Крест Кочубея

Моего приятеля интересовали две вещи. Старые, вышедшие из употребления монеты и молодые женщины. То и другое требовало бешеных денег и сумасшедшего здоровья.

В итоге, у приятеля образовался инфаркт. Инфаркт напугал его. Приятель не был готов к инфаркту психологически. Он не думал, что его полная неожиданных радостей жизнь может оборваться. Причем сразу.

И тогда приятель решил сбавить обороты. Сузил круг коллекционных интересов, сведя его к поиску дореволюционной серебряной мелочи. До этого его коньком была древняя Греция. И порвал с любовницами.

Описание одиссеи старого ловеласа и нумизмата не входит в мою задачу. Я пишу об этом, потому, что, избавляясь от лишнего, приятель уступил мне место в лечебном кооперативе. Он полагал, что умение тратить деньги, не менее существенно, чем умение зарабатывать их. И, ограничив количество источников дохода необходимым минимумом, он не будет расстраивать душу перспективами, а также созерцанием свободной наличности, которая подталкивает к безрассудным поступкам.

Кроме меня в кооперативе было два специалиста. Похожая на ведьму дама бальзаковского возраста. И усатый красавец a la Влад Листьев. Листьев в ту пору был ещё жив и производил неизгладимое впечатление на женщин своей внешностью.

В качестве единственного врача я изначально был поставлен в невыгодное положение, поскольку как бы представлял собой официальную медицину.

Из-за перестроечных иллюзий и вызванного ими ажиотажа отношение к официальной медицине было скептическое. Считалось, что она, как составная часть прогнившего режима, ответственна и не отвечает чаяниям.

Другое дело представители народной медицины. Они до всего дошли сами в силу природных способностей в виде особого целебного дара. В смысле дара мои коллеги были людьми исключительными. А похожая на ведьму дама бальзаковского возраста даже выдающаяся.

Ещё до Кашпировского она загипнотизировала какого-то бедолагу до такой степени, что у него без наркоза удалили фурункул. Или что-то другое. Но тоже большое и неудобное.

Усатый красавец a la Листьев, заметно уступал похожей на ведьму даме бальзаковского возраста в популярности. Зато выгодно отличался индивидуальностью подхода. Его приемы зависели от пола пациента и были направлены на присущие мужчинам и женщинам личностные и другие особенности.

У мужчин усатый красавец a la Влад Листьев находил какую-нибудь исключительно тяжелую болезнь.

– В вашей голове, – говорил он, – образовалась большая опухоль. – И делал паузу, напоминающую по продолжительности и эмоциональному напряжению, известную в артистическом мире качаловскую.

После такого заключения больной впадал в меланхолию и начинал считать дни. И тогда он получал луч надежды.

Усатый красавец a la Листьев заявлял, что берется помочь. И подчеркивал, что он единственный в мире, кому это доступно, в принципе. Через какое-то время опухоль исчезала. Растворялась или испарялась в результате титанических усилий усатого целителя.

Больной воспарял духом. И куда спокойнее относился к жалобам, которые у него остались. Всё познается в сравнении.

На женщин усатый красавец a la Листьев действовал своим видом, а также мягкими манерами и обходительностью.

Некоторым женщинам такая методология очень нравилась. Что порождало слухи об уникальных способностях, помноженных на тонкое понимание женской психики. И влияло на рост числа желающих попасть на прием. Вплоть до очереди.

Попав в общество корифеев и чудотворцев, я страшно комплексовал. За моей спиной кроме Павлова и Фрейда никого не было. А практиковавшие со мною целители по прямой линии происходили от Пузатого Пацюка, водившего дружбу с нечистой силой. Чем гордились и при любой возможности подчеркивали.

Чтобы вписаться в коллектив и как-то выделиться я решил заняться лечением ожирения. Во-первых, диагноз, что называется, был на виду. Во-вторых, в стране, где сало олицетворяло собою национальную кухню, избыточный вес не был большой редкостью. И пациенты ходили по улицам толпами.

