Тайная и явная жизнь

1

Предлагаемая вашему вниманию повесть или история, как ее позиционирует автор, называется по первой строчке песни, являвшейся символом еврейского Сопротивления – «Не говори, что ты идёшь в последний путь». Песня была написана Хиршем Гликом – молодым виленским поэтом на мелодию песни советского еврейского композитора Дмитрия Покрасса «То не тучи – грозовые облака» и стала одной из самых популярных еврейских песен времен Холокоста. Она была даже известна, как «Гимн еврейских партизан» и, появившись на свет в 1942 году, мгновенно распространилась по еврейским гетто и лагерям. Даже в наши дни в День памяти узников Варшавского гетто её исполняют в качестве гимна еврейского партизанского подполья.

Это название может настроить читателя на героический лад. Но в том-то и дело, что в повести, которую нам рассказывает автор, он не найдёт ничего особо героического. В ней сколько угодно трагедии, но героев в ней нет. Мы видим жертв и палачей, но есть ли в ней победители? В этом стоит разобраться.

Жертву звали Нина Гиршбург. Она умерла от унижений и допросов на Лубянке. Погибшая девушка была талантливой пианисткой. И мы вместе с автором пытаемся радоваться тому, что мучителям «не досталась Нинина душа». Но вот её инструмент достался одному из палачей, сотруднику НКВД – Игнату Зарудину. Тот «спас рояль от репрессий», а проще говоря, от уничтожения руками рядовых представителей «советского мира». После ареста девушки соседи вынесли инструмент на улицу, но разломать руки не поднялись.

Вещь заграничная, хорошего качества, должна бы радовать его глаз. Но работник щита и меча вдруг ощущает – «что-то не так с доставленным предметом». Всмотревшись, «…неожиданно для себя Игнат понял, что его обеспокоило. Каждый штатный служащий репрессивных органов должен привыкнуть к тому, что его не любят. Так что, удивило его не само ощущение, а то, что появлялось оно при взгляде на кусок дерева». В общем, сотрудник органов внезапно почувствовал, пусть и не осознал того – инструмент, который он сегодня доставил к себе домой – существо живое, обладающее собственной волей. Рояль (!) не любит Ината Зарудина.

Эта простая метафора внезапно приподнимает сюжет над землёй. И мы входим в пространство чудесного, которое совершенно непринуждённо вырастает из повседневной мерзости той эпохи, о которой пишет автор. Именно в подвалах Лубянки начинается для нас странная история рояля, в котором наш автор тщательно не желает замечать ничего сверхъестественного. Он как бы уговаривает нас, что всё чудо заключалось только в том, что инструмент был способен издавать особый звук: «Волшебный инструмент издавал его, резонируя с внешним миром. Он не был музыкой, а может и был, но без мелодии, гармонии или ритма». Впрочем, пытаясь разобраться в его природе, автор говорит о том, что рояль «сам выбирал», с кем или с чем он вступит в резонанс: «…предпочтения были очень разные и весьма переменчивые. Контакт мог находиться или в двух шагах, или, например, на Солнце». Рояль, способный чувствовать с равной лёгкостью весеннюю капель, солнечные протуберанцы или движение судов в мировом океане, более того, озвучивать их для своего владельца – вещь, мягко говоря, необычная, не советская, не здешняя, кардинально меняющая мир вокруг себя. И, в конце концов, автор исподволь признаёт, что дело точно не обошлось без души её бывшей владелицы – Нины Гиршбург, которая, видимо, всё-таки «...нашла приют в неубитом теле своего друга, среди струн, дек и молоточков».

К счастью инструмент сам обретает настоящую владелицу. Ею становится маленькая Наташа – дочка Игната Зарудина. Ребёнок, которого никто никогда не учил музыке, в присутствии одухотворенного рояля внезапно чувствует присутствие иной реальности: «…она поняла, что не одна здесь. Кто-то то ли смотрел на неё, то ли трогал. Да, если взяться объяснять это словами, то приблизительно так: смотрел-прикасался. Не было ни страха, ни беспокойства, Наташа поняла, что с ней знакомятся. Сперва осмотрели-потрогали всю целиком, затем – одну ладонь, потом – сердце. Показалось, что понятия «снаружи» и «изнутри» слились в одно». Не отдавая себе отчёт в том, что с ней происходит, Наташа детской обостренной интуицией подлинного почувствовала бесцветность окружающей ее жизни в сравнении с тем «чувством высокой ценности существования», которую дарил ей инструмент.

