БОЛЬНИЦА

ПАЛАТА КАШПИРОВСКОГО

Дело было так. Командир роты, Глядышев-Лядов, говорил ему в ленкомнате:

- Оформи стенгазету мне. Чтобы вот тут был Ленин. И чтобы вот тут был Ленин. И чтобы вот тут был Ленин.

Александр, как пойти ему служить в армию, учился в художественном училище. Служба была легкая у него. Он ходил там (в Казанском кремле) по всему военному городку, по всем ротам. Потому что он работал по наглядной агитации. Конечно, он оформил ленкомнату в своей родной роте так, что у него дух захватывало, когда он рисовал Ленина. Но командир роты Глядышев-Лядов ему сказал:

- Ты кого нарисовал, а?

- Ленина, - сказал рядовой Александр.

- А это кто? - спросил капитан Глядышев-Лядов, глядя на стенгазету, на которой точно был изображен Ленин, но очень мало похож.

- Ленин, - сказал рядовой Александр. - Или вы не видите?

Но командир роты Глядышев-Лядов как ни смотрел, видел... не Ленина.

- Ты чего мне лапшу вешаешь на уши? - закричал он на рядового Александра.

- Какую лапшу? - спросил рядовой Александр. - Вы меня просили нарисовать Ленина?

- Ленина.

- Вот и нарисовал я Ленина.

- Да какой же это Ленин?! А?! Это же, - говорит, - Иисус!

- Какой Иисус?

- Христос.

Стали спорить, вернее, стали уточнять: кто прав? Для этого они смотрели даже через увеличительное стекло, говоря:

- Ну, это же натурально не Ленин? - так говорил Глядышев-Лядов. - Или это Ленин?

- Ленин. Но он похож и на Христа - потому, что надо так сделать.

- Ка-ак? Как надо сделать? Чтобы Ленин стал... Иисус?

- Да, - отвечал ему рядовой Александр. - Чтобы он у нас стал Господом нашим, Иисусом Христом. Понимаете?

- Но тот никак не желал понимать его. Он закричал:

- Я помещу тебя в сумасшедший дом!

- Ей-Господи, - клялся и божился рядовой Александр в ленкомнате, - я рисовал Ленина. Это, - говорил он восторженно, даже при этом изнутри весь сияя, - чудо!

- Я тебе за такое чудо, - отвечал сердито командир роты, даже уже с визгом, - знаешь, куда помещу?!

И поместил. Но, что тогда рядовому Александру показалось странным: он еще ведь какой-нибудь час назад ходил по военному городку и сам себе казался личностью, независимой и неприкосновенной. И все изменилось вдруг в его жизни: уже вот он в Казанской психиатрической больнице. Уже ему задает вопрос врач:

- Как фамилия?

Он сказал.

- Как твое имя?

Он сказал.

- Какого ты года рождения?

Он сказал.

- Какого же черта, - говорит, - тебя сюда привезли? Не-е-т, с таким пациентом сам пусть разбирается, наш главный врач отделения.

Это было сказано с большим разочарованием, потому что врач такой больницы, принимая пациента, непременно ждет от него, что на вопрос "как фамилия?" - пациент скажет: "Наполеон"; или - "Я - маршал Жуков"; или - "Я - адмирал Нельсон". А на вопрос "как твое имя?" - ответит: "Я - Господь Иисус Христос"; или: "Я - Будда"; или: "Я - Кришна". А на вопрос "какого ты года рождения?" - ответит: "Я родился, когда Луна начала удаляться от Земли по три километра в год. Сударь! Если планете нашей четыре с половиной миллиардов лет, то - спрашивается - на какое расстояние Луна удалилась от Земли? На тринадцать с половиной миллиардов километров. Это, знаете ли вы, какое расстояние? Огромное. В телескоп разглядеть Луну такую весьма трудно?! Но, однако, если возраст Земли семь с половиной тысяч лет, - как по Библии, - то это как раз соответствует расстоянию, на какое она удалилась ныне. Понимаете?"

- Как фамилия? - спросил Александра главный врач отделения.

Он сказал.

- Как твое имя?

Он сказал.

- Какого ты года рождения?

Он сказал.

- Какого же черта, - говорит, закуривая, - тебя привезли к нам?