То, что я придумал, попахивало эклектикой, но не противоречило науке. А также главному принципу диетологии – меньше ешь, худее будешь! Щадя самолюбие пациентов, я делал упор на обмен веществ.

– Ваш обмен, – внушал я стокилограммовой толстухе, – плохо справляется со своими обязанностями, и не перерабатывает ту малость, что вы себе позволяете за обедом. И тут же предлагал комплекс мер.

Моим коньком была иглотерапия. В одном китайском руководстве я обнаружил несколько биологически активных точек. При укалывании в эти точки можно было влиять на вес.

Сам факт воздействия, наверняка, имел место применительно к дальневосточной публике с её изящными габаритами. Но мало, что значил для местной фактуры.

И тогда, я начал рассказывать, что методика украдена у главного иглотерапевта японской федерации сумо господина Риодараку-сан. С её помощью господин Риодараку-сан доводил вес борцов до двух центнеров и больше. И снижал, при необходимости, до минимума. В том случае, если кто-нибудь из спортсменов выходил в отставку и не желал выделяться. Изюминкой рассказа было сообщение о том, что раздосадованное пропажей руководство федерацией сделало себе харакири.

Потом были йоги. Йоги могли длительное время обходиться без пищи, произнося специальные заклинания.

Во время расцвета индийско-советской дружбы эти заклинания были переданы Индирой Ганди министру здравоохранения Советского Союза. И использовались в Кремлевской больнице. С их помощью разжиревшие на спец. пайках партийные бонзы имели возможность похудеть. Что в свою очередь положительно отражалось на работе сердца и влияло на имидж.

В перестроечные времена заклинания рассекретили, и кое-что можно было раздобыть за большие деньги.

Ещё была диета в виде неограниченного количества винегрета в обмен на мучное, жирное и сладкое.

И, наконец, специальная установка. Её конструктивная часть была почерпнута из "Интернационала". В том смысле, что лечение – это бой. Решительный и последний.

От пациентов требовались жертвенность и самоотдача, помноженные на систему Станиславского.

В случае неудачи можно было сказать:

– Где же ваша жертвенность? Где же самоотдача? Не верю! Не чувствую! Не ощущаю!

Порывшись в себе, что-то сопоставив и с чем-то соотнеся, пациент без труда находил компрометирующий его штрих.

– У вас, – говорил я придавленной избыточным весом к стулу даме, – задатки топ-модели. – Когда вы похудеете, любой подиум сочтет за честь демонстрировать вас за большие деньги.

Растроганная дама сладко улыбалась. И стул под ней угрожающе скрипел.

Слабохарактерных я пугал жировым перерождением внутренних органов и модой на длинноногих спортсменок.

Сильных личностей брал на амбицию и будил в них азарт.

Лечение было наглядным. Результаты определялись тут же с помощью медицинских весов.

Перед весами разыгрывались сцены, с которыми не справились бы отличницы из ВГИКа. Это были маленькие трагедии, когда вес не поддавался. И бурный восторг при его падении.

Худели те, кто выдерживал. Это была элита. Сообщество избранных. Те, кто не выдерживал, пеняли на себя. На слабость своего духа. И занимались самовоспитанием. Чтобы попробовать ещё раз.

Я держался как гуру. И вещал прописные истины. Потом их цитировали. И передавали из уст в уста. Это были часы, исполненные ощущением значимости и трудно скрываемого счастья.

Счастье не может быть вечным. Любой успех чреват пристальным вниманием и нелицеприятными разговорами.

Первыми засуетились коллеги по психотерапевтическому бизнесу. Похожая на ведьму дама бальзаковского возраста и усатый красавец a la Влад Листьев. Их мучала зависть. Она подталкивала к противодействию и будила желание ставить палки в колеса.

Была запущена деза.

Незадолго до своего разоблачения, утверждали клеветники и недоброжелатели, приспешники Мао Дзедуна в лице пресловутой банды четырех, продали израильской разведке список секретных точек. С помощью этих точек с человеком можно было сделать всё что угодно. Включая изменение внешнего вида и зомбирование.

