| ПОЭЗИЯ | Выпуск 71 |
|
ДРУЖКОВСКИЙ ДИПТИХ 1 В такой глуши, где воздух был нетронут, не попадавший в легкие ничьи, там в озере образовался омут, а вдоль холма прорезались ручьи, там продолжалось Божие творенье уже само собой, без повеленья. Земля вторично жизнь произвела, и там, где прежде глина розовела, лежало человеческое тело, а позже рядом женщина прошла. Все прочее осталось на бумаге, и устыдились мы, что были наги, перебрались в седьмой микрорайон, где сам не помню, сколько лет живем. Рука качает детскую кроватку, на тремпеле сто лет висит пиджак. Закат угас, и звезды в беспорядке – в созвездия не сложишь их никак. 2 Соглашайся на меньшее, дура, после хитростью все заберешь. Старый Шлойме глотает микстуру, собирает патроны Гаврош. В этом городе страшно и дико и не выпрямишь спины людей, чтоб там не напридумывал Диккенс, чтоб там спьяну не плел Теккерей. Добываем ли глину в карьере, добиваем лопатой врага, все равно мы свое отгорели и попутали все берега! 30 мая 2015 * * * Человеку другому, который сильнее меня, достается земля, та, в которой нашел археолог, ископаемый меч, отпечаток лихого коня и остатки костра на стоянке татаро-монголов. Ты, кто завтра лопатой разроет слоеную степь, по приметам каким-нибудь жизнь мою тоже заметь... Дружковка, Донбасс март 2015 * * * Хорошо, что снегами укрыта земля, что солдат в маскхалате стреляет в меня. Что отсюда улыбка его не видна, что я будто бы падаю в погреб без дна. Что находят живым, и везут меня в тыл, и в больницу заносят меня без бахил. Что хирург, не надеясь на быстрый осмотр, шьет пространство и смерть из меня достает, а потом пьет из термоса кофе и зря, что забрызгал халат, упрекает меня. Донбасс, февраль 2015 * * * Ночью я видел звезды обоих полушарий одновременно (небо было почти молочным). Будущее разбухло: оно вмещает теперь и меня, но пока не точно. Тошнит от русской весны, что продолжит собой украинскую зиму. Копоти шин стало меньше, запах въелся в Крещатик. Родинка над губой помогает тебя отличить от других женщин даже в толпе. На руке ожег от раскаленной бутылки из-под белого полусухого. Я привыкну к тебе и проснусь, просветленный, в шесть или, может быть, в полседьмого, проснусь, чтобы жить. * * * Максиму Щербакову Почти одинаковы: род, рать, деревьями в белых шарфах спать. Добро с кулаками: под дых, влет, нескладного времени кровь, пот. Потом устаканится: рвань, хлябь, а в Киеве весело – гробь, грабь. А если зацепит (февраль – лют), Затянется рана, как льдом пруд. * * * Я просочился в щелочку, меня не стало… Александр Козлов Мне жить разрешалось с людьми, но я был обязан звонить в колокольчик, который носил с собой, а смерть не за каждым следит, но за всеми сразу, поэтому мне уже тридцать и я живой. Когда в феврале из державной обертки – зверем я выпал на снег (Боже, элиосон имас!), деревья молились, раскачивались деревья и в темной воде отражался один из нас. * * * По живому пространству, где фосфор оставляет чахоточный след, я прошел невесомо и просто без знамен, без потерь, без побед. Там о смерти ни слова – не каркай: ворон ворона не заклюет! На какие военные карты нанесут этот пеший поход? Я ходил по холмам и пригоркам (хочешь смерти – так быть посему), но ни корки теперь, ни полкорки я с чужого стола не возьму. |
|
|
|