. Алкоголик пальцами пощелкал – и из окна его бочка слетела, та самая, на коей божественно он так восседал.

– Пьянствовать сейчас полетим, – объяснил Алкоголик и уселся на бочку верхом. – Садись сзади и держись покрепче.

Послушно обхватив руками его объемистое брюхо, устроился, и мы торжественно взмыли. Воет ветер в ушах.

– Где пить сегодня будем? – спрашиваю.

– У Ангела. Он же под куполом Троицкой церкви опохмеляется нынче. Вперед бочка! Вперед уважаемая! – Прикрикнул Божественный, и вот мы уже у самого купола. Сделав круг над собором мы мягко опустились на голубями загаженную баллюстраду и согнувшись в три погибели, сквозь окно слуховое под купол вошли.

В полумраке, за большим столом дубовым Ангел восседал, вытянув ноги и крылья. В руках его был стакан граненый, наполненный жизнью. Под куполом мыши порхали летучие, а на краю стола самовар – аппарат самогонный побулькивал. В углу же, на куче древнего тряпья, уютно съежилась старуха-самогонщица в тельняшке рваной и с большою кружкой оловянной в руках. Увидев нас Ангел снялся из-за стола и с самой радушной улыбкой, предварительно смахнув со своей бороды остатки вяленого леща, витиевато поздоровался: "Безумно рад, господа, видеть вас под этим достосвященным куполом божьего храма. А также надеюсь, что не откажете вы мне разделить со мной эту скудную, даже можно сказать, исключительно символическую трапезу, поскольку от леща остались лишь плавники да жабры, в алкоголе же, по-моему разумению, недостатка иметь мы не будем. Не правда ли, старая морская перечница?" – обратился он уже к самогонщице. Старушка, рыгнув, поклялась якорями. "К столу! К столу господа!" – провозгласил Ангел. Долгое время чаша, что называется, по кругу ходила и души наши возвеселились. Повеселели глаза и у старушки.

– Эх, Афанасьева бы сюда, – мечтательно зашамкала старая ведьма.

– О ком это вы изволили вспомнить, пожилая сударыня? – поинтересовался я у самогонщицы.

– О, это такой человек! И художник к тому же! – воскликнула она в запальчивости. – И приласкает тебя, и приголубит, и побеседует; а если хорошо ведёшь себя, то и на скрипке сыграет.

Алкоголик еще раз подтвердил, а мы выпили.

– Послушайте, старушатенка, – вновь обратился я к самогонщице. – А не поведаете ли вы нам о своих морских приключениях, ведь судя по вашей верхней одежде, а так же согласно некоторым словам, оброненным невзначай Шестикрыл Серафимычем Ангелом, имели вы в прошлом общение с водной стихией.

– Действительно, – воскликнул Алкоголик.

– Ах, сделайте милость, – поддержал нас Ангел, а я тем временем за Афанасьевым слетаю.

– И за Матильдами, без них и алкоголь поперек горла, – напоминает Божественный. – И бочку мою возьми, ведь всех на себе не утащишь.

Звякнув крыльями Ангел вылетел наружу. Старушка же, подсев к столу поближе, к рассказу приступила.

– Тех времен тельняшка, ты верно заметил, и то, что перечница морская, скрывать не буду. Ведомы мне просторы океанские. Кабаки портовые. И под пальмой пила, и пингвином закусывала, все это было в жизни моей. Все это было и прошло. Так, картинки... Одного никогда не забуду, кока треклятого! На баке меня поймавшего и концом по губам отлупившего! – тут завыла старуха слезами пьяными, на пол рухнула, и давай ногами сучить, да коку злого счастья желать.

Я растерялся. Алкоголик приуныл. Однако на счастье наше вновь раздался звон крыльев, под который мы с Божественным пропустили по стаканчику, и в слуховое окно спустился Ангел с целой стаей веселых и юных особ противоположного нам пола, сопровождаемых длинным, подержанным мужчиной, что представился как Афанасьев. Узрев старушку, в рыдающем состоянии распростертую, хищным беркутом ринулся к ней и в охапку схватив, успокаивать начал воркующим голосом. От крепких напитков в моей голове начался сумбур, вокруг же – звон стаканов, приветствия, да шумный смех. Ангел расправил крылья, и стало светло как днем. Божественный начал на флейте играть. Алкоголь полился рекой, старуха бряцала кимвалом, а Матильды лобызались и улюлюкали. Приятно было и симпатично. Я бы даже сказал – несколько разгульно. Но тут случилось странное. Поник Ангел своею русою бородой, сжался в комочек и голосом проникновенным начал вещать:

– Я Ангел! Я не могу без Черепахи! Я ей обещал! Да здравствует тетя Зина! – распрямился, пружине подобно, молнией вылетел в окно и загрохотав по куполу исчез в сгущающихся сумерках, оставив по себе четыре светящихся пера.

