| НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ | Выпуск 26 |
|
Уже ничего И уже ничего. Дым, две дикие утки, пепел костра. И уже ничего. Водоросли уснувшие, узкая тропинка За водой - ничего за тропой - ничего И уже ничего никогда ничего уже никогда за ничего на свете ничего Карандаш валяется возле дома с мусором вместе ничего не напишет не подчеркнет и не зачеркнет лежит ненужный забытый а как ему хочется сказать свое что-нибудь когда-то взывал к бумаге буквы лепил как из песка куличики до слез в глазах незаменим был а теперь что он может запомнить что видит вокруг фольгу воробьем исклеванную корку апельсина в лужице мелкой потянулся поднять карандаш но крепко прирос он к земле Коробка Мальчонка - нищий, грязный - картонный короб за пазухой прячет. Что там в твоей коробке? Небось, насобирал кучу денег? Паренек медленно глаза поднимает на тротуар кладет коробку. На дне ее - крошечная черепашка с вытянутой к нему шеей. Стены Рухнут стены, и когда страх пробудится, а наших вен коснутся белые на рукавах полоски, истории подземное течение дух времени и разум перекроет. Восстанут из могил ценители и гордости, и славы, всей армии земли, засеянных полей, чтоб бить прикладами по звездами усеянному небу. Придет время границ невидимых, сражаться с ними станут ученики с учителями, цветы без шума все луга займут и крест березовый у края леса тоскою устремится к огням неоновым. Руины стен, и вместе с ними мы. |
|
Знаки А был ли я вам верен, язык мой, буквы? Служил ли вам? Жизни слов предпочитал жизнь собственную, не замечая терпимости вещей, деревьев, камней. Сколько одних желаний, а страхов, снов, трудов и боли, отчаяний, надежд - всего не сказанного вслух. Того, что не произносилось, но продолжало быть. Оно менялось всё, и нас меняло. Любил в словах лишь имена я тех, кого любил: и женщин, и друзей, и гор, и улиц, рек и стран, ни разу не назвав их. Преданье мира - знаки неба и земли, во взглядах жили вы, в прикосновениях случайных, в звуках городов и голосах стихий - во времени; вы - воздух, море знаков, в которые глаза и губы погружаю и руки, мои руки, что всё еще живут. И жаждут рук горячих. Спускаясь вечером с горы Сальваторской В долине первые огни зажглись. Не спит Господь? Иль кто еще? Я верю: огни для меня зажигаются. Да, для меня. Не дождешься, чрево земли ненасытное; расступитесь, воды тяжелые; темень кромешная, сгинь: иду я на свет. Просьба После того, как пройдут сорок ночей и ночей еще сорок, отступят голодные черные воды шума. После вселенского плача, как после сильной грозы, - позволь мне встать и идти. Далеко-далеко. Отсюда безо всего и без памяти. Чистым. Под именем новым и в новых витать облаках. В новом обличии быть, безупречным: "Свет, свет, свет мира, в твоем я кровотоке. Неведомые прежде ждут меня речения". В тишине глубокой, после плача вселенского. В безмолвии прозрачными поведай голосами земли, воды и неба - мне, коснись - меня, влей жизнь. Спокойной ночи Медленно в сон погружаюсь: без усилий, легко от меня оторвались и вдаль устремились такую, что уже не имеет значения, - стол, фотография под стеклом - лица живых и ушедших, стены моей комнаты, улицы Града Святого - его отравили и ложью, и дымом, истина, память и страх, тело и кровь, бедро Его, пронзенное копьем, и слова моего языка. Всё дальше: теперь никто меня не коснется, не ранит и не спасет. Никто, никогда, никому не удастся. Несите ж меня, воды глубокие, из темени той и пустыни той - в пустыню и темень. |
|
|
|