«Мишкины горизонты»

Батя приладил к мешку лохматую веревку, затянул горловину.

– Всё, Мишаня, как у солдата.

Мишка с сомнением завладел вещмешком, отец показал.

– Руку продевай, сюда – в лямку… Чё рот раззявил?

– Щас, – засуетился Мишка, пустая торбочка не слушалась, он захныкал. – Чёй-та...

– «Чёй-та», – передразнил отец. – Бестолочь… Стой, не трепыхай.

С грехом пополам, мешок обвис на спине. Батя повернул Мишку за рукав.

– Па, всё? – заскулил Мишка. Огромная телогрейка перетянута солдатским ремнем, рукава – не достанешь рук. Колючий шарф жалит нос, не пострел – кочан. Ногам вольготно в Толькиных валенках. Брательник счастлив – босого в школу не пошлют. – Ну, па-а, жарко!

– Цыть! – батя ущипнул через штаны. – Жарко – не холодно. Отморозишь писюн – девки засмеют.

– Ничё не засмеют, – Мишка утерся рукавом. – Нужны они больно, девки.

– Ой, Мишаня, и не говори! – хихикнул отец, обернулся в комнату. – Мать, ну скоро?!

Слышалось, как квохчет мать, тихое бормотание перемешивалось шелестом газеты. Батя выкрикнул раздраженно:

– Мать!

– Ща, ща.

– Сварим огольца.

– Ниче, под капусту сойдёт, – пошутила матушка.

– Тощ больно, – отец качнул Мишку чугунной рукой. – Камней в карманы наложить, чтоб не сдуло, что ль?

– Толку от тех камней… – вякнул Толян, отцов валенок влетел за занавеску.

– Ой!

– Всё, вот, – матушка вынырнула из горницы, зашла за Мишку, запихала в мешок гостинцы. Мальчик чуть не задохнулся от любопытства, голова сама собой выкручивалась, но чертова одежа! Мать толкнула в затылок. – Не вертись.

– Ма-а, ну че там?!

– Не гоношись!

– Ну, ма-а!

– Голова оторвется!

– Ма!

Матушка затянула мешок. Тяжесть в плечах понравилась – солдат! Мишка попробовал всунуть пальцы под лямку – помешал рукав.

– Что, Мишаня, велика кольчужка? – усмехнулся батя. – Ничего, отрастут руки, тётка лодырей не любит. – Мишке стало жутковато, представилось – ручонки вытянулись до колен. Пробежали мурашки, даже перспектива ехать в кузове не представлялась счастьем. Отец виду не подал – ухмыльнулся в усы. Обойдя вокруг сына, он наставительно указал: – Хорошо себя веди, попросит что – помогай. Не перечь – она баба суровая. Чуть что, хворостиной поперек спины. И это… не путайся шибко под ногами, Лёнька сам как-нить справится. Слушай его. Скажет, дела сторонился – выпорю.

– Отец! – приструнила мать.

– Выпорю, – повторил отец, мягче добавил: – Но Ленька не скажет… Вот еще, – отец присел на корточки, тепло заглянул в глаза. – Приедете, будут харчить предлагать – не соглашайся…

– Как это, тять? – не поверил Мишка, кушать хотелось всегда, а к тетке он ехал, что называется, «на откорм». Сама предложила.

– Уважь ее, откажись. Еще два раза спросит – на третий можно.

– А как не спросит, тять? – испугался Мишка.

– Спросит, – заверил отец. – Чай, из одного родителя...

В сенях загрохотало, Лёнька лихо толкнул дверь, показал голову.

– Ну, долго вы? Машина ждет… – Заметил брата, лукаво подмигнул. – Как тебя, Мишаня! Что, пирожок, полундра?

* * *

Из кузова «полуторки» Мишка не замечал, как крестит в дорогу мать, как батя наставляет Лёньку – косился на восторженные лица пацанов. Можь думают, Лёнька в часть повезет? На катера юнгой. Он умудрился сунуть пальцы под лямку, вещмешок деловито подпрыгнул на спине. Дядя Гриша, водитель «полуторки», бросил в кузов Лёнькин чемодан.