2

В том-то, пожалуй, и заключалась трагедия той эпохи. Существование не являлось чем-то ценным, значимым, тем более, существование конкретной личности. Личная жизнь не отделялась от общественной. И твои личные убеждения ты обязан был теснейшим образом мерять «политикой партии» и «мнением коллектива». Любые попытки заявить приоритет личного над общественным заканчивались известно чем. Геврасий, родной брат Игната, взял в жены, судя по всему, не ту особу, которую могли бы одобрить соратники по партии, и сломал себе карьеру.

В поисках учителя музыки, Наташа невольно входит в круг сюжетов и трагедий людей той жестокой эпохи. Случайно попав в маленькую компанию, отмечавшую Рош а-Шана (еврейский Новый год), девочка становится на грани узнавания чего-то такого, что знать ей ни в коем случае нельзя, не разрешено, не положено: «Показалось, что эти люди видятся ей в документальном кино, и голос за кадром скоро всё объяснит. Станет понятно, почему они отмечают Новый год осенью, почему считают началом своего дня вечер предыдущего, почему они шутят в самые неподходящие для этого моменты жизни, и почему поют военный гимн словами, взятыми из языка своих убийц».

Вселившаяся в рояль душа еврейской пианистки, ведёт Наташу от человека к человеку. Но, к сожалению, одной этой души оказывается мало, чтобы отличить правду от неправды. Нужны были собственные усилия и еврейское бесстрашие к жизни, но этого как раз оказалось в девочке маловато. И когда Наташин «еврейский друг» Валера рассказал ей, что его деда арестовали только за то, что он закончил Царскосельский лицей, она ему возражает: «У нас просто так никого не арестовывают». Их общение прерывается. И тут же, как наказание, а может быть, как посвящение в новый круг ада, Наташа на личном опыте вынуждена познать то, что может быть в советской жизни, а чего в ней не может быть. Она оказалась на волоске от насилия со стороны сотрудника НКВД, отцовского коллеги, того самого, который в своё время убил владелицу этого инструмента Нину Гиршбург! Этот палач пришёл к ним в гости, и от нависшего над Наташей ужаса её спасает только песня. Та самая песня, которую она услышала во время празднования еврейского Нового года. В самый последний момент она стала петь на идиш:

Эту песню пела уже не Наташа, а Нина, – так она смогла после смерти отомстить своему палачу и защитить девочку. Наташиной семье пришлось уехать. И здесь читателю покажется, что самое страшное в истории нашей героини закончилось. И тут, как раз, он ошибётся. Рояль замолчал. Дальше в жизни нашей героини потянулась рутина обыкновенной явной «советской» жизни. Без духовных откровений и открытий. Наташа не то что бы потеряла способность слышать свой рояль. Отнюдь. Автор сообщает нам, что «в ней больше не возникало стремление искать и прислушиваться». И эта трагедия тайной, читай «подлинной», жизни не видна никому. История, описав круг, снова возвращается в тихий по-своему уютный ужас человеческих душ, погружённых в безысходность «совка».

Может быть, потому, что она перестала слушать и слышать, у Наташи родился сын Саша, с которого, по существу, и начинается эта история. Парень прекрасно знает музыку, но не любит её. Как говорится, пошёл в дедушку. И кто в том виноват? Гены? Испуг матери, которая отказалась от рояля, спасшего её, от музыки, от собственного живого и неравнодушного сердца? А по гамбургскому счёту, от мира, лежащего за пределами советской обжитой вселенной? От песни, которая начиналась словами: «Не говори, что ты идёшь в последний путь».

А, может быть, Саша в чём-то необычайно прав, думая о рояле так: «Не по чину им владела семья, не по заслугам». Если быть точным, не по крови, которая одухотворила его.

3

Думается, читатель сам отыщет подлинную мораль истории, рассказанной нам талантливым автором. Эта повесть в своей сюжетной основе не вступает в противоречие с описываемой им эпохой. Она, пожалуй, только подтверждает её. Неумолимая советская действительность довлеет над всем, за исключением одного – живого человеческого сердца, способного слышать звуки, не доступные большинству! Только чудесный инструмент души способен возвысить тебя над сиюминутной суетой окружающей действительности и показать нечто, выходящее за рамки обыденности, с её заданными извне правилами и понятиями.

[1] (Вернуться)

Не считай свой путь последним никогда,

Вспыхнет в небе и победная звезда,

Грянет долгожданный час и дрогнет враг,

Мы придем сюда, чеканя твёрдо шаг.

                 (Перевод А. Бартгейл)