АЛИСА

1

Я перепробовал все способы и нашёл этот дом только с закрытыми глазами. Обычно так не ищут, поэтому никто и не успел разрушить его.

Меня встретила девочка средних лет.

- Что Вам нужно? - спросила она и заплакала.

- Успокойтесь, это пройдёт, - я позвенел возле её уха колокольчиком.

- Да? - обрадовалась она. - Я сейчас принесу Вам чаю.

Она вынесла мне пачку чая и мы сели на лестничной площадке. Я достал из кармана ладью. Мы стали играть в шахматы. На кафеле.

- Как я Вам нравлюсь в роли пешки? - спросила она.

- У Вас красивая нога...

- Тогда уходите в Эндшпиль, мне нужно переодеться.

И я ушёл.

Здесь всё было по-прежнему. Вчерашние борщи громоздились один на другом. Как календарь. И каждый нижний был вчерашним по отношению к верхнему. А каждый верхний ещё не существовал для нижнего, когда тот был сегодняшним. А завтра? Завтра мы снова будем варить вчерашние борщи. Завтрашних борщей не бывает.

- Вы не очень постарели? - спросила она, войдя.

- Нет, нет, что Вы, я просто задумался.

- Это тоже не остановит время, - она грустно вздохнула. - Извините, я немного опоздала, считала Дронтов.

- Но ведь они давно вымерли!

- Вот видите, и Вы так считаете, поэтому теперь мы будем считать вместе.

Она немного помолчала, поднесла кулачки к подбородку, подняла голову и сказала:

- Здесь очень холодно, давайте перейдём на "ты".

И мы перешли.

Там было много светлых окон, и они куда-то выходили. Все окна куда-нибудь выходят, но никто никогда не видел, как они это делают.

Мы подошли к одному из окон и поймали маленького орла. Он ущипнул меня за палец и сказал:

- Никогда не нажимай на кнопку дезодоранта второй фалангой пальца! То, что ты держишь в руках, уходит не туда, куда ты хочешь. Всё первое должно быть главным. Если довольствоваться только вторым, то испортишь желудок.

И он ушёл.

Под окном стоял мужчина в чёрном костюме и придерживал рукой галстук. У галстука были застёжки, но он почему-то не застёгивал их сзади.

- Алиса, кто это?

- Это Мужчина в галстуке.

- Но почему он держит галстук рукой, а не застегнёт его?

- Если он застегнёт, тогда мало кто заметит, что у него есть галстук.

- Сегодня дождя не будет! - неожиданно сказал Мужчина в галстуке. - Птицы недостаточно обгадили памятник!

- Вы наблюдаете за птицами? - удивлённо спросил я.

- Нет, - быстро ответил Мужчина. - Я делаю погоду!

Он отвернулся и стал смотреть на памятник.

Алиса взяла меня за руку и повела к другому окну.

- Это Другое окно, - сказала она. - За ним никогда не бывает дождя.

- Почему?

- Потому что за ним нет улицы, а значит, нет и погоды.

- Разве не бывает погоды без улицы?

- Бывает. И улица без погоды бывает. Только называется по-другому.

И как же она называется?

- Коридор, - ответила Алиса и, заложив руки за спину, повернулась на каблучках.

- Значит те, кто не умеет делать погоду, живут в коридорах?

- Не знаю, - лукаво произнесла она и поцеловала себе руку.

- Ты сама себе целуешь руку?

- Да. Если кто-то кого-то любит, то всегда целуют руки.

- Тогда выходит - никто никого не любит?

- Любят. Кошки любят мышей.

- А летучих мышей они любят?

- Любят. Даже больше, чем бегучих. Потому что летучие их не боятся. Это всегда так.

- И Дина твоя тоже их любила?

- Я не помню, - она слегка наморщила лоб.

- А чем отличается ворон от канторки, ты помнишь?

- Помню. Разве можно забыть то, чего не знаешь, - сказала Алиса и мы распахнули окно, за которым нет улицы, нет погоды, и никогда не бывает дождя.

2

- Если долго смотреть в окно, то умрёшь, - сказала Алиса.

- От чего?

- От старости.

- Странно. Я никогда не боялся смотреть в окно, тем более, если за ним ничего нет.

