Мария РОЗЕНБЛИТ

Мария Алексеевна Розенблит (1943), Таллин, Эстония. Член Объединения русских литераторов Эстонии, Союза писателей Москвы. Печатается в литературной периодике Эстонии и России с середины 2000 годов.

Из цикла «Невыдуманные истории прошлого времени»

Домов под жестяными крышами в селе мало: раз-два, и обчёлся. Поэтому их владельцы считали себя рангом выше других односельчан. Девушка на выданье в таком доме считалась завидной невестой, даже несмотря на неприглядную внешность. Люди в них обосновались зажиточные и, как правило, безупречной нравственности, особенно девушки.

Степанидину Таську, жившую в доме под жестяной крышей, все матери взрослым девицам ставили в пример:

– Ты только погляди, какая скромная девка эта Таська! Никогда никто не видел, чтобы она заигрывала, как другие, с парнями! Со старшими всегда поздоровается, а хромой бабке Анисье каждый день воды с колодца принесёт.

– Хочешь, не хочешь, а будешь скромницей. Каланча, а не девка, кто с ней станет заигрывать?

Таисия действительно – высокого роста девушка, но лицо – миловидное, а застенчивость ещё больше его украшала. Если бы художник рисовал на полотне лики святых, там обязательно оказалось бы лицо Таисии. Отец девушки, Захар Антонович – уважаемый в селе человек. Если кто начинал строительство дома или покупал корову – всегда советовались и с Захар-Антонычем. Степанида, мать Таисии, степенная женщина, гордилась своим Захарком и детьми – Тасенькой и сыном Павлушкой.

Двор у Захара со Степанидой огромный. Часть его осталась Захару от отца. Там ещё сохранились старые деревья – яблони, груши. В углу двора – довольно глубокий колодец. Когда его выкопали, определить невозможно: Захар помнил его с детства. Долгое время вся семья им пользовалась, брала воду. Но поскольку всё подворье располагалось на взгорке, к лету колодец пересыхал и воды становилось мало. Пришлось от старого колодца отказаться и выкопать новый, поближе к дому. Захар Антоныч даже пригласил деда Трифона, обладателя магической веточки. С её помощью старый Трифон указывал точно, где следует копать колодец.

На то время, о котором ведётся рассказ, Тасе исполнилось двадцать лет. Младший брат Павлушка заканчивал десятилетку и мечтал поступить в художественное училище. Только не на художника, нет! Увлекался Павел разными поделками из дерева. Все подоконники в доме заставлены хитроумными фигурками, а крышку колодца парень украсил кружевным узором из дерева. Правда, в этом ему помог сосед, Артём Денисович, живший по соседству с женой Нюськой. Детей у них отродясь не было и все силы Артём отдавал любимому занятию – резьбе по дереву.

Собственно Павлика приобщил к этому он же, Артём, что всех удивило: молчун Артём ни с кем не общался. Их с женой в селе прозвали бобылями. Павлик же с дядей Артёмом нашёл общий язык. Оба что-то строгали, выпиливали, замачивали в бочке с водой – и всё это молча.

Однажды Пашка принёс домой на небольшой дощечке изображение женского лица и гордый, преподнёс его сестре Таське. Та изумилась – это её портрет! Она себе о-очень понравилась на этой дощечке.

– Павчик, неужели это ты сделал? Но это же очень здорово! Вот увидишь, тебя зачислят в училище без экзаменов!

Павлуша смутился, порывался что-то объяснить, но сам себя обрывал на полуслове, затем видя искреннюю восторженность сестры, не выдержал:

– Тася, я тебе открою секрет, но ты никому об этом не скажешь! Договорились?

Таисия, любуясь своим, таким привлекательным изображением, со всем соглашалась, кивая головой:

– Конечно, Павлик, не скажу никому. А о чём не сказать?

– Этот портрет сделал дядя Артём. Но дощечку готовил я! Она – кленовая. Знаешь, сколько её надо вымачивать в ольховом настое, чтобы получился вот такой фон? Это Артём Денисович меня научил. А сегодня он передал её тебе. Только просил не говорить, что это он сделал.

Таська продолжала держать портрет, но глядела на него совершенно по-другому. Её губы улыбались, а взгляд устремился далеко-далеко и, казалось, видел то, что никому не увидеть... Пашка поглядел на сестру и с удивлением воскликнул:

– Тась, ты, оказывается, такая красивая! А я и не замечал.