Мы же перья его в стакан пустой поставили и при освещении этом интимном, для себя не без приятности, счастливого пути ему пожелали. Потом, как помнится мне, тоже было довольно весело. Веселье все увеличиволось и увеличивалось. Лица в глазах моих расплывались, и кончилось видимо тем, что все мы расплылись по гнездам своим, кто парами, кто в одиночку, а по утру ощутили пробуждение, но это уже о другом. Правда, несколько дней спустя Божественный Алкоголик сообщил мне исключительно по секрету, что в этот вечер, по неосторожности одной из поклонниц чуть было не лишился своего гинекологического дерева.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Прямо с мороза врывается ведьмочка. "Посмотри как красиво! – раскрывает объятия. – Зачем минуты теряешь чудесные?! Летим же скорее, летим! Посмотри как красиво! Неужто нет у тебя хоть паршивого веника?!" – вся она как порыв. В глазах восторг и кудри рассыпаны. Прямо сквозь окна, сквозь звон стекольный – летим. Воздух искрится, солнце безумное. Вперед же! Вперед! Почему же так медленно?! И вот мы как молнии. Нет чуда чудеснее. То ввысь, откуда все точками, то в снежном вихре вдоль самой земли. Хватит зимы нам! Пусть лето! И лето уже. Птицы и листья. Коней нам! И скачем сквозь ветви. Кони в пене. Несемся вперед в истошном порыве. Маленькие, испуганные херувимчики разлетаются в разные стороны. Другие недоуменно в траве в стороне копошатся. "Травите собаками зверя!" – трублю изо всей силы в рог. Хохочет, смеется: "Вперед! Вперед!!!" У оленя шерсть дыбом. Собаки злые. "Рвите его собаки!"

И вот у подножья горы пещера большая зияет. Прыгаем наземь. Она же – нечисть лесная: "Оленя свежуйте, очаг раздувайте, мясо готовьте!" В пещере темно и красиво по-варварски. Красные отсветы пламени, мясо на угольях, черный котел с похлебкой дымящейся, травами пахнущей, и она, как порыв, и черные кудри рассылались...

И как будто все замерло. Как будто остановилось все. Луг цветущий перед глазами моими, где солнце играет на флейте. Замшелый зеленый камень. И другая возле него. Жучку оправляет помятое крылышко. По лодони пустила. "Лети", – говорит. Прозрачная вся. Добротою и ласкою светится. Очень красиво. Красиво болезненно. Что-то от паралитика в кресле на колесиках. В тяжести и тоске голова моя на коленях ее покоится. Гладит голову мне своею тонкой рукой прозрачной и становится легче. Крупные слезы из глаз ее сыплются вдруг.

– Почему? Почему?! – говорит. – Радость моя такая тихая? Почему не могу не грустить? Почему не могу побезумствовать?! В гонг ударом от мыслей моих, черные кудри меня пробуждают? Не думай об этом сейчас! – глаза, на мгновенье, как струны лопнувшие. – И я иногда быть доброй хочу!!! – и снова громкий смех.

– Сегодня мы веселимся! Ступай прочь нечисть лесная!

Холодное, безразличное утро пробуждает. "Почему к одним мы приходим с радостями, а к другим с усталостями горькими?" – написано чем-то синим и расплывчатым на его восковом и умытом лице. Написано просто так, чтобы никто не ответил.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Поздним летним вечером по лугу прогуливаюсь. Навстречу мне мальчик идет худенький, в белом плаще: сам бледненький, ручки голубенькие, глаза прозрачные; в чем только душа держится? Идет по вершинам трав и травы под ним не сгибаются. Увидел меня, ручки вперед протянул. "Дяденька, кушать хочется". – "Пойдем со мной, я тебя покормлю". – "Мне очень кушать хочется!" – и говорит это настойчивым очень блеклым голосом. Подходит ближе, глазки заблестели чем-то зеленым, ручки к самому моему горлу тянутся, а зубки мелко пощелкивают. Пытаюсь убежать, ноги же плохо слушаются. Все-таки побежал, а он за мной – быстро, неторопливо и как-то неотвратимо.

"Дяденька покорми!" – все приговаривает. Очень устал я бегать, а он: "Ведь не уйдешь же дяденька, накорми меня лучше. Так кушать хочется! Такое пузо голодное!!!"