Это главный врач отделения говорил, улыбаясь, - потому что бывает и так: больной, видя такого хорошего врача, меняется мгновенно в лице. И он может ему, такому приветливому и доброму человеку, рассказать много. Это будет какая-нибудь история о Ноевом ковчеге; он (такой ковчег) представляет собой "гениальное кораблестроение" и даже, если хотите, "такой ковчег выказывает совершенную цивилизацию, но - увы! - Господь Бог уничтожил ее - потому, что тот допотопный человек зарыл талант, данный от Бога в землю".

А главный врач отделения тогда и спросит: "Как это"? Спрашивает он, конечно, все так же мило улыбаясь; а больной, видя перед собой человека, который явно ведь интересуется допотопным временем, - теперь расскажет ему про допотопных людей все, решительно все, что он только один и знает: именно, на Земле допотопной жили-были люди такие; они были долгожители, по тысяче и более лет жили они. Еще на Земле никаких возмущений не было. Ни ветров, ни дождей, ни бурь, ни ураганов, ни трясений земли. Но, - спрашивает его врач, - как же тогда питались деревья? Где они брали влагу, нужную для роста и цветения?

- Вoды, - ему объясняет терпеливо больной, - текли в земле, как кровь в человеческом теле. Такие вoды, - говорит, - питали весь цветущий покров Земли!

И, поскольку в голове у него, конечно, давно уже готов рисунок, он нарисует ее, ту допотопную землю, и непременно при этом еще изобразит и самый ковчег Ноев. Рисунок, правду надо сказать, кажется несколько несовершенным (я чуть не сказал - примитивным, но боюсь оскорбить нашего профессора), но он, де, проводил опыты в лабораторных условиях. И говорит, что у него получилось: все (новозаветные) корабли "легли на дно", а ковчег допотопный выдержал бурю, какая была на поверхности земли в результате того, что с небес вода лилась много, много дней подряд. Возмущение при этом было такое, - и на земле и в атмосфере, - что даже корабли уже нашего времени (самые современные корабли) "легли на дно", и только один ковчег (допотопный!) удержался и плыл по волнам ее, "воды возмущенной".

Но давайте мы познакомимся с обитателями палаты, в которую поместили Александра, - "палаты Кашпировского". Она такое свое название получила потому, что здесь есть больные, которые ему, Анатолию Михайловичу Кашпировскому, обязаны тем, что попали сюда, в такую известную больницу.

Когда вы войдете в эту палату, первый, кто, видя ваше горе и слезы ваши, утешит вас - мужичок, способный прокормить воистину двух генералов: он вам тут же укажет на освободившуюся койку, и если вы принесли то, что вам дала кастелянша, - сама она не надевает никогда чистый белый халат, но всегда ходит в черном халате, давно не стиранном, - понятно, и белье, которое называется постельным (слышите ли, какое прилагательное: оно само говорит нам о том, что постельное белье и не может быть "чистым и белым"), - вот это белье такое мужичок любезно примет из ваших рук, застелет им вашу койку и скажет, улыбаясь своими синими, как небеса, глазами:

- Ложитесь в кроватку. Отдыхайте.

Мужичок этот - Васька Наш. Его так все зовут, и медицинский персонал и больные. Потому что врачу, принимавшему его для обследования, на вопрос: "Как фамилия?" - он сказал: "Ванька Наш". - "А как тебя звать?" - "Ванька Наш". - "А какого ты года рождения?" - "Ванька Наш". И врачу стало все ясно, он более не стал ему задавать вопросов.

А был вообще-то он, Ванька Наш, хороший плотник. Но вот когда по телевизору стал давать сеансы лечения Анатолий Кашпировский, он совершенно перестал ходить на работу, казалось, он только тем и жил, что день-деньской ждал того часа, когда в телевизоре появится лицо, тогда известное всей России. Помните, его даже государственная дума смотрела. Но у нашей Государственной Думы мозги не такие слабые, чтобы сойти с ума от Кашпировского, - я так думаю, - а вот такие, как Ванька Наш, они - увы! - сходили с ума. Ванька Наш тогда заболел нехорошей болезнью. Я не знаю, как эта болезнь называется по-научному, но в деревнях ее называют... Нет, я не могу написать на бумаге это слово, скажу только, что он стал оправляться посреди избы. И видно, нелегко излечить такую болезнь! Уж казалось бы, здесь, в такой больнице, могли бы сделать чего-нибудь? Нет, утром больные просыпаются - в палате чувствуют вонь, такую, что их будто как волной всех поднимет. И они, вытащив Ваньку Нашего из постели, волокут его к тому месту, где он сходил, и совершенно так же, как учат котенка, который еще не научился ходить в свое место, тыкают его носом в дерьмо, приговаривая: - Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи в дверь!