- Если там ничего нет, значит, это всё, что там есть. Ничего не быть не может. Если там ничего нет, значит, там есть Ничто. Посмотри внимательно, что ты там видишь ещё?

- Ещё я там не вижу. Там только Ничто. Разве может быть два Ничто?

- Может. Надо только очень захотеть. Давай будем хотеть!

- Давай!

Мы стали хотеть, и действительно, Ничто исчезло и вместо него появилось Что-то.

Маленькое.

С бантиками.

Платьице в горошек.

Росинки на цветочках.

Блестящие.

- Пам, пам, пам! Раз - ромашка, два - василёчек! Папа, прогони змею! Она ест мне ногу!

- Она голодна. Нельзя никого убивать лишь за то, что он хочет жить.

- Но ведь когда ты был жив, ты прогонял змей.

- Да, но это было так давно. Тогда я был переодетым и прятался от людей в лесу. У меня были малиновые сосны и полосатые сугробы.

- Как смешно - полосатые сугробы! Как матрасы! Ха-ха! Полосатые сугробы, полосатые матрасы! Полосатые матрасные сугробы. А потом? А! Потом я знаю. Потом ты стал главным дразнителем собак.

- Да. Кто-то пришёл в мой лес, и я занялся делом, которое начали сами собаки, дразня поеданием мяса. Все собаки едят мясо.

- Значит, все, кто ест мясо - собаки?

- Нет, всё зависит от формы.

- А что тогда ест носорогий верблюзаяц?

- Не знаю. Наверное, носорожью капулючку.

- Вот видишь, даже ты всего не знаешь.

- Поэтому я и пришёл к тебе.

- Где же ты был так долго?

- Я искал тебя. Искал и никак не мог увидеть твой дом.

- Глупый, кто же так ищет - с открытыми глазами. Так можно найти лишь то, что потерял. И потерять ещё больше.

- Алиса, разве можно потерять то, чего нет?

- Можно, если так и не попытаться найти.

3

- Алиса, а где же наше окно? Я даже не заметил, как мы вошли сюда.

- А мы никуда не входили. И нигде не были. Ты просто нашёл Этот Дом. И не надо пытаться вспомнить, как ты сделал это. Не надо ничего вспоминать. Главное - ты нашёл то, что искал.

- Да. У меня было так много желаний, что, в конце концов, самым большим желанием стало желание не желать ничего. И вот я здесь. Здесь. Но что же будет дальше? Алиса? Ведь я же когда-нибудь...

- Пожалуйста, не надо...

- Алиса, но я до сих пор не пойму...

- Пожалуйста...

- Нет, Алиса, послушай... Алиса?.. Алиса! Алиса!!! Алиса...

4

Я перепробовал все способы и нашёл этот дом только с закрытыми глазами. Алиса, закрой мне глаза, впусти меня. Я больше не буду задавать глупых вопросов. Положи мне ладони на лоб, закрой мне глаза, покажи сказку. Алиса...

От чего зависит время?

Жаль, что не от будильника.

И календарь уже кончился.

Какой это день?

Ах, да - сегодняшний.

Была погода, была улица, и шёл дождь. Меня не было на улице, и дождь шёл мимо. Наверное, я ждал, когда он кончится. Или кончится погода. Или что-нибудь кончится. Или, наверное, я ждал.

В глазах постепенно темнело. Но это не головокружение. Просто наступает ночь.

В окно смотрел бесстыжий фонарь и чесал стену своими прозрачными пальцами. Из-под пальцев выползали чудеса и бегали по комнате. Это немного веселило. Или не веселило. Но становилось чуть-чуть иначе.

Кто-то пробежал мимо, увидел Луну и с интересом выпрыгнул в окно. Бамс! Нет не бамс. Нет никакого бамса. Зато в углу притаились сизая дроздолама и черепаховый дятел. Они шептались о главном. А мускусный задогрыз вслух ел бумажную котлету.

Я не зажигал свет. Маленький чёрный фонарь лежал под креслом и не мог светить. Потому что на самом деле он кот, но за последнее время совсем офонарел. А фонари мышей не ловят.

Дом напротив зевнул подъездом и заморгал окнами. Дом не напротив стоял тёмный и ничем не моргал. Наверное, он слепой.

- Если на одной стене дома нет окон, значит это спина. Тс-с! Не оборачивайся.

