Андромеда

Прочитав на днях произведение известной писательницы N, я приказала себе быть осторожной, весьма осторожной в характеристиках и высказываниях, хоть и соблазнительно, отбросив все, чему нас учили бабушки, открыть и показать, продемонстрировать миру...

Но начать все же придется с зеленого кожанного пальто моей киевской подружки и сотрудницы Цыпочки.

Цыпочка родилась, выросла и жила на Подоле. Тому, кто знаком с гео-этническими особенностями этого места, скорее местечка, мои комментарии ни к чему.

А кто не знал послевоенного и до-перестроечного Подола, они уже не понадобятся. Прежнего Подола нет. Его снесли, отреставрировали, похоронили и частично превратили в Музей. Говорят, Подол посвежел и похорошел... как Лазарь.

К счастью, мои глаза этого уже не видели и я запомнила Подол, таким, каким он достался моему поколению.

С единственно действующей в Киеве, а м.б. и на Украине синагогой , с удивительными трущобами, где приличные девочки из еврейских семей мирно жарили оладьи на общих с профессиональными проститутками – кухнях, где не во всякий подъезд можно было войти , не наткнувшись на дохлую крысу, где благородная старина Украинской Сечи выявлялась в названиях улиц и археоло-гических раскопках, куда стремился, скрываясь от преследователей романтический юнкер из романа «Белая гвардия»...

Словом, это был Подол и на Подоле жила моя подружка Цыпочка.

Когда-то она грамотно вышла замуж, поездила со своим военным мужем, родила Девочку, развелась, как положено, и вернулась в свою аварийную подольскую трущобу, с котами, крысами, обнаженной проводкой, страшными соседями , обваливающейся штукатуркой и неисправной канализацией.

У Цыпочки было полно друзей, жила она беззаботно и весело, работала в реставрационной мастерской , ездила в командировки, подрабатывала шитьем, ходила в походы , каталась на горных лыжах, но никогда не забывала о статусе разведенной мамаши, выпрашивая в профкоме справку, курсовку или путевочку в пионерский лагерь.

Как-то раз, обсуждая с нами очередную бытовую проблему, Цыпа вознамерилась получить в профкоме особо важную бумагу. Наш проверенный бабский коллектив оживился и мы стали давать ей полезные советы: как подойти, как ловчей пожаловаться и как нарядиться, чтобы выглядеть понесчастнее. Я тоже решила внести свою лепту и предложила надеть «то клеенчатое зеленое пальто со старомодным шалевым воротничком».

Боже, что тут началось! Только благодаря природному Ципиному добродушию и незлобливости нам удалось сохранить отношения.

Оказалось, пальто это было вывезено из Германии!, выполнено из натуральной Кожи!, может даже Лайки!, а то, что я полагала клеенчатым блеском, было на самом деле – Особым Лаком!, предохранявшим кожу от затирания! (Немецкая же предусмотрительность, блин!).

Целую неделю Ципа косилась обижено, а еще через две явилась на работу в новой зеленой куртке, явно перешитой из качественного немецкого пальто. Я поахала, повосхищалась и наша дружба была восстановлена.

Прошли годы. И недавно мне пришлось убедиться, что человек почти не меняется, а уроки прошлого остаются невостребованными.

В Тель-Авиве, в группе, где я обучалась рекламному мастерству, изредка появлялся веселый, неуловимый какой-то студент, среднего возраста, более чем среднего роста, с незаметной бородкой, мягкими повадками и хорошо развитым чувством юмора.

Он явно принадлежал к газетной, художественной или подобной братии, демонстрируя нам некоторое превосходство. Но человек он был приятный, незлой, конформный, как говорится, и превосходство это легко растворялось в дружеской беседе, во время чаепития или пития чего покрепче, если случалось.

Мне отчего-то было его жаль. Наметанным женским глазом я отмечала дорогое шмотье, фирменную обувь, внимательно подобранные аксесуры: трубку, ручку, кейс... Но, как Станиславский, почему-то не верила. За этой нарочитой солидностью мне чудилось клеенчатое пальто подружки Цыпы, матери-одиночки с Подола.

Сложилось так, что дипломную работу, рекламный проект мы делали в одной с ним группе. Выяснилось, что студент этот – профессиональный график, режиссер также, жил заграницей, недавно устроился на высокооплачиваемую работу, счастлив в неофициальном браке, водит машину и, как говорится, неплохо стоит.

Я, восторженный новичок в рекламном ремесле, взяла на себя почти все, оставив единственному в группе профессионалу работу легкую и почетную: просканировать мои заготовки, внести их в компьютер, поиграть с изображением, покрутить, подчистить, ввести текст и отпечатать рекламный плакат.

Для последней, завершающей стадии, мы отправились к Графику домой, в сопровождении студентки, избравшей в нашей группе функцию администратора: согнать всех, расставить по местам и принудить трудиться.

По дороге График подсел ко мне в машину, восторженно пощелкал языком, одобряя модель и велел ехать в Андромеду.

– ?

Я скрыла от курса свою основную профессию, по израильскому мифу, почетную и высокооплачиваимую. Поэтому мое недоумение выглядело естественно: я действительно не знала, что такое «Андромеда» и как в нее ехать. Тоном, предвкушающим совместное удовольствие от предстоящего лакомства, График обещал показать дорогу:

– Ехай.

