Харакири

«... сначала мы сидели в каком-то не то магазине, не то ателье. Не могу объяснить, почему именно ателье. Ты ведь знаешь, что во сне вещи часто имеют свое обозначение, т. е. ты уверен, что именно это подразумевает то, а не что другое, а откуда эта уверенность – неизвестно. Словом, ты меня поймешь, а не поймешь – ну и не надо, а лучше я объяснить не могу, не все всегда можно выразить словами, я тебе уже когда-то говорил. Ателье просторное, с окнами-витринами во всю стену, с двумя дверьми – дальней и ближней. Мы сидим втроем – я, Элина и Ростик, а ты находишься снаружи – на улице. Правда, по-моему, раньше мы вчетвером были внутри, но может и не были, я не помню.

Ты заигрываешь с ними, с Элиной и Ростиком. Они бегут к дальней двери, хотят тебя поймать, ты, очевидно, скрываешься, мне не видать – я сижу возле ближней двери и наблюдаю за вами. Они возвращаются, вам очень весело, вы смеетесь, ты дразнишь их с той стороны, через стекло. Я говорю им, что сейчас поймаю тебя, и выбегаю через ближнюю дверь наружу. Ты стоишь, слегка пригнувшись, возле окна и, смеясь, дразнишь их; возможно ты даже сидишь на скамеечке – не помню. Извини, что я не помню нек. фрагментов, даже если они касаются тебя. Ведь этот сон я видел вчера и, возможно, забыл бы начисто, если бы в нем не было тебя. Вчера я весь день старался его не забыть, но нек. детали все равно стерлись в памяти, это ничего, главное осталось. Сегодня я тоже видел сон и запомнил его. Это был страшный сон, там шла резня в поезде, поезд шел по линии метро, людей убивали, и было непонятно – кто...

Ты была поглощена игрой и не замечала меня. Потом обернулась, заметила, и, смеясь, попыталась убежать. Я догнал тебя, схватил за плечи, за руки... Сначала ты упиралась, потом тоже обняла меня, я похищал тебя у них, мы уходили вниз куда-то по кривым старым улочкам, помню какие-то церквушки. Я говорил, что когда-то в детстве мы гуляли здесь с Безногим, и еще с кем-то, я спросил, помнишь ли ты Безногого, ведь он ушел от нас давно, и я не знаю, появилась ли ты уже тогда, а, кстати, ты знаешь, о ком я говорю? Ведь шел я по этим улочкам в каком-то другом сне, детском, забытом, иногда во сне я вспоминаю прежние сны – с тобой так бывает?

Потом я нес тебя на руках, ты была легкой, как все в таком ликующем сне, я знал, что где-то внизу, в самом низу, куда мы шли, был кинотеатр, я должен был повести тебя в кино, ведь мы никогда не были в кино, правда? Я несу тебя, а вокруг светло, солнце, свет, много света, ведь ты у меня на руках и улыбаешься, и нам обоим легко...

Дальше идет провал, во сне часто бывают провалы, перерывы, как будто для того, чтобы сменить декорацию; новый кадр – ты ведь знаешь, что я когда-то работал кинооператором, а может – и нет, может, это все мои выдумки, не знаю... Тебе ведь это все равно, все, что касается меня. ну и пускай, т. е. не совсем пускай, но все-таки пускай, как сказал один писатель, ты его не читала – и правильно, тебе и не нужно... тебя интересует лишь этот сон, вот я и рассказываю его...

Мы с тобой в огромном универмаге, может, это и не универмаг, а ресторан или столовая, или еще что, тут много этажей и еще больше народу. Это препятствие на пути к цели, мы бродим по универмагу, нужно подкрепиться, ты предлагаешь купить прирожков или еще какую-то мелочь, я доказываю, что нужно встать в очередь в столовую, теперь я принимаю все решения за нас – ведь я тебя похитил с твоего согласия, мы стоим в очереди. Вдруг появляются Элина с подругой, веселые, они как о чем-то само собой разумеющемся, говорят о том, что идут с нами в кино, а с ними еще ребята – называют имя, такой-то, помнишь? и с ним еще друг. Такой-то тут как тут, маленький, наглый, нахально улыбается, жму руку ему и потом другу – тоже невысокому белобрысому, я его где-то видел, он меня тоже, отходим куда-то в темный коридорчик, сбоку дверь, спрашиваем, где мы могли друг друга видеть, берем один другого за плечи, тут появляются Владик со Стариком. Они совершенно пьяные, довольные, с утра в этом ресторане бухают, но главное не это, а, знаешь – у них были совершенно серые лица, и глаза – страшные, глаза стариков, под глазами лиловые мешки, это было очень страшно, потом вдруг в дверях появился Вася, пьяный, спиной появился, орал кому-то на улицу, чтоб тот тоже заходил. Тут я понял, что нам с тобой здесь не место, не то, чтобы я испугался за тебя, хотя, может, и испугался, ты ведь знаешь, я всегда волнуюсь за тебя и не люблю, когда ты в этой компании, мы с тобой должны были попасть в кино, это была цель, твоя и моя, а это все являлось препятствием, мы ушли от них. Мы уходили все дальше и дальше в лабиринты этого непонятного строения, потом сзади голос Владика окликал меня по имени, мы, смеясь, ускорили шаги, побежали, нырнули налево, мимо каких-то прилавков, это все же универмаг, к выходу, вперед, нам было легко и весело, народу здесь меньше, вот она – стеклянная дверь, выход, это выход...

