| ПОЭЗИЯ | Выпуск 68 |
|
* * * Стены древнего Кремля присели, Веточку Софийскую берут И на голубой своей постели Пишут: «Милый друг, Ты лежишь, во сне и нас белее, Всё откинув и раскрыв. Небо тоже носит крестики на шее, Его платье сшито из Москвы». О, наш милый, милый, милый, милый, Видишь нас? Мы ждем в местах По теченью. С адской силой, Смотри, реку вкладываем в твои уста! Жил мы был. За стольными холмами В пальмовом лесу чинил ружье, Уперевшись карими стволами В мерзкое собранье дней свое. Молчишь? Молчишь. И мы тебя не слышим, А пьем из полушария тот свет, И листьями оранжевыми дышим, Из твоих бывших поднимаясь сигарет. Огромная земля на млечные лопатки Там падает, как на слова мотив, Как память с высоты разодранной загадки В земных огромных букв мерцающий петит. * * * Лене Ты на окне сидишь, 15 лет назад, У воздуха в руке, с коленями в обнимку, И фон прилег – в твоих неволосах, Но умер на полу в пустой гримерной снимка. Все что цвело вокруг – отпрянуло и съело Само себя. Впотьмах, глотая тетиву, Судьба дрожит, расставив, как хотела Всю мебель по углам – корнями в глубину. А ось сюжета стерлась? – Умерла И проросла в другом саду. Сквозь нас взлетела, Самозабвенно, как горящая стрела, Неся через живот свое сухое тело. У мертвых соответствий пальцы ледяные, А шея у меня гуляет без подруг. Как жизнь сплелась в пустяк, пока мы всё ловили Гул голосов ее из раковин тех рук! За вбитым в каждый шаг последним поворотом Из наводненья сна, где ты одна живешь, Вплетая в этот хор единственную ноту, Всех соответствий правду, зыбь и ложь, Кровать не перевернута... Ты накроешь стол. И перейдешь ко мне за шов стихотворенья. И вдруг погаснет свет, и в комнате пустой Ты скомканную жизнь разгладишь на коленях. ПИСЬМА ЛЕНИНА Дела мне хочется закончить. Все устроить, что можно устроить. Выкинуть фотографии и комнаты старья. Зачем оно в ящике без стола. И сам я ящик без стола. Зимою холодно, весной прохладно, а летом жарко, осенью тепло. Вот знанья, я их накопил, и только их перебирать приятно. Вы понимаете меня, предметы? Вашим пятнам наверное тепло сейчас со мной. Мне так тепло сейчас – просто огонь, и дерево горит же мной, а мне не жарко, не холодно, не хладно, не прохладно. Тепло. И адно. Все блеют – книги, мои книги! А я свои желаю сжечь. Тебя, собаку, первого, потом тебя! Потом вас всех. Как тесто ваше мне слоеное противно. Тебя вот только я любил, моя смешная ты, но сколько могут длиться отношенья? Я лил в них кровь из крана в шее, но она кончилась, и больше не смешно. Я написать о совершённой жизни просто – чертой и точкою – хочу, хотел. Вот точка. Вот предел. Вот запредел. Что вам я расскажу, предметы маленькие? Мне ничего не видно. Умерли детали, и летчики, вытащенные живой тягой из мертвой петли, провожают меня, сверкая ногтями снова руки. И, как те письма Ленина ко мне, они летят по воздуху ко мне, в своем по воздуху летающем письме, в летающем бесследно дне. А я? Я след? Конечно – нет. Я глажу пальмовые пни по волосам. Они плывут в морской воде по адресам. Своим огромным, белым адресам. Ракушка Камень След |
|
|
|