По пути он разговаривал по мобильному с разными людьми на многих языках, я удивлялась его знаниям, уточняя у Администраторши:

– Неужели, беэмет[1], грузинский?

Я видела, что мы едем в Яффо, понимая Яфу по морю, базару и мастерским знакомых художников. Поэтому, когда мы очутились у высоких металлических ворот с охранником, пропускной системой, и решеткой высоченного забора, я немедленно связала свои представления о Графике, поселив его в промзоне за колючей проволокой. Действительно, бетонный склеп подземного гаража, вполне ответил этому образу и, выйдя из машины, я стала ждать, что вот-вот откроется какая-нибудь потайная дверь и мы увидим помещение, ловко приспособленное под жилье.

Вместо этого за дверью оказался ярко освещенный подъезд, мы вошли в лифт, спустились (или поднялись) на какой-то этаж и очутились на обычной лестничной клетке. Я радовалась за нового друга – тут и жилье, оказывается, есть, ведомственное, наверное, при промзоне. Возможно, График по ночам подрабатывает сторожем, промзону сторожит, – думала я.

(Вот она – сила стереотипа! Ничему, ничему не научило меня Цыпочкино кожанное пальто!).

Дверь открыла солидная рыжеватая дама, по виду – теща. У ног ее крутился упругим мячом такой же рыжеватый породистый бультерьер, собака на любителя. Квартира оказалась чистой (вот могут же люди), просторной, без детей и картин.

Меня заинтересовал компьютер, новая для меня графическая программа и неограниченные возможности недорого, всего 400 шекелей, сканера. Приступили. Работать с Графиком было легко и приятно, изредка подваливал мускулистый бультерьер с непроизносимым именем, я поглаживала его, обзывая уродом и понимала, что Графику больше пошел бы уютный спаниель или веселый пудель. Потому и спросила невпопад интеллегентного вида тещу:

– Ведь это ваша собака?

Теща взглянула недоуменно:

– А чья же?

Она была безусловно права, но позже я все-таки выяснила у Графика, что собаку заводил не он, а получил в комплекте с рыжеватой женой и тещей.

Плакаты получились на славу.

Вернулась с работы красивая, породистая графикова жена. Выпили чаю... В ванной я отметила желтоватый мрамор, теплых тонов кафель, капало с веревочки, с нераздельного купальника явно тещиного размера – зимой? – неужели теща моржует? Уютно, но зеркала нет – значит не своя квартира, верно снимают. Мысль о ведомственном жилье уже оставила меня.

Я засиделась в гостях, было мило, говорили о билетах в балет, о любимом бультерьере, о последней работе Графика. Он показал мне свои выдержанные, культурные рекламные проспекты. Я искренне хвалила.

Уже в лифте, провожая меня к машине, График спросил, как о недосказанном:

– Ты знаешь, сколько я плачу за эти три комнаты?

– Ну?

– Полторы тысячи долларов.

Я молчала. График остановил лифт:

– Хочешь, покажу?

Я последовала за ним. Мы вышли из лифта на площадь, неожиданно открывшуюся между двумя высоченными домами-башнями. В небе летела луна, стояли молчаливые пальмы, уступы террасы спускались к искусственному водопаду. Яфа лежала у нас под ногами, а впереди, до горизонта шумело ночное море.

Я вспомнила курсовые проекты нашей институтской молодости и, наконец, все поняла...

Город будущего.

– Дискотеки, клубные помещения для жильцов, бассейны (вот он – мокрый тещин купальник), фонтаны, водопады, внутренние дворики, линия доставки, подземные гаражи, джакузи, теннисные корты, спортивные залы, тренажеры...

Пока я перечисляла, График водил меня по огромной, многоуровневой площади, засаженной многолетними пальмами, как в Иерусалиме, на кикар Сафра[2] и показывал мне мраморные фонтаны, водопады, бассейны, дискотеку, спортивные залы. Показывал луну и вид на море, показывал арочные окна какой-то квартиры, занимающие три этажа, показывал сторожа, охраняющего у водопада, показывал антикварную мебель, украшающую внутренние дворики и холлы, дорогие рамы входных дверей, выполненные из цельного дуба, необыкновенной крепости и прозрачности стекла, медные поковки на старинной или почти-старинной мебели.

Это была «Андромеда» – миллионерский приют в Яффо, на берегу моря. Похоже, что импозантное великолепие этих фасадов можно оценить только с моря, входя в порт на белом теплоходе. С берега же, я думаю, удастся разглядеть лишь фрагменты – карнизы, лепнину, балконы и балкончики, да и то, если изловчиться и лечь, расслабившись и глядя в небо. Но я не попробовала, да и охрана вряд ли согласилась бы видеть меня распростертой на земле, рядом с электрическими воротами и решетчатым забором.

Мы спустились в гараж и График признался мне, что готов корячиться на своей высокооплачиваемой работе и по 16 часов в сутки, но чтоб жилье снимать не где-нибудь, в «Андромеде».

Научусь ли я когда-нибудь разбираться в людях?

[1] (Вернуться) Бэемет – по-правде, взаправду (ивр.)

[2] (Вернуться) Кикар – площадь, каравай (ивр.) Кикар Сафра – площадь в Иерусалиме, перед муниципалитетом.