- Кто ты?

- Ты всё помнишь.

- Я не всё помню. А иногда ничего не помню. Ведь лучше не помнить то, что было, чем помнить, что это было печально.

- А чем отличается ворон от конторки, ты помнишь?

- Алиса!

- Тише, не кричи так громко, распугаешь все чудеса. Вон мускусный задогрыз уже подавился.

- Не обращай внимания, это чадо вечно что-нибудь устроит. Недавно он искал в себе противоречия и засунул лапу в рот почти по локоть. Чуть не задохнулся, а когда дроздолама и верблюзаяц его спасли, заявил, что просто ковырялся в зубах. Ужасный лжец и хвастун. Противоречий он в себе не нашёл, зато всем рассказывал, что между зубов у него живут воспоминания о мясе.

- А ты снова сам себе рассказываешь сказки?

- Да, как обычно. Кому же мне их рассказывать?

- Друзьям.

- О, они слишком заняты, они мечтают, и верят, что это безнаказанно. Один мой друг жил под берёзой и добросовестно мечтал жить под пальмой. Теперь он живёт под пальмой.

- О чём же он мечтает теперь?

- Не знаю, об этом он не пишет. Да и письма идут слишком долго. Наверное, о другом, и это не зря. Знаешь, а я ведь тоже часто хочу под пальму.

- Живя под берёзой, мечтать жить под пальмой, потом жить под пальмой, чтобы мечтать умереть под берёзой. Так ли это?

- Я не мечтаю умереть. Это слишком сложно. Несколько раз я был совсем рядом и кое-что заметил - там я никому не нужен, и никто не сказал мне "Эй!.."

- А ты уверен, что был именно Там? Ведь Тамов много, да и между собой они не в ладах. Каждый хочет вместо себя другого подсунуть. К тому же у всех свои Тамы. Но не стремись вернуться и понять. Это нужно делать сразу. Вернуться ты Никогда Никуда не сможешь. Ты уже выбрал. Перейди в тот угол, и никогда не увидишь то, что видишь сейчас. Оглянуться - значит отвернуться от того, что впереди и помнить, что где-то ты не был. Всего лишь.

- Но куда же идти?

- Туда, где тебя не могло бы не быть.

- Да, ты, наверное, права. Я всё время меняюсь, как дым, поэтому и желания путаются, наплывая одно на другое, тасуясь, как карты. Мне то туда хочется, то провозгласить всеобщее "Ура!" по поводу возвращения.

- Это тебе только так кажется. На самом деле всё имеет свой кусочек времени, и не надо всем ты властен. Тот, кто хочет повеситься, не хочет мороженого. Если он вдруг захочет мороженого, значит, он хочет мороженого, а не повеситься.

- Возможно. Но это всё как-то быстро и коротко. Но есть же, наверное, некое Нечто, то, что не только мгновенно, не только сейчас, что-то Большее, нечто Большое?

- Есть - слоны и баобабы.

- Ты снова шутишь.

- Я никогда не шучу. Разве слоны и баобабы маленькие?

- Все они были когда-то слонятами и баобабами.

- Откуда ты знаешь, ведь тебя при этом не было? Вечно ты мыслишь сначала, толком не зная его. А вдруг всё иначе. Что за беда заставляет искать причину, если последствия не угрожают? Зачем тебе истина, всё ли так плохо? Ведь ты ничего не докажешь, если не будешь врать. То, что зовут простором - это всего лишь воздух. Прыгнуть с балкона - не значит летать, а сломав руки, полезно отрастить крылья. Ты просто ленишься и злой, поэтому и кажется, что не знаешь, чего хочешь.

- Нет! Знаю! Хочу! Хочу туда, где зреют вечно зелёные обезьяны и бананы текут рекой! И солнца! Солнца хочу, на все деньги!

- Солнца? А сгореть не боишься?

- Сгореть? Это, по крайней мере, тепло.

- Это слишком тепло. Да и зачем тебе столько солнца? Если у тебя будет много солнца, всё солнце, только солнце - оно потеряет смысл. Тебе не с чем будет сравнить.

- А бананы?

- Всякий банан имеет шкурку, а это уже мусор.

- Странно.

- Что странно?

