| ПОЭЗИЯ | Выпуск 57 |
|
* * * Нить Ариадны превратилась в бикфордов шнур. Боль детонирует. Пахнет – как в «Чайке» – серой. Выход на свет – в миллионы спасенных шкур – Жалкой подачкой выглядит, пошлой сценой. Вместо ковчега подан мне – лимузин: Неповоротлив, на крыше гудит мигалка. Кровью заправленный: там не в ходу бензин. С речью прощальной выброшена шпаргалка. Пусть ничего не останется здесь, кроме личных Мертвых вещей: в них – телес заплутавших толика. Что есть стихи, разлетающиеся хаотично? Поражающие элементы. И только. ядовитые глаза тесно-обидно собранным вещам серьги на скорую руку розданы чувства ушли задолго до «прощай» не удержались мольбами-просьбами легче с петель срываться, чем с цепи пустишь погоню – вернешься в себя с трудом лед (вместо слез) дыханьем не растопить рядом остаться равно индеветь вдвоем цифры мерцают задумчиво на табло близится, близится мнимый ажиотаж ты упакуешь в память моё тепло и с безразличием сдашь в основной багаж что мне оставишь? серый пустой вокзал новую фотку под пленкой – бумажнику: северные ядовитые глаза тонкие заостренные шпажки губ будет нырять за шиворот дерзкий снег будет прощальными розгами бить озноб новая веха наметит скорый разбег новыми граблями не расшибить бы лоб сапсан железные дорожки морщин проложило время на карте лица меньше смеемся, больше молчим сосчитать отличий от мертвеца где замерла временная ось тщетны отчаянные рывки в скоростные трассы для слез множественные желобки смятое белье – утюгом не оглядываться назад себя загрустившую ни о ком кремом для тех, кому за… по несуществующим адресам через родинки-города мчится неугомонный сапсан пока есть – куда Достать Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать…» Борис Пастернак Достать Пастернака (из книжного шкафа) и – плакать. И прыгать по строчкам, замученным в школьные годы. Чудесные лесенки слов – эскалатор на плаху Беспомощных собственных образов, зреющих гордо И реющих, жаждущих бури в граненом стакане, Как минимум. Максимум – в бурей стакане разбитом Пылать-полыхать или тлеть безнадежно – стихами. И быть некрасивым. И не оттого ль – знаменитым? Цель будет достигнута, если идти к ней настырно, Скакать на Пегасе и Музу молить неустанно. Достать Пастернака! Ни дома, ни древа, ни сына Не надо. А вот Пастернака достану, достану, достану… Люблю Люблю тебя – тссс! – тайком: Из-за маленькой занавески, Губы нервно исследуя языком, Краешки закусывая – по-детски… А иногда наблюдаю стойко Под лип редеющим шатром, Приземлившейся на плечи листвой согрета, Как вышагиваешь ты – на помойку… (С мусорным ведром, За сто метров выкуривая две сигареты!) Оглянешься – зажмурюсь, Окликнешь – потуплю взор, сфокусируюсь на жуке, Ползущем отчаянно по чернеющей тростинке. Порой, мысленно расхрабрившись, Я пристану к тебе – ворсинкой на пиджаке Едва пожелтевшим листиком на ботинке… Стекольщик Стекольщик любуется свежим срезом. На мускулистых руках – наколки. Умело искромсанный стеклорезом Мир фрагментарен – через осколки. Тасует он стеклышки, чертыхаясь. Скругляет углы, применив сноровку. На сложенный странной мозаикой хаос Наносит узоры и тонировку. И курит на корточках, глядя в небо – Сквозь прямоугольники в пыльной раме. Он мастер стекольного ширпотреба! (Вчера – просто плотник на пилораме.) Стекло загрубевшие пальцы ранит… Когда с собутыльниками не квасит, Он знает, какой нанести орнамент, Чтоб жизнь эту грустную приукрасить. * * * Седовласый шеф-повар опять не доволен фаршем, В мясорубку прокручивает меня – туда-обратно: Не умею по жизни – строем, тем паче – маршем, Не умею мыслить стандартно и адекватно. На поток поставлен процесс вылепленья прочих. А меня забросили в брак – и без разбирательств. Ведь моя некондиция имидж фирмы? порочит И статистику портит удачных очковтирательств. Брак первичный, а значит, позже порубят снова, Начинят пропагандой, смешают с послушной жижей. Производство не терпит сбоев и останова, Никому не позволит особенным быть и рыжим. Однородность чужда мне. И более – чужеродна. Но нас метят, как скот клеймом, на плече – зарубкой. И на шею аркан – пресловутый грех первородный. Все мы – фарш, перекрученный опытной мясорубкой. Я на противень встать не боюсь, я почти согласна (Кто согласия спросит у фарша, у дубликата?) Седовласый шеф-повар для нас не жалеет масла, Выпуская на свет приличные фабрикаты. Пахнет тобой Взорваны почки неведомой силой извне, Щиплет в носу и чиханье сменяется кашлем. Пахнет тобой – в запоздалой московской весне! Снова – тобой, словно не было стылых – вчерашних. В девах солярисных: в их оголенных пупках, В гордой неспешности, позе (кокетки-туземки); В срезанных ландышах, что продает на лотках Пенсионерка Элиза – у входа в подземку. В бицепсах встречных парней, в галерее тату На атлетических спинах сквозь белые майки. В скрежете шин (разрывают в ночи темноту Мото-подснежники – первые, быстрые байки!) Окна распахнуты – все! Гастарбайтер с метлой На запыленном бордюре глазеет на женщин. Спрятаться негде. В подвалах стального метро Пахнет тобой – еще слаще, пронзительней, резче! * * * Фонарь качается, свет – невообразим, И попранными кажутся святыни В промозглых сумерках и слякотной грязи, В ноябрьской стыни. В разгул стихии я плохой борец – С грядущей вечностью и первозданным снегом. Я красотой твоей любуюсь – как беглец Перед побегом. Но не спешу в «тепло», где брань и кутерьма, Где торгаши считают мятые червонцы. Где на прилавках переполненных хурма Заменит солнце. Пусть сердце будет мне поводырем В кромешной тьме. Не там, не так, не с теми Весь мир качается под старым фонарем! И наши тени… dream 1 я погружаюсь в сериалы-сны с престранным нескончаемым сюжетом: слепого подсознанья легкой жертвой сама лечу на уток подсадных. на первый зов (пластмассовый манок?). большая тяга сердца, а не плоти: сливаться в ослепительном полете, не чуя крыльев и не чуя ног. под гул опустошаемых обойм, не отразившись в речки амальгаме, целую пересохшими губами лишь воздух, обратившийся тобой. стыдливость первым лотом на торги. попробуй-ка в разгар ночной охоты, где мельницы воюют с донкихотом, от Фрейда вездесущего сбеги. 2 у судьбы не ходим в баловнях, оттого дороги – врозь. ах, не снилось Вере Павловне, что с тобой нам довелось видеть в снах ночами долгими, смутной яви вопреки... – параллельными дорогами поразительно близки. утрамбуем боль старательно, за двузначный троп – горой. сердце тронет по касательной нелирический герой. мы страдальцы, а не баловни, ведь к самим себе глухи. ах, не снились Вере Павловой эти горькие стихи. 3 за чтением Ницше с другой ожидаешь восход. скажу тебе важных три слова (хоть не Заратустра): «спасибо, что снишься!» к подачке привыкну вот-вот, не стану, как раньше, заламывать пальцы до хруста. влечение – спам, рассылаемый в души извне, внутри содержащий еще неизученный вирус. мне есть, о чем спать. жаль, что не о чем бодрствовать мне: из дня безразмерного саван раскроен на вырост. за тучей нависшей, расклад непременно иной: влюбленные рьяно бьют молотом по наковальне… спасибо, что снишься. что ночью холодной – со мной, и мне безразлично – открыта ли форточка в спальне. променад время не останови музыку – внутри меня не ходи по пятам с косой да вразвалочку спрячь откованную дирижерскую палочку отсрочь наш прощальный променад позже умение слышать зачтется мне где вечности нанимаешься ты в прислугу напряги вековое ухо доверься слуху обращаюсь с элементарной частицей не не дыши в спину законом тождества не души грудь пригретой анакондой зиждется мир на трех аккордах во мне же – бесчисленное множество и величием одичалых консерваторий не пытайся звуки выманить или выменять смысл быть только в музыке – внутри меня чтобы вслушиваться и вторить даже если нет в глазах любви (нет любви?) даже если нет мало-мальского азарта не суди предвзято раз ноты взяты да не останови музыку не останови соль Она поманит пальцем – ты уйдешь, Лёд колеи растапливая солью… Я расцелую слепки от подошв И захлебнусь невыплаканной болью. Она поманит пальцем – всё простив, Налепишь лейкопластыря заплатки На раны. И под приторный мотив Поднимешься на задние на лапки. Она поманит и – на поводок Зацепит душу. Горестный скиталец Я прочь уйду. Раз целый мир не смог (Мой!) заменить её капризный палец. |
|
|
|