– Малой, садись на лавку. Вон, брезентом укроетесь. Задуват.

Гулко захлопнулась фанерная дверца. В кабине, наверное, тепло. Ленька оторвался от отцовского рукопожатия, морской бушлат, несмотря на трескучий мороз, нараспашку, шапка на затылке. Отвоевав на «мониторах» две недели, Лёнька навсегда хапнул матросского форсу. Повезло брательнику…

– Устроился, пострел? – Ленка перекинул через борт ногу, рывком ввалился в кузов. – Садись. Свалишься еще… – он проследил за Мишкиным взглядом, с пониманием цыкнул. – Рисуешься, фраерюга? Садись, давай. – Мишка нехотя устроился на лавке, брат накинул на плечи брезент, ладонь-лопата грохнула о крышу кабины. – Гришаня, трогай!

Через пару мгновений «полуторка» с надрывным урчанием выползла из колеи – лед под колесами свистел и плавился. Зашатало, качнуло с борта на борт, пустые молочные бидоны покатились в разные стороны. Ленька пнул ближайший и, гикнув в самое ухо, прижал Мишку к себе.

– Эх, Мишаня, были сборы недолги!!! – Мишка заворожено пялился, как убегает кривая улочка, улюлюкают соседские мальчишки, и трясет крючком-хвостиком доходяга Вакса. – Жизнь, Мишка!

* * *

На станции цыганята сразу одолели Лёньку.

– Дядь, ыпонца видел?

– Ну, – брат выдернул Мишку из толчеи.

– Дядь, видел? Дядь!

– Есть че, дядь?

– Патефон хочешь, дядь?

– Брысь, шантрапа! – Лёнька сделал страшное лицо. Дядя Гриша помог огромной тетеньке покинуть кабину, она сложила губки бантиком – кислая мина подтянула цыганят.

– Теть, а теть...

Поезда ждали – под вокзалом-сараюшкой бродил дядька в форме железнодорожника. Барские часы на цепочке, что появлялись каждые две-три минуты цыганят не «заводили». Мишка рассудил – был отлуп. Начальник «скользко» обруливал семейки и тюки, безногий ухарь в замызганном солдатском дождался казенного мата, но гармошка стала играть только громче. Блеклый глаз весело подмигнул, мальчик вцепился в брата.

– Что? – не понял он, а разобравшись, погрозил калеке. – Не шали, пехота – пацана напугашь!

– Есть что пожрать, мореман? – гармонь взвизгнула, солдат приподнялся на культяпках. На грязном ватном одеяле – крошки.

– Пожрать? – Лёнька хлопнул по карманам, извлек портсигар. Калека недолго разглядывал причудливых драконов, «не наши» буквы. Заскорузлые пальцы, трясясь, вытянули папиросину.

– Трофейный, что ль? – уважительно поинтересовался он.

– Ну…

– А мне с тех трофеев – лишь какать под себя, – калека, вразрез словам, честно хохотнул.

– Где тебя так? – угрюмо переспросил Лёнька.

– Под Вязьмой… Музыку послушаешь? – пальцы стукнули по кнопочкам.

– Не надо.

– Не уважаешь? – лоб нахмурился, калека чуть погодя расслабился. – Не бзди – не умею я. Давлю селян на жалость.

– Помогает?

– Не-а – куда ж им, блядям? Цыгане сдохнуть не дают.

– Как угораздило? – Лёнька помог подкурить. Дядька жадно задохнулся, струя дыма ударилась в ладонь.

– Мина, бл…

– Жопа, – протянул Лёнька.

– Жопа, – калека закашлялся.

– А семья чего?

Дядька вздрогнул, на грязном лице выделились трещины-морщины.

– Да, ну ее, бл…!