Больше ты не появлялась в этом сне, извини, милая. Ведь мы не властны над своими сновидениями, постарайся понять, ты веришь в сны, я знаю, и поймешь. Ты исчезла, потому что тебе со мной нет счастья, и ты чувствовала, наверное, что мы не дойдем до цели, в кино я так и не попал, и никто не попал, и не попал бы, ты знала это и исчезла, верней, я не попал в кино, потому что не было больше тебя. Вместе с твоими рыжими волосами из сна ушел свет, лето, следующая декорация – уже ночь, мороз, снег. Из дальнейшего я помню только нек. отрывки, и вообще я вижу – тебе не интересно, мне не рассказывать?

Дальнейший путь к кинотеатру я прошел в обществе Ростика и того, маленького, наглого, и его приятеля, а, может, приятеля не было; может, мы были еще с кем-то, а может и без. Мы шли по темным, корявым улочкам, скрываясь от милиции, возле кинотеатра была какая-то опасность, вот и само здание – огромное, черное и глухое, за решеткой с тумбами, мы прошли в ворота. Оказалось – последний сеанс, кинотеатр закрыт, билетов нет, никто в кино не может попасть, и не сможет, да и не мог... Потом я за чем-то влез на тумбу, за обувью? мимо ходили освещенные трамваи, нахал-коротышка бросал снегом в пенсионеров, я – тоже, но промахнулся, дальнейшее – к этому сюжету отношения не имеет.

Ты просишь, чтобы я рассказал тебе окончание сна?

Не сердись, милая, возвращение декорации света и тепла совсем не вызвано появлением другой – молоденькой барышни незнакомой тебе, и, кстати, и мне, просто это совсем другой сюжет, окончание сна совершенно не связано с историей кинотеатра, если ты настаиваешь, я никогда не мог противиться твоим желаниям, слушай.

Предлагаемые обстоятельства этого отрывка, т. е. ты не поняла, извини, я говорил, что работал помощником оператора на киностудии, немного знаю теорию Станиславского; я имею в виду «условия игры», какой предмет что обозначает, я уже говорил тебе об этой особенности сна, и еще то, что было раньше, что я не помню, но без чего нельзя, непонятно; так вот, я влез в запретную зону и что-то там спрятал, какой-то мешок и еще нечто, не помню, потому что тут не было тебя, я постоянно думаю о тебе, это какое-то наваждение, даже во сне я помню только то, что касается тебя... И вот я возвращаюсь через запретную зону обратно. Она представляет собою котлован или стадион, поросший травой, всё в зеленом, из травы предательски высовываются там и сям ржавые металлические трубы, надо быть осторожным – это излучатели, излучают вредную радиацию, но я спешу, и в самом дальнем краю зоны попадаю под облучение. Ничего особенного не случается, просто я пробегаю перед излучателем, а не за ним, как нужно бы, мгновенно понимаю, что облучился, и бегу дальше. Вот я уже пробежал поле, вот бегу к выходу, вперед – по асфальту вдоль стены какого-то здания, там, за поворотом – конец. Навстречу бежит мальчик, он говорит, что сделает прививку от радиации, я ему сразу верю, он симпатичный, только нужно сделать ее на месте облучения, я поворачиваю обратно.

Вот тут-то и появляется она (прости меня, милая – ведь это только сон), у нее короткие черные волосы, одета в что-то темно-красное, с голой спиной. С ней старик – ее отец, они враги нам, я это знаю, они убегают от меня, потом чем-то бросаются, я тоже, они спускаются вниз, на дно котлована, и выходят на той стороне, они облучились, я стою на краю и смотрю на них – старик сердится, это враги, но она – она заигрывает со мной, потом вдруг оказывается на этой стороне, она враг, но меня тянет к ней, по стадиону гуляет народ, она стоит спиной и не видит меня, смуглая голая спина, потом замечает и бросается наутек, но уже поздно, я настигаю ее, я хочу ею овладеть (это сон!), она тоже хочет этого, я чувствую; последний рывок, но я вновь настигаю, валю ее на землю, прямо под моими руками она превращается в что-то, не помню, в цветок? новая Дафна, зачем она это сделала, ведь она хотела того же, что и я, это и всё, но ты не должна обижаться, это всё сон, а сон – это даже не пьеса, мой папа был оператором на студии, я уже говорил, а в жизни, ты знаешь, мне никто не нужен кроме тебя, милая...»

Примечание. Запись обнаружена в архиве Павловской психиатрической больницы г.Киева в приложении к истории болезни пациента NN, скончавшегося в стенах этой больницы 29 февраля 1980 года. Внизу рукописи – пометка другим почерком: «Ни больной, ни его родные ник. отношения к кинематографу не имели». Подпись неразборчива.