| ПОЭЗИЯ | Выпуск 44 |
|
* * * Не пишется – такая пустота. Кромешный зной, последняя черта. И рокового времени приметы, кровавый бред впитавшие газеты. Готов ли к смерти? К жизни не готов, и снится мне ночами Кишинев. Прозрачный воздух, озера пятно, его поверхность, сердцевина, дно. Тот переулок, где пришлось родиться, и парк, в котором можно заблудиться. Спешу домой, где точно – мать с отцом, чтоб с ними перекинуться словцом. * * * В эпицентре цветущего лета, из-под тесно сплетенных ветвей, долетел отголосок сонета, что заводит с утра соловей. Бесшабашней, сильней, сокровенней, чем в апреле, в зените весны, где-нибудь над кустами сирени, и как будто часы сочтены. Ностальгия. Стоишь на перроне, ожидая, глядишь в никуда. Погружаются в август ладони, и дрожит голубая вода. Рецидив ли? Не ведаю, право. Я вернулся, усталый и злой, чтобы впрыснуть счастливой отравы металлической тонкой иглой. * * * Воздух желтый и щербатый распластался пеленой. Ты ли, ангельский глашатай древней истины земной? Тело, тонкое как пена, выжег ядерный раздрай. Продолжает выть сирена, где под притолокой – рай. Воспарит над занавеской свечку сжавшая рука, перестанет бить железкой в костяную плоть виска. * * * На песчаную дорогу сколько кровь мою ни лей, станет только в мать и в бога сердце бешеней и злей. И серебряною прядью ни к чему кичиться тут, где над выжженною гладью вьюги желтые метут. Где решают только ружья, их отрывистый приказ, да стальные полукружья вертолетных черных глаз. * * * Лист зеленеющий остроугольный в теплой волне голубой, ты понимаешь, конечно, как больно мне расставаться с тобой. Старое озеро, ясность сквозная, тихих аллей торжество. Нет, разлучаться не хочет, я знаю, нежное это родство. Все это, видимо, страшно некстати, словом, вполне ерунда. Тут бы уснуть на траве, на закате, глухо как эта вода. * * * Ты поверишь, я не пью, мину скорбную не строю, просто хочется порою выть у жизни на краю. От предчувствия того, что зовется увяданьем, бесполезным ожиданьем и бессмыслицей всего. Разве только тень мелькнет где-нибудь на перекрестке, в полночь на стенной известке сокровенный слог черкнет. * * * Я бы мог остаться там, где родился. Это случай, вывих совести дремучей, никому не нужный хлам. Остается лишь дышать смесью воздуха и света, бестолковый век поэта до конца опустошать. * * * Неизвестный Кишинев, Странные, чужие взгляды. Он воскрес из мертвецов И восстал после распада. Ни знакомых, ни родни, Ни товарищей по школе. Только тополи одни Светятся в своем раздолье. И до глупости близка Та же ржавая калитка. И скребется у виска Счастье – слабая попытка. * * * От банальности не скрыться никогда, нигде, никак, но едва ли стоит биться головою о косяк. Ты – конструкция земная, выполняющая план, как мгновенная, стальная истина – аэроплан. Где подогнаны все части энтропии вопреки, и находятся во власти человеческой руки. Только в темном переулке, где акация в цвету, не препятствует прогулке привкус горечи во рту. На ионы не дробится в сумасшедшей маете, вечность ласково клубится в каждом крошечном листе. * * * Года построились как числа, Но стройность ложная во всем. Последние остатки смысла Мы теоремой не спасем. Так осыпается песчаник Под башмаками на ходу, И муки музыке изгнанник Внимает как Орфей в аду. * * * Так видят по-другому вещи с годами, как лежат на дне, и пустота страшней и резче, чем надпись кровью на стене. Душа себя перемогает в холодной комнате с утра, и изжитая жизнь шагает из опустевшего двора. |
|
|
|