Мишке дядя не нравился – от него воняло грязью и мочой, как в будке Ваксы. Лёнька этого почему-то не замечал. Мишка тронул брата за бушлат.

– Лёнь, а, Лень! – Калека обратил внимание.

– Сын, что ли, мореман?

Лёнька потрепал Мишку по голове, шапка слезла на глаза.

– Брат. К тетке едем.

– То-то я смотрю, молод ишо, – дядька хитро улыбнулся. – Кем будешь, щегол?

Мишку залихорадило сказать что-нибудь поумнее, глаза уцепились за брата.

– Моряком, – выудил он.

– А чего пряжка со звездой? – «поддел» дядька за Мишкино сокровище. Мальчик напыжился, теперь «солдатская» торба не казалась гордостью, он незаметно зашел за брата, уставился на рельсы. Навернулись слезы. – Ниче! – За узким пустырем с десяток хат, дымят трубы. Мишке представилось горячее варево, воображаемый запах ударил в голову. В животе заурчало.

– Мишаня, тю-у! – Лёнька заглянул в глаза. – Ты ж моряк!

– А что… ремень! – голос предательски задрожал, того и гляди, разревется.

– Ну и что, ремень? – Лёнька шутейно подергал за пряжку. – Вырастешь, будет у тебя бляха вот с та-аким якорем!

Мишка шмыгнул, поправил вещмешок, глаза скользнули по нехорошему дядьке. Взвизгнула гармонь. Калека, отпустив «меха», пошарился в кармане.

– Малой, на вот…

Мишка не поверил глазам – на грязной ладони лежала цыганская конфета-тянучка. Лёнька со смехом подтолкнул.

– Бери уж…

Мишка спрятал конфету в карман, мужчины переглянулись, он опомнился.

– Спасибо, дяденька.

– А нет Бога, Мишаня! – калека подхватил гармонь:

Нету Бога, нету черта.

Только партия одна.

Наш отец – товарищ Сталин

А Калинин – мать родна…

Мишка испугано оглянулся, никто не обратил на калеку внимания. Лишь железнодорожник погрозил флажками, да и отвернулся. Народ больше поглядывал на пути.

– Вот вы где! – из-за спины появился дядя Гриша. – Чего вы! Поезд скоро. Айда в машину! Мадаму отгружу – и в путь.

* * *

Вечерело. В кузове трясло. Молочные бидонов не стало, Лёнчик прижал Мишку к себе и укрылся брезентом. Тем и спасались. Дядя Гриша предложил занять теткино место. Екнуло мальчишеское сердце, Мишка чуть не подпрыгнул от радости, но глянув на Лёньку, охолодел.

– Да, мы тута...

– Ну, как знаш!

Сейчас, под плечом у брата, Мишка гордился собой и сожалел. Завывает ветер, щиплет мороз, дерет глотку голод. Они схарчили матушкин подгон – только мало его. Ручонка, нет-нет, а нырнет в карман. Тянучка встала колом, однако пальцы наполнялись вожделенной сахарной липкостью. Мишка, сжав зубы, уставился на белый горизонт...

– Не спи, дурень, – Лёнька толкнул локтем.

– Не сплю, – встрепенулся Мишка.

– А то я слепой, – Лёнька для верности тряхнул за шиворот.

– Чего ты?! – обиделся Мишка.

– Да, ничего. Мне тебя на горбине тащить, что ль? Приехали. Айда на берег.

Мишка с трудом раскрыл глаза, ресницы замерзли. Нос высунулся наружу – грузовик урчал на перекрестке. Дорога вертала вправо, в степь уходила колея – нееженная, в снежных переметах. Солнце почти село, тени от стеклянных деревьев густо посинели. Прежде чем вылезти, Мишка вцепился в борт.

– Не бзди, – Лёнька сбросил чемодан. – Недалеко. Холм перевалить – и в два раза меньше.