Непременно три раза, потому что цифра три - она магическая цифра. И после этого, как правило, человек идет на поправку. Попробуйте. Этот метод лечения, - мы уверены, - самый правильный и эффективный.

Возле Ваньки Нашего, у окна, лежит "Кадяша, который выпил море". Возможно, кому-то может показаться, что он был пьяница, способный выпить море вина. Нет, это вовсе не так. Этот мужик (он громадного роста) совершенно не брал в рот хмельного. Он выращивал свиней на продажу. Он этой работою был увлечен, он не только вина никогда не пил, он даже телевизор не смотрел (последний, как известно, провоцирует человека очень сильно на вино), но, когда Кашпировский стал давать сеансы лечения, он тоже стал смотреть телевизор. И как! Кричи теперь свиньи ему: "Он тебя вылечит! Да и от чего тебя лечить? Ты, слава Богу, здоров настолько, что один снимаешь бочку с телеги!" Да будь вот даже такие возгласы свиней (Боже, как он любил свиней! - мы сейчас опишем ее, такую любовь) на него они бы не подействовали - потому что, начавши смотреть Кашпировского, он начал употреблять вино. Он эту барду, которую привозил со спиртзавода свиньям, сперва использовал как бражку, из которой, знаете, можно гнать самогон, и даже прекрасный можно гнать самогон - из бражки, привезенной со спиртзавода. Но потом уже, после нескольких сеансов Кашпировского, кажется, десяти сеансов, он перестал гнать самогон - потому что после одиннадцатого сеанса Кашпировского он стал жевать ее, барду, вместе со свиньями. И совершенно так же, как свинья, наевшись такой вкусной барды, ложится спать, вот так и хозяин их!

Жена его Маруся - она сперва, конечно, не обращала никакого внимания на это (на то, как свиньи, наевшись, ложатся спать и, если Кадяша рядом пристроился, она даже несколько подвинется и хрюкнет, как бы говоря: "А, Кадяша! Ложись, ложись со мной, милый друг! Чем я хуже Маруси?"). Да. Жена его Маруся совершенно не обращала на это внимание - потому что очень любила деньги. Уж так она их любила, что даже радовалась, когда мужика нет ночью рядом, потому что думала: если он так старательно занимается животными, то уж и деньги, конечно, потекут к ней в карман сами. И они текли. Но! Однажды она нашла своего мужа в луже, которая образовалась в результате того, что вылилась барда из бочки. И что же она видит? Кадяша, упав в лужу, стал пить ее.

- Ты чего делаешь? - спросила она, удивленная.

- Я пью.

- Чего?

- Море! Я - Кадяша, который выпьет море!

Вот тогда только, наконец, она увидела, что мужик ее сошел с ума.

Третья койка (уже за Кадяшей, который выпил море) - койка сварного Николая. Этот попал сюда за Ломовую революцию. Может быть, читатель скажет удивленно: это еще что такое? Это что еще за революция? Разве в России у нас была такая? Была - Февральская и Октябрьская, но такой не было. Была! Помните, когда у нас к власти рвались Руцкой и спикер Государственной Думы, профессор Хазбулатов? Вот тогда, читатель, и была она, Ломовая революция. Благо, они (названные вожди народные!) развернули такую деятельность тогда и так взбудоражили массы, что люди, взявши в руки ломы и кувалды (впрочем, у кого было огнестрельное оружие, тогда применяли его тоже, но гораздо меньше, чем ломы и кувалды, потому что у пролетариата под рукой всегда в России более, знаете, их - ломов и кувалд), стали громить магазины. В первую очередь, магазины, причем винные магазины!

Это вот поистине была Ломовая революция!

Сварной Николай участвовал в ней практически. Он рассказывает так. Однажды он возвратился домой. Глядит. А на кровати-то его сидит. Пан. Совершенный Пан, с козлиными ногами и с доброю улыбкой. Ну, как его изобразил худ