- Знаю, что это бессмысленно, и всё же в душе пытаюсь хоть тебе возразить. - Это не странно. Это дурная привычка. Это твоё и ты это знаешь - вечно противиться и сомневаться. Даже когда тебя рожали, ты протестовал - кричал и дёргался.

- Но ведь меня не спросили, хочу я этого или нет.

- Их тоже не спросили. Да и зачем. Лишнее непонимание. К тому же, если всех спрашивать, то, может быть, сейчас и спросить было бы некому. Не всегда тебе решать, где и каким тебе быть. И сам ты причастен - не сознавая и ежесекундно, но всё же решаешь чью-то судьбу. И говоришь слишком громко, видишь - все чудеса распугал. Вон мускусный задогрыз уже подавился и сидит подавленный.

- Не обращай внимания, он вечно что-нибудь выкинет. Недавно искал в себе противоречия и нашёл двух под мышкой. Но это оказались просто блохи. Ужасный неряха и вечно что-нибудь ест. А ещё он заявил, что хранит в зубах воспоминания о мясе, и зубы его не помнят только бегемотятины. У тебя случайно нет знакомого бегемота, от которого можно отрезать кусочек, а то он уже всех притомил.

- А ты дай ему морковку и скажи, что это бегемотятина.

- Думаешь поверит?

- Должен же он во что-нибудь верить. Пусть верит в морковку. Впрочем, это неважно, он скоро забудет, что ему было нужно, если получит то, что хотел. Пойдём, мы совсем заболтались, а мне ещё нужно тебе кое-что показать. Но пока мы будем идти, вспомни как мы ели кашу.

И мы пошли.

4

Вспомнить, как мы ели кашу? Какую кашу? Ведь мы никогда нигде не ели никакой каши! Возможно ли вспомнить то, чего не было? Неважно, нужно вспомнить, ведь мы уже идём. Так какую же кашу мы ели? Какие вообще бывают каши? Наверное, самую ненавистную, раз ты не хотела её есть одна. Манную!!! Да! Точно манную. В тесной кухоньке за старинным деревянным столом. За окном было светло, падал тёплый дождь, но горела свечка. На подоконнике.

Когда же это было? Ах, да! Это было, когда мы увидели мышонка. Ты сидела у меня на коленях, крошила булку в тарелку и говорила: "Цыпа, цыпа". Есть не собиралась, морщилась, надувала губки, хныкала - "Бу-у-у" и мотала головой, отчего я возил тебе ложкой по лицу от уха до уха. Впрочем, тебя это явно забавляло, и ты смотрела на своё отражение в большой серебряной ложке. И вдруг сказала:

- Знаешь, кто живёт в ложках?

- В ложках живёт каша! - ответил я и попытался с твоей помощью лишить очередную порцию каши места жительства. Но тщетно. Отплевавшись от каши, ты победно сообщила:

- А вот и нет! В ложках живут клоуны! - и поднесла к моему лицу ложку выпуклой стороной. - Вот, посмотри, он нас видит!

В ложке я обнаружил овальное отражение своей физиономии с огромным носом, узким лбом и уходящими вдаль ушами. "Н-да, - подумалось с досадой, - наверное, ты права".

Но кашу надо было съесть. Надо было.

- Кушай, - я уже упрашивал. - Ку-шай, она же вкусная! Правда, поймёшь это только через двадцать лет.

- Вот сам и ешь!

- Чёрт, - сказал я и съел кашу.

В конце концов, ведь мы ели кашу вместе и какая разница, кто её съел. Правда?

Вот тогда мы и увидели мышонка. Серый, маленький, горбатенький, с лысым хвостиком, он сидел посреди кухни, уткнувшись мордочкой в пол. Будто молился.

- Смотри - мыша! - закричала ты, подавшись вперёд и показывая на мышонка пухлым пальчиком. - Мыша, мыша! Кис-кис-кис! Давай дадим ему колбаски! Давай его поймаем! Он будет жить у нас и вырастет большой!

И не дождавшись ответа, отломила кусочек булки и бросила мышонку. Но он не шевельнулся. Я встал, посадил тебя на стул, подошёл к мышонку и тронул его пальцем. Он был мёртвый.

А ты ёрзала на стуле, порываясь встать.

- Почему он не ест? Почему он не ходит? Он какой-то странный.

