| ПОЭЗИЯ | Выпуск 27 |
|
За переездом Замедленней ветер колышет, проносятся поезда. Березы беззвучно путают ветви над трудной участью снега. Железо раскуривает чубук - правда дыма и соль золы остаются на вечно белом. Пора ходить нараспашку по мокрым рельсам, но пальцы стынут на молнии, а за станцией чудится волчий вой. 2001 Катастрофа Клеврет ответил: где, когда и сколько. Из мешанины стал похож на ноль, который не поднять со дна морского: такая тяжесть – не разлепишь глаз. Разламывает пенная пучина на злые части ледяные струи, и в судорогах корчится титан - блефует, отчуждая свое место из монотонно шарящей волны. От миллионов точкою отсчета отгородился. Гимн дышали губы. Пустыня наступала на эскадры. И клеились как марки корабли на белые со штемпелем конверты - отправлено. И почта понеслась. Сильна лазурь, когда она синеет. Когда гадают не о том, что будет, а на одном краю ударит гонг, и оба края стягивает калька - как будто наша гордость отзовется одним ударом. Но вблизи не мы, а переборки залиты водою, скупой на годы, месяцы и дни. Всего лишь вариант из массы дел: корреспонденция о катастрофе. Но капитану легче: прорва зрима, все адресаты получили письма в родных краях вдали от скучных вод. 17.08.2000 * * * Ближе к утру В алых бутонах тюльпанов Роса умерщвляет холод. 2002 Многолюдное средневековье Дети скользят по льду Излучины неширокой реки. 2002 Верхом на осле Лишь дикари пристойны в жизни скорой и постижимой. Длинные пироги напевно поднимаются по руслу, как бы язык по нёбу. Альвеолы полны ночною сыростью. Роса посеребрила лоб шамана. Губы надтреснуты, когда с ужасным воплем он падает и вырывает солнце из темени. Бред благоволит жестокой силе: выстраданный случай желанного прощанья – вокализа, продленного из рода в род, из песни в предание – так жизнь своезаконна и так груба в кругу своих причин. Искал бы я возможность повторенья, столь явственно кричащую во всем: простую заколдованность событий, предчувствий, узнаванье фраз и лиц? Нет. То, что столь наивно спор ведет - к тому бы подступиться было ложью. В насилии я чувствую брезгливость, в известных истинах – поруганную честь. Они пленяют хуже, чем коррида, но, может быть, здесь место есть печали: перчинка страсти – чем не острота? И каждый раз из пропозиций грозных я дорогую славу раздаю насмешливо и честно, как создатель. 2001 Утро в раю Сумасшедшие, которых я знал, всегда оказывались правы. Безумие – неоспоримая часть их праздности как иголка для нитки, которая оставляла их людьми как дыры в ладонях, не механически, но с полной самоотдачей. Кто бы мог подумать, что встретит монаха в этих лесах, созданных для робин гуда. скорее веселого черта, играющего на свирели. поэтому многие в смятении перед траклевской схимой и житием Гельдельрина, смеющихся кто строго, кто – безобразно. Пурпур в зеленой листве наводит на мрачные мысли об одиночестве рыцаря под покровом великого леса, где живопись беспорядочна, а духи природы злопамятнее удельных князьков, но их щедрость еще страшнее. Но самое жуткое – нелепые ритуалы безумца, прячущегося за деревья подобно тени, меченного отрицаньем. Через раз – через раз – через раз внушает благоговейный ужас невежам, чистой насмешкой над упорядоченной рутиной формы во имя непроглядной веры. В таких случаях мы привыкли чувствовать себя неважно (постояльцы хосписа) от раздирающей душу тоски или противозаконной страсти, которые сумасшедший получил в наследство и раздает домочадцам в виде бойкой культуры, где никнет разум. И в этом он прав: тот, у которого отнято простое мерило, сводит концы с концами одним началом - женские волосы, падающие на прясла, означают для него мысль и приют в глубоком как утренний туман прошлом. Понять сумасшедшего нельзя, но можно им насладиться как раем, в котором до сих пор ищут Бога. Как омутом, который приближает нас к миражам пустыни. Видение заката Непрестанный снег Под солнечным озером Яра-вира - Вот и я стал звездою, На самом деле Доплыв до заката. 2002 Будни Запечатлев событья, Отряхни их, Как ветви ивы. 1998 * * * Я умер. Смерть висит на волоске. 1997 |
|
|
|