До самого рассвета бегали... Потом растаял в солнечных лучах этот неотвратимый мальчик.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Божественный Алкоголик познакомил меня с идальго – Дон Рауда Да Никасом. Дон Рауда человек явно необычный. Очень гордый и очень скромный. Всего на свете больше любит цвет, звук и форму. Любит и понимает. Руки у него по локоть золотые и отличаются одним качеством – делать совершенно все, что пожелает Дон Рауда. Благодаря этому своему свойству Дон Рауда смастерил орган, сделал десяток скрипок и сотни флейт, починил несколько клавесинов, написал множество икон и построил ледокол. Глаза горят, нос орлиный, руки золотые, стройный, как гепард, и во всем ощущает даже самые наитончайшие нюансы. Живет на мансарде. Грейпфрут предпочитает апельсинам. Красиво рисует листья чертополоха. Оказал мне большую помощь. Я совершенно не могу унижать человеческое достоинство, а без прислуги трудновато. Он же вырезал мне нескольких балбесов, а я в них душу рабскую вдохнул. Балваны на редкость исполнительные. Лучших слуг не пожелаешь. Отправил их домой. Тут к Рауде пришли гости – камерный оркестр в составе двух скрипок, трех флейт, клавесина и лютни. Мимо проплывало красивое облако. Я предложил концерт на нем учинить. Одобрили и вознеслись. Концерт получился отменный. Горожане выкатились на улицу и давай хлопать в ладоши. Облако плыло неторопливо и путь наш был отмечен музыкой.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Навестил аскета Акселя. Сидит угрюмый и голодный. "Масло покупать?" – спрашиваю. – "Не надо", – говорит. – "Так что же ты хлеб пустым есть будешь?" – "Глупый, завтра ведь вторник, его и на хлеб намажу". – "Как же это?" – "Как масло намазывают, так и намажу. Ведь вторник масло". – "Почему?" – "Потому же, что понедельник – пескарь, среда – сушеная вобла, четверг – шустрый краб многоногий в красном панцире, пятница – сова ночная, суббота – перепелка, а воскресенье – сокол". – "Понятно", – говорю.

И пошел к Алкоголику, переполненный твердой уверенностью, что старый Аксель когда-нибудь непременно на клизме удавится.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Неправда ли, неприятное ощущение – когда изящные, женские руки вдруг на глазах обрастают шерстью, а милые пальчики начинают изгибаться когтями. Лицо же приобретает хищный оттенок и смотрит на вас алчущая волчья пасть.

Именно это и произошло со мной в лесу сегодня, только я не будь дурак, вовремя дубиной тяжелой обернулся, подпрыгнул и стукнул ей как следует, не для того чтобы дух вон, а так, научить уму-разуму. Снова стала женщиной. Села на пенек и заплакала. Я же самим собой сделался, подошел к ней и устало: "Не выставляй никогда, – говорю ей, – нутро свое звериное. Человеком лучше оставайся. И будет тебе хорошо, и люди тебя полюбят, и ты людей полюбишь. А не интересуют тебя люди – собирай цветочки, да песенки пой. Волком быть жестоко и безнравственно".

Вытерла слезы она и заулыбалась по-хорошему. И понял я, не прошли слова мои мимо ушей. Доброе дело я сделал сегодня и это не плохо.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Сегодня мне захотелось навестить шкатулку с драгоценностями. Подойдя к ней поближе в изумруд превратился, шкатулка же – дворцом перед взором моим предстала. Стучу в ворота, два черта их открывают. Один из них выглянул сквозь щель, глазами красными на меня уставился и завопил: "Зачем в двери ломится?! Кто такой?!" – "Изумруд", – отвечаю, слегка смутившись. Тут дьявол этот меня за шиворот хватает и во дворец, вовнутрь бросает, бормоча себе под нос всякие ругательства, смысл которых в том, что негоже мол нам, камням драгоценным, по улицам разгуливать, и что дескать, только они, черти, слегка зазеваются, как мы, драгоценные камни, уже удрать норовим.

Обиженно поднимаюсь на ноги и иду по большой лестнице в залу. Зала солидная. Специально для того и созданная, чтобы драгоценности здесь время свое проводить могли с приятностью. Много их здесь, глаза разбегаются. Халцедон с Ониксом в теннис играют, Аметист к Бирюзе клеится; Сапфир млеет в кресле у камина, слегка сощурив свои томные, восточные глаза. Берилл с Нефритом и Карбункулом обсуждают какие-то философские проблемы; Александрит выпендривается. Аквамарин с Гелиотропом пьянствуют. Яшма, перезрелая блондинка с нездоровой кожей, блуждает скучающе-похотливым взглядом, время от времени мечтательно останавливая его на Марионе. Коралл, Малахит, Хризолит и Агат увлечены покером. Топаз болтает с Гранатом, но тот почему-то не смеется. Внимание мое привлек Рубин – истинный кшатрий. Похож на Сатану, жутко гордый, красивый и суровый. В глазах что-то сумасшедшее. Кажется, одним пальцем шевельнет – и весь мир покорит, несмотря на свою сухощавость. Прикован он тонкой, стальной цепью к металлическому кольцу, вмурованному в стену, и таит презрительное молчание.

Бриллианта здесь не было. Он в отдельном покое предавался самосозерцанию. Собрался было его проведать, как грохот раздался, а крыша взмыла в воздух. "Вечно куда-нибудь спрячется, – ворчала супруга, вытаскивая меня из ларчика. – Не муж, а предмет роскоши. Вот погоди, отнесу тебя в комиссионный магазин, антиквариатинка моя родимая".