- Он не странный, Алиса, он мёртвый.

Ты как-то сразу затихла, сделалась задумчивой. Потом тронула пальчиком нижнюю губу, подняла глаза и спросила:

- А зачем он мёртвый сюда пришёл?

- Он пришёл не мёртвый, Алиса, он пришёл живой. Мёртвые редко ходят на кухню.

- Значит, он пришёл, чтобы умереть? Или умер, потому что пришёл?

- Трудно сказать. Да и неважно это теперь. Тебе лучше об этом не думать.

- Почему лучше?

- Ты ещё маленькая, можешь многое неверно понять.

- Как неверно? Наоборот - ведь ты уже давно живёшь, и всё забыл, а я недавно, и, значит, лучше помню, как это было, когда меня не было. Только не умею это объяснить твоими умными словами.

- Что ж, если так, попробуй объяснить своим языком.

- Ну вот, слушай: далеко-далеко, высоко-высоко, низко-низко, огромный-преогромный, маленький-премаленький, тусклый-преяркий, повсюду и везде, без конца и без края стоит мир, где все ходят на ножках сквозь твои стены и не отражаются в зеркалах, потому что итак видят всё вокруг сразу и себя тоже.

- Постой, постой, Алиса, это слишком похоже на какую-то сказку. Ты наверняка её просто где-то слышала.

- Конечно, слышала! Примерно там же, где и ты подслушал свои дурацкие сказки про приключения Иванушки-Дурачка во Вьетнаме. Ладно, слушай дальше. Ну вот. Наступает время, когда людям больше не нужно пальто и цветы, потому что они становятся другими.

- Ты хочешь сказать, что они умирают. Как мышонок.

- Не знаю, называй это, как хочешь, им всё равно. Ведь солнышко не знает, что оно называется солнце. И если его назвать по-другому, оно не перестанет светить.

- Всё равно, что-то не очень понятно.

- А это и не нужно понимать. Это надо знаслувиствовать. И каждый знаслувиствует по-своему. Вот послушай, какую песенку ты сочинишь, когда чуть-чуть поумнеешь и научишься это делать, как все дети:

- Видишь, как всё просто.

- Н-да. Хотя и не совсем. Но кажется, начинаю немного понимать. Вернее знаслу... ммм? Как это у тебя там дальше?

- А вот дальше начинается то, что называется... Никак оно не называется. Потому что, как ни называй, всё равно не правильно и не поймёшь.

- Не может быть. Если быть очень точным, кое-что описать, я думаю, можно. Даже музыку можно рассказать.

- Думаешь? Ну тогда попробуй, опиши то, что я сейчас буду делать.

Тут ты начала двигаться, совершая непонятные и бессмысленные движения руками, головой, короткие перемещения, рывки и какие-то буддийские реверансы. Странный, бессмысленный танец, непохожий ни на что. Некая двигательная какофония.

- Ну вот, рассказывай! - потребовала, остановившись.

Кажется, вначале я подумал, что описать и рассказать это невозможно, ибо слова имеют конкретный смысл, а то, что ты изобразила, такого смысла не имеет! Однако потом... Да, ты придала движениям какое-то другое, не традиционное значение, значит и звукам нужно придать иной смысл.

- Здорово! Всё точно! А теперь подумай - может ли это понять кто-нибудь, кроме тебя? Кстати, мы уже пришли.

- Куда?

- В одно из тех мест, где ты не мог бы не быть - в твою память. Здесь ты такой, какой хочешь, и никто тебя не осудит. Полетели?

- Но я не умею летать.

- Неправда, ты же летаешь во сне и помнишь, как это делал. До мелочей, до верхушек деревьев, когда с замиранием сердца стоишь на балконе. И не взлетаешь лишь потому, что боишься. Боишься не боли, не смерти, боишься того, что не сможешь. И страх твой сильнее тебя. Страх - это та лошадка, что везёт тебя назад к телевизору. Это складки у глаз и забытые жизни. Но всё это - лишь осознанье того, что нечем защищаться. А у тебя есть крылья! Взлетевший однажды и не упавший назад - называется птица!

- Но я не птица!

- Вот видишь, ты помнишь, что ты не птица! Летим!

- Я не птица! Не птица! - и, расправив перепончатые крылья, я пронзительно пискнул и... взлетел.