| ПОЭЗИЯ | Выпуск 71 |
|
* * * Борису Кокотову Когда, ожив, тревожится строка, последнее подыскивая слово, и женщина за гранью сорока, смеясь, пуститься в тяжкие готова, когда и погубить, и позабыть, принять и отказаться несподручно, и тошно быть, и боязно не быть, и скучно с жизнью, и со смертью скучно, когда наедине с самим собой не хочется. Точнее – невозможно. Когда проигран выигранный бой, и память озирается тревожно, тогда, духовной жаждою томим, я пару строчек вписываю в мим… * * * Александру Кузьменкову Возможно, я не прав. Судьба моя подсказывает: бунт всегда без толку, и медсестра, ухмылки не тая, воткнёт мне в вену ржавую иголку, а санитары, дружно гогоча, внесут в палату пьяного врача. Врач на меня угрюмый бросит взгляд и рявкнет: «Всё права качаешь, гад?» И харкнет мне в лицо благую весть: «Отвесть его в палату номер шесть!» * * * Тане Носальской Под обрывками строк и обломками слов, отбывающий срок за осколками снов, недостойный сумы, не берущий взаймы, опаленный огнём ослепительной тьмы, ни в побег, ни в полёт, ни с размаху на лёд, а сквозь стены телесной тюрьмы, напролёт, не взыскующий правды, не алчущий лжи, не забывший, что верить нельзя в миражи, не глупец, не гордец, не злодей и не друг, сам собой замыкаю обманчивый круг... ЗАРИСОВКА Н.А.З. Младой пастух, забыв про свой рожок, кусает ассирийский пирожок. Лежат на полке бабкины клыки, русалка выползает из реки, в кустах овцу насилует овчар, и пышет ядом дерево анчар… ____ Порхает в небе птица воробей, в полете избавляясь от скорбей, бегут цыгане шумною толпой, чугунный хлеб повис над головой, везет чуму корабль из дальних стран, на землю опускается туман, и доктор, с выражением лица, втыкает скальпель в ухаря-купца… * * * Моей жене, леди Виктории Джейн Из зеркала смотрит изысканный труп, кидается век-волкодав, безумный поэт, непорочен и глуп, пихает, как шапку в рукав, бесплодную шубу сибирских степей, давно обмелевший Байкал. Свисают тела с оголенных ветвей, рыдает гармошка, и кал налип на сапог. Или это сапог в него, не подумав, вступил. Хрипит трубадур. Задыхается рог, и черви ползут из могил. А мы не способны ни петь, ни терпеть, ни думать, ни плакать, ни жить. Хохочет палач. Развевается плеть. Судьбы обрывается нить… * * * Владиславу Пенькову Всё чаще мне является во сне мой кредитор, который должен мне. И вижу я во сне и наяву, что я не жив, хотя еще живу. Что груз долгов моих мне не поднять, что на меня наложена печать. Меня зовут. Мне говорят – пора. Неотличимо завтра от вчера. Вокруг меня кольцо бесплотных рук, но светел мрак, струящийся вокруг. Мерещится в конце туннеля свет, но нет туннеля. Света тоже нет. И все равно, я знаю, это – так: пусть мрак вокруг, но светел этот мрак.... * * * Тётке Лиле Пью запах тубероз, люблю туберкулёз и не могу без слез своих оставить роз. Короче, соловей, без розочки своей, не то, чтобы еврей, но и не нееврей. Пусть истина в вине, приятно мне вдвойне – по собственной вине я вою при луне. Ворочаюсь без сна, в крови бурлит весна, кровоточит десна, зеленая сосна – её заманчив сук, на нем без ног, без рук проводит свой досуг веселый военрук, а на другом суку с винтовкой на боку как яблоко в соку висит, попив чайку, унылый дурачок, попавший на крючок. Румян и круглощёк, потертый пиджачок и стоптанный сапог – он, вообще, убог, и из-под шляпы рог торчит куда-то вбок, Он на себя навлёк наш суд – суров и строг, и мы его – в острог! Вот именно – в острог! |
|
|
|