Мишка неуклюже сполз, без помощи не обошлось – дядя Гриша и Лёнчик одновременно подставили руки. Захрустел под валенками снег. Водитель бросил цигарку под колесо и, махнув дежурное «прощевайте», был таков. Куда ни глянь – снежная равнина. Ледяная крупа ужалила нос, Мишка закрыл глаза.

– Ну, что жмуришься, котяра? – Лёнька подтолкнул в спину. – Идти надо.

– Лёнь, ты чего «уши» опустил? – удивился Мишка.

– Нет баб – нет форсу, – Лёнька поднял воротник, переложил чемодан из руки в руку. – А ты, Мишаня, мужик.

– Мужик, – Мишкины глаза счастливо загорелись.

До холма дошли играючи, Мишка плелся за братом, подражать морской походке в валенках не получалось. Он шипел: «Сапог!» – не было в Лёнькиных устах прозвища обиднее. Торбочка вихляла по спине. А вдруг там сало, представил Мишка, но быстро сообразил – мама обязательно угостила бы. Даже затошнило.

– Лёнь, скоро? – захныкал он, едва остановились перевести дух.

– Еще пол столько, – брат присел на чемодан, побаловался портсигаром, но курить не стал. – Ну, как?

Мишка подбросил вещмешок на спине.

– Хорошо.

– Жрать хочешь?

Мишка встрепенулся, взглянул с надеждой.

– Угу.

– И я, – Лёнька встал. – Тётка знаешь добротная какая?

– Не-а, – честно признался Мишка.

– Хорошо, не раскулачили. Убереглась. Почему одним Бог дал…

Мишка ничего не ответил, мудро пожал плечами. Они снова тронулись.

– Лёнь, а Лень? – задыхаясь, спросил Мишка.

– Чего тебе? – брат не обернулся.

– А чего одноногий сказал, что Бога нет? Мамка, вон, молится…

– У мамки есть, – ответил Лёнька, не задумываясь.

– Как это? – валенки путались, Мишка семенил, чтобы поспевать. Лёнька отмахнулся. Понятно, сам не сообразит. – Лёнь, а, Лёнь?

На этот раз брат покосился через плечо.

– Ну?

– А ты, правда, живого японца видел?

– Тьфу ты! – выругался Лёнька.

– Чего ты?

– Много в той башне увидишь! – признался брат.

Зависть заклокотала шибче голода. Мишка насупился, в огромной телогрейке он походил на чучело – не моряка. И вещмешок не настоящий, и бляха со звездой… Ножульки-спички болтаются в валенках, как кое-что в проруби. Зато портянок мотал сам. Курить научиться бы, да цыкать слюной. Мишка потер нос, кончик едва ощутил рукав. Лёнька приостановился.

– Замерз, Мишаня?

– Не-а, – Мишка спрятал глаза под шапкой, оттолкнул протянутую руку.

– Ладно ты, пузырь, лопнешь, – усмехнулся Лёнька, вдруг предложил. – А хошь сам япошку зырить? – Мишка почувствовал подвох – ага, знаем, сунь пальчик – будет зайчик. Как самого маленького, братья донимали постоянно. Сейчас за уши поднимет и закричит: «Вота, Мишаня, та Япония! Видать?». Батя так Москву показывал.

– Надо очень! – огрызнулся Мишка.

– В скотник пленных привозят. Узкоглазые. Маленькие кривоногие, лопочут не по-нашему, – между прочим, объяснил Лёнька. Мишка оживился.

– Врешь!

– Мишаня, схлопочешь у меня, – брат погрозил рукавицей. Вдруг принюхался: – Дымом тянет. Скоро уже. Чуешь?

Правда, воздух окрасился печной гарью, дым стлался под дорогой рваными лоскутами.

– Угу, – Мишка вцепился в бушлат. Замерещились теткины пироги, да жаркий угол под печкой. Желудок разразился выразительной трелью.