Мне, как резиденту израильской разведки, а также сионисту и жидомассону, поручили под видом похудания вначале провоцировать развитие большого веса потом. Вызывая, тем самым, развитие ужасных осложнений в виде разнообразных болезней печени и сердца, а также нервных потрясений.

От этих разговоров у части пациентов появилась сыпь и душевное смятение. Смятение перешло в панику после статьи в газете. В статье я был назван шарлатаном с медицинским дипломом. А мое лечение – терапией вращающихся дверей.

"Несчастные пациенты, – писал автор, – сбросив несколько килограммов веса, тут же набирали его, рискуя здоровьем и расплачиваясь за легкомыслие кошельком".

Главный акцент автор делал на том, что ему непонятно, чего тут больше, недопонимания вопроса или злого умысла.

Специалисты, к которым автор обратился за консультацией, сказали, что все может быть, поскольку иглотерапия дело темное. Не говоря уже о йогах, системе Станиславского и винегрете.

Больница, где я в ту пору работал, отреагировала на статью собранием. Меня осудил главный врач, как честный человек, материалист и бывший марксист-ленинец. Его поддержали больничные активисты. Они сказали, что я должен сделать выводы. Пока не поздно.

Пока я делал выводы, на меня наехал рэкет.

Рэкетир был мал и худ. Своим видом он позорил это представительное сообщество. Вместо кожанки, облегающих конские ляжки стильных брюк и туфель на толстой подошве, у него был потрепанный гардероб в виде помятой кепки, костюма х/б и свитера такого же качества. А также рваных незашнурованых ботинок.

Таких типов выталкивают на улицу приемники-распределители и психиатрические больницы.

В рэкетире я узнал своего больного, хорошо повернутого шизофреника Диму Коробова.

– Дима, – сказал я, – по воровским понятиям "лепил" не трогают. Это, во-первых. Во-вторых, я отведу тебя в больницу. И там решат, настолько ли ты невменяем, чтобы нападать на мирных советских граждан, находящихся под защитой конституции и уголовного кодекса.

Дима сказал, что на помойке он нашел несколько томов из полного собрания сочинений Ленина. И там сказано, что каждый сознательный пролетарий имеет право насильственным путем экспроприировать награбленные ценности у паразитов и мироедов, вне зависимости от их специальности. Тем более, что в течение последних двух дней он ничего не держал во рту кроме кукурузных палочек.

Эти палочки Дима изъял у другого паразита и мироеда – торговца деликатесами, когда тот отвернулся.

Я дал Диме трешку для поддержания духа. И посоветовал отнести Ленина туда, где он его взял. Еще я посоветовал Диме добиваться справедливости через органы соцобеспечения, а не с помощью гоп-стопа.

Наезд государства был намного опаснее того, что позволил себе повернутый шизофреник Дима. Отдельно взятый псих, как известно, не так страшен, как сумасшедшее правительство.

Государство во всех странах имеет обыкновение наезжать на граждан. Но там последствия этих наездов предсказуемы. Устраивает человека новый закон, он что-то меняет в своих привычках и пересчитывает деньги в банке. Не устраивает, – закрывает лавочку.

В стране исхода закон вел себя как пьяный тракторист. Направлял плохо управляемую машину во все стороны. В том числе назад. И давил, невзирая на направление.

Были введены новые налоги. И кооператив рухнул под тяжестью долгов, не успев их сделать. Разлетелся на мелкие куски, как взорвавшаяся комета, оставив после себя хвост воспоминаний.

Мне просто не заплатили, хотя должны были.

На усатого красавца, а lа Влад Листьев завели дело. Речь шла о неучтенных доходах. Доходы не доходили до кассы и оседали в карманах.

Похожая на ведьму дама бальзаковского возраста просто исчезла. Растворилась в пространстве. Возможно, у неё была запасная метла, на которой она и улетела.

