| ПОЭЗИЯ | Выпуск 27 |
|
* * * Вспять не бежит к истокам даже простой ручей. Произнесу с восторгом: Господи, я ничей! Отчизна ли снова станется, чужбина ли впереди, я сам себе иностранец, прости меня, Господи. И вновь, немоту отмыкав, присваиваю права двунадесяти языков запамятовать слова, чтобы сказалось нечто лютою, не святой, кровоточащей речью этою, а не той. 2000 Мост Ватерлоо Овеяна перистым светом, закатна вода у моста. Я рта не раскрыл бы об этом, да вновь доняла простота, прельстив на мосту Ватерлоо, глазами скользнув по реке, нечаянно вымолвить слово на странном уже языке... Мне всякий язык нынче странен, тем паче пречистая речь, которою так об-иванен, что сути почти не извлечь, но – молвилась вдруг в одночасье, как будто огням на воде не высказать честного счастья быть вечно никем и нигде... За смутным простором – за тем, за которым закат и туман во тьме начинается Темза, а дальше опять океан, и чувствую в проблесках света, летящих над тихой волной, что черная участь поэта еще не натешилась мной... 1991 Осень в частных лесах Попривык к ежевичным оградам, притерпелся к тому, что легко проморгал все, что делалось рядом, оттого, что смотрел далеко. На чужой – частный чей-то валежник с неба сеется Божья вода... Ты уже никакой не мятежник, да и не был ты им никогда. В ежевичной английской пустыне не примни, что живешь по уму. Все прозрачней становится ныне непричастность твоя ни к чему. В частной чаще, где мокро и сыро, вдоль по речке, слепой, как стекло, все, что по сердцу было, – уплыло, что пришлось по душе – уплылo. Долгий спуск разрешенной тропинки, все известно, что ждет вдалеке. От пожухшей уже ежевики жгучий привкус на языке. 1992 * * * Нам не велено душу царапать, потому что еще не конец. Мы поедем в Венецию плакать, неутешные мать и отец. Там ветра ходят с моря на паперть, словно люди, лишенные тел. Я опять возлюблю тебя насмерть там, куда ты никак не хотел. Где витает, в забвении веса, сердцу ясная, но не уму, светловзорая тень василевса в золотом византийском дыму, где венец над стрелой золотою реет в небе, – остатками сил возлюблю тебя сызнова с тою зрелой мукой, с какою любил. С этой болью, загинувшей втуне, как со спящим ребенком в руках, словно ветер, уйду по лагуне, чтоб утратить себя в облаках. И вернет меня снова на паперть разве свет обручальных колец... Мы поедем в Венецию плакать твои вечные мать и отец. 15 декабря 2003 * * * Горечь твоих неудач В сердце заначу. Заполночь: – Папа, не плачь... Я и не плачу. Снова берусь за дела, как же без дела? Словно лавина сошла и не задела... Словно удар ножевой был мимо сердца... Снова хожу, как живой. Некуда деться. Ночь. Одиночество. Тьма. Тяжко и жутко. Можно бы съехать с ума или с рассудка, только и в этой ночи, как у зерцала, надо сидеть у свечи, чтобы мерцала... За полночь свет неземной зря не растрачу. – Папа, не плачь. – Мой родной, разве я плачу? 20 декабря 2003 |
|
|
|