* * *

Через околицу перевалили ночью. Крайний двор глянул битыми окнами, сухая полынь торчит сквозь сугробы. Висит на заборе горлышко крынки. Лёнька уверенно вел Мишку по задворкам. Деревенские псы проводили сиплым лаем: лениво, вполголоса – мороз разогнал по будкам. В теткиной хате горел свет, от калитки до высокого крыльца режет снег узкая тропа. Тощая сявка встретила повизгиванием – узнала Лёньку.

– Барса, Барса, – брат потрепал псину, одновременно стукнул в дверь. – Тёть Маша! – чуть погодя в окошке мелькнуло пухлое лицо, лязгнул запор.

– Ой, что поздно так… Лёньча, вымахал! – восхитилась необъятная тётя, пропуская мимо себя. Досталось и Мишке. – Енто кто, Анатолий?

– Михаил, – поправил Мишка, получилось вычурно по-взрослому.

– Мишаня, – Лёнька потряс брата.

– Да путаю – все Пашкина порода, – улыбнулась тётя, вдруг засуетилась. – Проходите, проходите! Чаво на пороге…

Горница заманила дурманом, закружилась голова, Мишка едва дождался, когда брат стянет телогрейку. Внутри задрожало, чуть не теряя сознания, Миша отодвинул занавеску.

– Входи, входи, Мишуня. Не стесняйся. – Запричитала тётя, деловито раскидала верхнюю одежду. Миша не услышал. Глаза прилипли к чугунку, из-под крышки парило. Над сковородником застыла деваха – Лёньке под стать. «Жарила» русская печь, пламя румянило сальные шкварки. Если бы Мишку спросили, какой он, Рай, он непременно нарисовал бы его таким.

– Сашко, ну? Готово? – спросила тётя.

– Чуть еще, – ответила девушка, подмигнула Мишке. – Привет, карапуз.

– Ниче не карапуз, – совсем не обиделся он. Еда манила куда больше, руки просились к ложке. Простая «дорожка» пестрых тряпочек, превратилась в путь к светлому будущему. Скобленый стол, ржаной хлеб, тарелка квашеной капусты – куда мамкиным драникам из картофельной кожуры! Лёнька чего-то не торопится – перемигивается с девкой…

– Кушать то будете? – тётя задала ожидаемый вопрос. Мишка покосился на брата – ой, не спешит. Он вдруг вспомнил батино наставление. Тряхануло. Мишка по-взрослому цыкнул и деловито вставил.

– Да, нет как-то… – Ноги приготовились сорваться. Захлебываясь слюной, Мишка приготовился к дурацкому диалогу...

– Как знаете, – ошарашила тётя. Мишке показалось, он проваливается. Брат за спиной еле слышно присвистнул.

– А я готовила, готовила, – девушка лизнула с ложки жир. – Что ж вы, а?

Мишка заметался от тётки к брату, желудок запротестовал. Ноги сделались ватными.

– Лёнь... – пискнул он. Брательник, как не заметил, буркнул небрежно.

– Да вроде поели мы, Саня. Уж извини.

– Когда успели? – не поверила тётка. Брат заметно проглотил слюну, зло покосился на Мишку.

– Мишаня справный, с ним не оголодашь – подсуетился.

– Ну, ладно, коль так, – тётя с разочарованием засыпала сало в чугунок. Мишкины глаза заблестели от слез.

– Лёнь, – опять пискнул он.

– Чёй у тебя, Мишь? – тётка всплеснула руками. – Плачешь никак?

– С морозу у него, – Лёнька толкнул Мишку в бок. – Разморило... Так мы спать, да, тёть Машь?

– Сашко постелила, где в прошлый раз...

– Уж, вспомню. – Лёнька дёрнул Мишку за руку. – Ну, пошли, что ли... – Уже в сенях он отвесил подзатыльник, не болючий – унизительный. Мишка всхлипнул. Брат толкнул дверь ногой. – Спасибо, Мишаня, за осиновую кашу! – не оборачиваясь, вышел.

* * *

– Тятя велел, – прохныкал Мишка.

