| ПОЭЗИЯ | Выпуск 52 |
|
Мной недостойным, в долгом рассуждении событий, во взгляде сумрачном на прожитую жизнь, свободной волею и ясным разуменьем достоинство немалое взято. Прочесть, и пережить, и толковать Слова Екклесиастовы, сына Давидова, царя в Иерусалиме: 2. Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – всё суета! Да... жизнь-колпак бряцает бубенцами, как нагло издевающийся шут. На все четыре стороны одно лишь презренное и мелкое верченье, и только пыль... и только беготня, и душераздирающе ничтожны людские ожидания, моленья... надежды и минутная тревога. 3. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? А правда, что нам... что нам, бедным, пользы, когда наш срок короче с каждым вдохом, когда не можем ведать мы – когда? И тем быстрей бежим, чем больше страха, и тем усердней роем наши норы, чем меньше понимаем, в чём наш путь. Наш путь во прахе... путь наш через прах. Мы сами – прах, сыпучий и неверный, готовый с первым ветром улететь. 4. Род проходит и род приходит, а земля остаётся вовеки. О сколько видел он людей с террас своих Ерусалимских... 5. Всходит солнце и заходит солнце и спешит к месту своему, где оно восходит. Он видел зарево закатов иудейских, он слушал крик рассветных петухов, но было в том ему отрады мало, и солнца, отраженные в зрачках, всё меркли... меркли... 6. Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои. Как больно слышать сиплый подголосок, землёю шевелящий без забавы, бросающий, что начато, бегущий в другие земли, чтоб и там наскучить себе своим бессмысленным движеньем. Вращенья – совращенья... круги ветра... 7. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Наверно видно с птичьего полёта, как реки смысл теряют в петлях дельт, и как густеет, их вбирая, море. Оно веками воду отнимает у страждущей земли, но вечно стонет, ярится или спит, забыв алканье, а реки, совершив подземный путь, – обманный путь бесцельного блужданья, – вновь возникают ручейком в истоке, готовые обманывать опять. 8. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око знанием, не наполнится ухо слушаньем. Да, только так творится искупленье! Наш шаг, наш вдох... все наши начинанья – всё труд, всё рознь, всё вязкие усилья, всё каменный, почти сизифов труд. И нас, увы, ничто не утоляет – ни глаз восторг перед невероятьем божественной и пагубной природы, ни слуха очарованного счастье, дарованное звуками святыми. Но худшая беда из бед возможных, которыми казнится человек, – бессилие поведать о страданьях, которые душе дороже счастий, которыми жива она едино, но другу не умеет передать. 9. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. 10. Бывает нечто, о чём говорят: «смотри вот это новое»; но и ЭТО было уже в веках, бывших прежде нас. Так видит на заре времен, тоскуя, молящее, страдальческое око, одни лишь человеческие тени, убогие фигуры вместо лиц. И тихо проклинает злую долю, и смерти ищет даже в предсказаньях. «Что было то и будет», «...ничего нет нового под солнцем» – где ж и взять? Когда сплошной безликой чередою бредет толпа от страха и до страха, от мук рожденья через муки жизни ко дню урочному последней муки... не вняв себе, не осознав Отца, который ждёт в творящем противленье рожденья нового, невиданного прежде, единственно желанного Лица. Тяжка судьба твоя, Екклесиаст! Но в мрачной глубине твоих пророчеств есть свет надежды, потому что есть ошибка. Не всё, что будет – было! И не всё старо, что солнцу озарять придётся. Всяк в этом мире сущий человек, – единственный и неизбежно новый, – обязан Богу новосотвореньем, которое и есть его Лицо, что на лице сложилось в выраженье: любовь, тоска, и скорбь, и прямота, и даже богоборчество порою, как в сыне том, что подлежал гноищу и в распре с Богом веру охранил. Нет старого, всё ново перед нами, когда мы внемлем рангу человека, пусть падшего, но избранного сына, в котором положил Господь надежду на встречу верную в конце времен. И новое не тем извечно ново, что никогда доселе не бывало, а тем, что было бывшее не с нами, не с нами сотряслась земля любовью, не перед нами смертной тьмой оделась, а, значит, вовсе не было до нас ни смерти, ни любви – ведь только с нами жива любовь и неизбежна смерть. 11. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. Ты прав, мудрец, нет памяти о прежнем! Но прежним станет лишь одна безликость, лишь анонимность тёмная времен. Ни настоящего, ни будущего нету – где сокровенных черт не разглядеть, где жизнь себя не олицетворила, где имена одни, где нет духовных Лиц. Где нет Лица, там нет существованья, лишь вечное вчера упоминанья, лишь мертвое пустое «имярек». Об упомянутом не будет поминанья! О сущем только – память... память-жизнь. Есть память-смерть, подручная времен, убийца тихий, погребатель жизни. И только там бессильна память-смерть, где жизнь превыше жизни состоялась, где бытие взошло в существованье, где сотворилось вечное Лицо. Так! Вечное сотворено навечно, ему подругой станет память-жизнь. Духовное есть вечное... живое, и память-жизнь всегда есть память Духа, духовно пребывающая цельность, которую мы вечностью зовём. Ты прав, монарх, нет памяти о прежнем! Не будет и о будущем, которым лишь бытие себя произнесло. Уйдет в бестрепетную память-смерть, всё то, что только в этой жизни было. Не быть мы призваны – существовать! Мы – сущности, творит нас Вечно Сущий. Он сущими желает нас познать. Он ищет оправдания твореньям своим, Он хочет жизни сыну, Он нас творил для Встречи – не для смерти, для встречи в Духе, им же дышит память-жизнь. 17. И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это томление духа. 18. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Но наша скорбь не есть томленье духа! Виновны мы, нам велено скорбеть. Блажен, кто тайным знанием до скорби проник, кто этой жизни устыдился, кто пожелал иного мира больше, чем всех сокровищ этого. Священ, кто в скорбь вошёл, кто плачет, кто трезвеет в сознанье горьком о погибшем мире. Священ, ибо родней ему надежда на Мир иной, на Царство не от мира, нам данное в святых обетованьях, скрепленное запекшеюся кровью в голгофском темени у вбитого Креста. |
|
|
|