Сентябрьский путь

Сентябрьский путь

Встал, неприветлив, несветел,
День, спозаранку разбит.
Северо-западный ветер
Реку рябит и знобит.

Едет Большой Предосенней
Тяжесть железная вниз.
Спустишься – и неразменней
Прежнего кажется жизнь.

Знаешь ли, так и во многом,
Лучше не будем о том:
Нечто покажется стогом,
Птицею, камнем, кустом, –

А приглядишься – всего-то
Камень в обличье куста,
Ворон – копны, и зевота
Вставлена снова в уста.

Супится сном седобровым
Дня наступившего дух,
Дымом пропах сентябревым,
Пенным туманцем припух.

Ждешь, по судьбе человечьей
Ждать, но уже не весьма –
Вести нечаянной, встречи
Либо, допустим, письма.

Кто-то вспомянет о лете,
Кто-то о снеге: ну-ну.
Северо западный ветер
Серую гонит волну.

В заводях и по стремнине
Жертва винта и весла
Бисером зелено-синей
Водоросли проросла.

А под горою – дорога,
Да под ребром – непокой,
И широко и полого
День возлежит за рекой.

1997

Перемена

Как три зажженых ока светофора,
Пасхально-первомайская неделя:
И зелень примаверы, и багрец
Скорлуп и флагов, и желтки вкрутую!
Оранжевое марево свечей,
Соль с перцем – борода, и голубая
А может быть, серебряная риза,
И розовые черви в черноземе.
Прибавь еще безоблачности синей
И облачности белой – чуть, мазками,
И в утреннем туманце схоронясь,
Скажи: пора подумать о сирени.
Но нет же, у тебя другая дума:
Однако, жаль, что море далеко.
И гаснет идиллический набросок,
И все смывается каким-то морем.
Двенадцати– и двадцатиметровых
Горбов нежданный нагоняет шторм
С висячею верблюжьей бахромой...
Нет горизонта. Нет пловца. Кто видит?
И более того: кто говорит?

23 – 30 апреля 1997

Декабрьский день из окна

Вид из окна все тот же.
Душа пребывает в теле.
Веток, балконов и лоджий
Черты не осточертели.

Клены по-зимнему наги,
Разве что в праздники – белы.
Лишает подземной влаги
Наглая зелень омелы.

Здесь, там – накрутила тюрбаны,
Пятнает окисью кроны.
Синеют грачи-брюханы.
Сереют и сипнут вороны.

Душа пребывает в теле,
Об этом вначале пропели,
Подземная влага – в омеле,
Небесная – в пухлой метели.

Стареет, к чужой тарелке
Привыкшая приживалка.
Рождественской ждет побелки
Земля, которой мне жалко.

Поделки мой – подделки,
А подлинник – безымянен,
Затем и взор затуманен,
И просит язык опохмелки.

Ворона, шустра и поджара,
Взметнется и вскрикнет: «кара!»,
Пожаром нежданным багрима.
Ложится, не каждым зрима,
Стрела поперек бульвара.

* * *

Ежедневное увядает и опадает,
Задыхается степь от былья и сад от гнилья.
Кто, не знаю, о дне грядущем еще гадает?
Тороплюсь откреститься: не я, господа, не я!

Как знакомо развертывается полустертая лента,
По-драконьи отрывисто рухается толпа...
Я просматриваю вполглаза (старье-то, тлен-то!)
Ну так дальше? – от ветхости, что ли конец отпал.

Ежедневное, увядая и опадая,
Завивается вихрем в жесткий, тяжелый жгут.
Ждут – чего они ждут, живут и мрут, ожидая, –
Покажи мне, вождь, подскажи мне, жид, нашепчи мне, шут!

Темен, полон колодец, да яблоки не медовы,
И другая сласть навеяна ветерком:
Вспоминается запах винца-дрянца из Молдовы,
Молодого, вчерашнего, с приторным сахарком.

И кричишь на тошный душок: «Отвяжись, худая,
Молодая, вчерашняя, надоевшая нынче жисть»
Неизбежное, увядая и опадая,
К ежедневному, как патриарх к отцам, приложись!

Говори же, мудрец, говори, на каком глаголе
Наконец-то возможно будет прервать этот рев
И, сложив ладони, предаться с костями воле –
Уж не спрашиваю, которого из ветров.

Вспять и вспять с остановками катится, истлевая,
Не своими глазами захватанная полоса,
И простительная сумятица стилевая
На совсем тарабарские распадается голоса.

15.10.1996

Сонет новогодний

Кто различает в застолье чины?
Разве не помните, чьи именины:
Идоложертвенные мандарины
Дедушке Хроносу посвящены.

Мыслящей снеди ночные смотрины
Им, благодетелям, учреждены.
Каждый багровый ломоть ветчины
Отчее чрево величит с витрины.

Музыка по-цирковому бравурна.
Площадь по-рыночному широка.
Как за румяным лицом старика
Не распознать нам, безумным, Сатурна?
В городе бурно, на сердце дурно,
Хохлятся хвоей златые века.

10.11.1996

Содержание

Дальше