Нанесенная мне обида дала толчок к рассуждениями и выводам.

"Раз меня не ценят на одной родине, подумал я, – нужно уезжать на другую".

Тем более, что стали появляться и другие обстоятельства, которые подталкивали.

Во время отъезда имел место досадный эпизод. Таможня отказалась выпускать из страны серебряную пепельницу. Пепельница принадлежала покойному отцу, и я хотел взять её с собой на память.

Какой-то таможенный антиквар посчитал её произведением искусства. Несмотря на то, что, на пепельнице стояла дата изготовления и штамп мало кому известной ювелирной мастерской, уступавшей фабрике Феберже, как по качеству, так и по давности учреждения.

Не без сожаления я передал пепельницу в руки родственников.

Этот добровольный акт породил слухи. Стали поговаривать, что, работая в кооперативе, я сколотил баснословное состояние, и превратил его в драгоценности и произведения искусства.

Слухи разрастались меняя форму и направление. Наконец сформировалась версия, которая вытеснила прочие.

Говорили, будто я не то купил, не то выкрал и увез с собою местную достопримечательность – крест Кочубея.

Кочубей, как известно, был богат и славен. До тех пор, пока Мазепа не отрубил ему голову, чтобы укоротить язык и отучить от дурной привычки писать доносы на непосредственное начальство.

Когда Кочубея посмертно реабилитировали, его родственникам компенсировали моральный ущерб, предоставив им имения и другое имущество, имевшее большую товарную стоимость.

Кочубеи обжились и построили в Диканьке роскошный дворец. Дворец стал одной из тамошних достопримечательностей, наряду с известным произведением Н. В. Гоголя "Вечера на хуторе близь Диканьки".

Во время революции на эту утопавшую в роскоши семью снова наехали. Теперь уже окончательно. Дворец, как пели когда-то, "разобрали по камешку, по кирпичику…". Чтобы не мозолил глаза своим классово чуждым великолепием. А имущество реквизировали.

Что получше, в виде картин известных художников и других произведений искусства, а также драгоценностей, забрало государство. Что похуже, включая мебель, постельное белье и ночные горшки, революционно настроенное население. В строгом соответствие с принципом: "грабь награбленное".

Во время спешки и радостного ажиотажа куда-то исчезла семейная реликвия – украшенный бриллиантами и другими драгметаллами крест, принадлежавший казненному Кочубею лично.

Потом крест где-то выплывал. Кто-то его видел. Но он не давался в руки. Вел себя как завороженный.

Даже ЧК обломало на кресте зубы. Свои, в переносном. И чужие, в прямом.

Теперь, по слухам, эта реликвия принадлежала мне. И в радикально настроенных "товариствах" стали поговаривать о принятии необходимых мер, вплоть до объявления войны Израилю. В том случае, если он не согласится на мою экстрадицию и возвращение креста Кочубея до последнего камешка включительно.

Из-за этих разговоров путь на Украину мне закрыт. Впрочем, я не собираюсь туда и по другим причинам. Во-первых, из-за денег, которых у меня нет. Во-вторых, из-за родственников. Они, по разным причинам, там уже не живут.

Ночами, борясь с бессонницей, я перебираю в памяти эту полудетективную историю. И мне мерещатся фантасмагорические картины всенародного величания.

Я вижу себя на возвышении в окружении идеально сложенных женщин и мужчин-атлетов. Толпа ликует и волнуется. Кто-то взвалил на меня лавровый венок. И власть имеющая морда, сладко улыбаясь, сует мне в руки крест Кочубея на ленточке. И я вешаю его себе на шею под музыку духовых оркестров и крики "Слава!!!"

Я хочу что-то сказать. Выкрикнуть приличествующую случаю здравицу и просыпаюсь.

Начинается жаркий день. По кухне ходит жена. Она варит приправленный лавровым листом суп. И его запах раздражает мои ноздри.

Лавровый запах супа. Какая проза. Какая проза…