– Тятя... – Лёнька оперся на печь. Цигарка в зубах, растянутый тельник – белые просветы посерели. Мишка знал про «второй срок», «первый» лежал в сундуке для особых случаев. Бычок перекочевал на другую сторону, засветился огонек. Лёнька выдохнул дым, бросил окурок в угольное ведро. – Ладно, не злись. – Мишка шмыгнул, брат положил ладонь на плечо. – Хошь ремень подарю?

– С якорем?! – встрепенулся Мишка.

– С якорем, – засмеялся брат.

– Лёньча!

– Ладно, бес, спать ложись.

– Так голодно... – Мишка робко выглянул. – Лёнь, можь попросимся?

Лёнька щелкнул по носу.

– Ты ж моряк, Мишань. Слово бросил – держи!

– Моряк! – просветлел Мишка.

– Ладно, падай, кремень, – Лёнька показал на постель. В изголовье – свернутая телогрейка. Поверх лоскутного одеяла раскинулся бушлат. – Завтра отъедимся. Только смотри! – Лёнька погрозил пальцем. – Язык то прикуси.

– Угу, – пообещал Мишка, он бойко устроился в кровати, сетка провисла почти до пола.

– Будем, понимаш, друг к дружке скатываться, – проворчал Лёнька. – Давай-ка бушлатом прикрою. Я то что – жаркий. – Чёрное сукно укололо нос, запахло въевшейся насовсем солярой, куревом и железом. – Тепло? – поинтересовался брат.

– Тепло, Лёньча.

– Вот и спи... – брат тяжело отвернулся. Мишку тянуло поговорить, впечатления от пережитого булькали на языке. Покосился на Лёньку – полоска белая, полоска чёрная. Вспомнилась румяная Сашка, только, сколько не силился – лицо не грезилось. Но деревянная ложка – в полных очертаниях: капельки жира, коричневые «пятки» пережаренного лука, обкусанный край. Сон, как рукой смело – пусто в животе до тошнотиков. Опять захотелось расплакаться. Тоже мне, моряк! – Мишка закусил губу, слеза скатилась с щеки. Ой, Лёнька б не заметил. Мишка улёгся спиной к брату, накинув бушлат на голову. Под щекой на телогрейке скопилась солёная лужица, плечи предательски дёрнулись.

– У-у, – Мишка сжал кулаком «подушку», ладонь что-то ощутила. Мишка застыл, не веря счастью. – Лёнь, а Лёнь, – позвал он.

Брат буркнул.

– Ну?

– Лёнь, я конфету нашёл...

– Какую еще? – сонно пробурчал брат.

– Дяденька одноногий… злой, помнишь? – рука влезла в карман, Мишка ощутил, как плавится «тянучка».

– Выходит, не злой.

– Угу, – Мишка вытащил конфету, уставился на нее сквозь темноту. – Лёньча, будешь? – чёрно-белая спина не шелохнулась.

– Ну, тебя, Мишаня, – спустя мгновения откликнулся брат. – Мне что – баловаться только. Лопай. 

Мишка запихал конфету в рот, как была – в табачных крошках и карманном мусоре. Померещился запах страшного дядьки, но счастья была бездна. Во мраке для Мишки загорелось солнышко – для него одного. Совсем быстро конфета растворилась, сладость во рту напоминала – она была. Высохли слёзы, Мишке вдруг стало стыдно, что обозвал безногого злым, захотелось повторить «спасибо» как-нибудь иначе. Откровенней, добрее...

– Лёньча, – тихонько позвал он.

– А? – недовольный голос спросонья.

– Лёнь, может он есть, Бог-то?

Сетка заскрипела, Лёнька уставился в потолок, Мишаня живо сориентировался – улегся ему на плечо. Брат поправил бушлат, воротник почти закрыл Мишкино лицо.

– Бог-то? – задумался Лёнька. – Знаешь, Мишаня, всяко быват... – Мишка уже спал, снилась палуба, эсминец разбивает свинцовые волны. Он на твёрдом курсе.

01.02.2011. Владивосток