| ПОЭЗИЯ | Выпуск 22 |
|
Рим. Аппиева дорога Владимиру Гандельсману Стороной ты пройдешь, стороной Там, где пиний заплыв распашной Выкипает, и бризом освистан Тошнотворный камзол кипариса. Эту легкую кладку дорог, Слой за слоем возьмешь на зубок, - От истока её - до предела, Будто сам был подрядчиком, или Вымерял эти мили По полету стрелы. Что за стелы Вознеслись над коробочным прахом - Мертвый град, обернувшийся крахом. Если что и осталось от смерти - Это оспою меченой тверди В направлении южном образчик, В каждом шаге пустыню таящий. Если что и осталось, Это - мрамора желтого талый, Солнцем траченный снег. Только кровли Опиваются маковым грогом На жаре, и холмы по колени Заливает курчавое время. Классики Выпрыгнуть за линию, за стежок мелка на асфальте. В этом весомость игры - чтобы сапожок притяжение биты ведал. Сидим по домам. Одни облака в голубых мешковинах обживают квадратов косые бока, но доходят до половины. Сглазил, наверно, оконный проем игру - светом люстры, чьи сети плавно закинуты на втором и невесомы на третьем. Мансарда В. Г. 1 Занавеску отодвинь, комнату ополовинь светом, веющим в окно, всемогущим, как в кино. В свете плотного луча ты сгораешь, как свеча, словно воздуху подстать хочешь вырасти, настать. 2 В мансарде с видом на вокзал я пальцы вжал в виски и понял, что живу - пророк во рву архангелов и упырей когтистых. "Рей! - сказал я занавеске, - ввысь, к звезде стремись! Как некогда витавший Дух над бездной - пух глотал соленый и в ночи искал свечи…" Она лишь складкою с угла пошевелила как могла… Школа С утра накрапывало. Дети шли на уроки нехотя. В столовой их поджидало твердое (на свете нет крепче) масло сливочной обновой. А в актовом уже томились зале ученики, способные возвысить свой тонкий голос в гимнах. Поднимали лиловый флаг во мраморные выси дружины - в пиджаках, на шее галстук, и фартуки отроковиц, и трудно проверить, жив ли тот, который страстно по будням симулировал простуду. О ангелы немилосердья, вечен ваш бобрик и белесые проборы, как умноженье вычета на нечет, как грек в гробу, кативший камень в гору. А мне бы извернуться полукружьем воротничка, и все забыть мгновенно, но я там был и молоко из кружки отхлебывал в большую перемену. Стирка Вещи вынули из ведра, Платье брали почти живьем И бумажный пакет по край Набивали цветным тряпьем. Порошок затолкали в пасть барабана, где вдоволь дна, чтобы вывести пот и грязь с рукавов и штанин сполна. Всё равно, что её отрыть, эти вещи вытьем омыть. Она вправду носила шелк, но на шелест тот шелк пошел. Ты крутись, барабан, вертись, как надорванный: тело ввысь вознеслось за душой. Лови мертвый узел белья в крови! * * * Сумасшедшая серая шейка с горбоносой зимой не в ладах. Жизнь - паскудна. Цена ей - копейка, потому и живет в городах, Где во сне умирают, но чудо приключается - всё ей к лицу: перестук вавилонского блуда неприученных пальцев к кольцу. Ты не плачь, я куплю тебе сырость оплывающих слов - ерунда, что наш остров ни капли не вырос и петляет, не знаю куда. |
|
|
|