Катарсис

Гроссман, Абрам. Катарсис. – СПб.: Алетейя, 2015. 320 с.

Роман о сталинщине и ее последствиях. Но – по существу – роман обо всем на свете. Роман о добре и зле и о заданном человеку родовом свойстве очищения и самоисправления.

«Катарсис» – название. Но за греческим катарсисом угадывается другая, каббалистическая категория: тиккун.

В частности, одно из значений слова «тиккун» таково: исправляя и очищая самого себя, человек в какой-то мере исправляет и очищает Вселенную как таковую.

А человеческая Вселенная огромна, многозначна, и крайности ее – взаимообратимы. Как взаимообратимы в повествовании Абрама Гроссмана и хронотопы человеческой Вселенной: здесь мы, по воле повествователя, посещаем и адский ад – концлагерь на урановых рудниках Якутии, и райский ад – клинику в американском кампусе, и адский рай – последний уголок Фишера под лестницей в лагерной бухгалтерии, и райский рай – осенние пейзажи на Восточном побережье США (как их видит генетически обреченная смерти Маша Мокина) или христианский храм с витражом Марка Шагала.

«Мiр во зле лежит…» (1 Ин 5:19) И нет ему очищения, нет ему исправления помимо человеческого страдания. Нашего-с-вами страдания. Стержень человеческого страдания принизывает все повествование Абрама Гроссмана. Как бы феноменология страдания… И этот стержень страдания – в описании любой из ситуаций романа: от раздавленного валуном немецкого ребенка до каббалистических откровений виленского раввина Иосифа Фишера или церковных откровений исстрадавшегося и страданием искупающего свои злодеяния бывшего вохровца Василия Мокина.

И тот же стержень страдания пронизывает все ярусы советского сталинского и послесталинского общества: от антикультуры блатарей до остатков высокой русской дворянско-интеллигентской культуры Евгении Валериановны Оболенской (она же Баб-Женя).

Возможно ли исцеление? И для всех ли возможно?

Комендант Зверев – страшный двойник Мокина, воистину, сын погибели. И безразлично, кто убирает Зверева из жизненного процесса – то ли таежный медведь, то ли его помощник, которому не под силу быть соучастником его злодеяний… И тем страшнее та невыносимость для человеческого существования историческая ситуация, то сталинское или сталинско-гитлеровское время, когда, по словам архивного домового Шубина, – «бес пришел, сатану привел, чертенят наплодил, дьявола в кумовья зовет» (с. 186).

Книга, в значительной мере посвященная страданиям волжско-немецкого народа (спецпереселенцы, Даша, косвенно – сама того не ведая – Машенька), создана писателем-евреем… Акт великодушия.

Абрам Иосифович Гроссман – ученый-биолог, генетик. И он – вслед за Кольцовым, Тимофеевым-Ресовским, Феодосием Добжанским, Эфроимсоном или Николаем Воронцовым знает, что в человеке заложена потребность очищения и любви, потребность тиккуна. Знает также, что в мiре и в человеке действуют бесовские силы, жаждущие истребить эту потребность. Но эта потребность, потребность любви и очищения – есть. И она жива и неистребима в таких людях, как рав Фишер, о. Глеб или отравленная через материнский организм Машенька Мокина.

«<…> за завтраком Маша задумчиво изучала поверхность какао в стакане.

– Папуля, вот почему, когда любишь, все нравится… даже пенка на какаве?

<…>

– Любить – это очень тяжело… – начал Мокин издалека.

– Это как будто горло болит? – с радостью перебила дочка.

– Ну, вроде бы… – обрадовался он подброшенной мысли.

– Так почему же все люди хотят болеть ею? – дочка снова загнала его в угол.

Василий не знал, что ответить. <…>»

Только бы не предать, искушаясь лукавым веком (а каждый век лукав и растлен – только на свой лад) эту интуицию любви, эту «высокую болезнь» любви, которой, по существу, и строится мiр…

Таков основной урок книги Абрама Гроссмана. После великого писателя Василия Гроссмана – фамилия обязывает: le nom oblige…

Обязательство, на мой взгляд, оправдано.