Лето подошло к концу. Павел уехал в город, он поступил в училище. Настала горячая пора уборки огородов. И вдруг совершенно неожиданно исчезла Таисия. Первые два дня надеялись – ушла девушка к кому-то из родственников: их великое множество во всех окрестных сёлах. Время шло, но Тася не появлялась. Подключились к поискам все соседи, близкие и дальние. Даже Анька Артёма Денисыча помогала искать. Сам Артемий лежал уже который день в горячке, фельдшер ходил ежедневно делать уколы.

Поехали, кто на велосипедах, кто лошадьми в другие деревни, поспрашивали – всё бесполезно – девицы никто не видел. Тревогу ещё вызывало то, что Тася никогда без спросу не уходила из дома, даже к соседкам-подругам. В конце концов Захар Антонович написал заявление в милицию. Заявление приняли, посоветовали ждать, объяснив: молодая девушка, может, с каким парнем уехала, вскоре объявится и посоветовали не волноваться.

Время шло. Девушка не объявлялась ни с парнем, ни – одна. Степанида с Захаром ходили потерянные, никакая работа не ладилась, картошка в огороде так и стояла невыкопанная. А тут ещё повадились ночью собаки выть у заброшенного колодца. Оно хоть и на отшибе, а всё равно слышно и покоя по ночам нет. Как-то днём Захар пошёл к старому колодцу. Ещё не подойдя близко, почувствовал смрадное, ни с чем другим не сравнимое, зловоние...

Огородив колодец красной лентой от любопытных, милиционеры вытащили на поверхность жуткую находку, сразу же запаковав её в клеёнчатый мешок. Затем погрузили в стоящую рядом закрытую, с зарешёченными окнами, машину. Степаниде и Захару сказали:

– Ждите, вас вызовут. Будет экспертиза, будет следствие – может, это ещё и не ваша дочь.

Через неделю их вызвали в район. Принимал потерпевших в кабинете начальник райотдела милиции, капитан. Он жалел этих людей. В его бытность на службе правопорядка такое несчастье случилось впервые. Как поступать дальше, он уже определился. Конечно же, всё будет по закону. Сейчас главное рассказать всё родителям. Капитан озабоченно взглянул на полочку с нашатырём, валидолом, отметив для себя, что пора бы обновить набор медикаментов.

Степанида и Захар, не отводя взгляда от лица начальника, сидели в ожидании.

– Уважаемые, – капитан заглянул в бумагу, прочитав имена уважаемых, – Степанида Андреевна и Захар Антонович! Примите соболезнования по поводу трагической смерти вашей дочери Таисии Захаровны Лисовицкой . Это он прочитал без бумаги, за время ведения дела – выучил.

Старики опустили головы и безучастно глядели в пол. А капитан продолжал:

– Но это ещё не всё. После вскрытия обнаружено: – ваша дочь была на пятом месяце беременности. Плод был мужского пола. Глубина воды в колодце – немного меньше метра. Насилия на трупе не обнаружено, кроме ушибов от падения, поэтому следствие пришло к выводу – самоубийство. Это подтверждает и наполовину отодвинутая крышка на колодце. Напоминаю, что тайны следствия и медэкспертизы соблюдаются строго, и я советую выдать это страшное происшествие за несчастный случай. Даже если бы мы выяснили отца неродившегося младенца, предъявить ему претензии оснований нет – ваша дочь была совершеннолетней. Ну и потом, немаловажно – захоронение на кладбище... Хоть у нас теперь и новое время, но в сельских местностях мракобесия ещё достаточно – самоубийц не хоронят на кладбищах. Да вы и сами знаете... Ещё раз – мои соболезнования. Тело получите в морге. Конечно, в закрытом гробу, сами понимаете. Там же какой-то узел с вещами, они уже истлевшие, но похоже, это – одежда покойной. Вам тоже его отдадут.

На похороны Таси, казалось, пришло всё село. Все сожалели и обвиняли Захара, что не засыпал вовремя старый колодец, в итоге, видите, какое несчастье случилось...

Гроб закрытый сверху, на крышке лежало во всю длину подвенечное платье, перевязанное посредине розовой лентой, а сверху, на уровне головы пришпилили фату. Она окутывала портрет Таси на кленовой дощечке. На этом настоял Павел, приехавший сразу же, узнав о, постигшем семью горе.

Степанида и Захар шли за гробом с окаменевшими лицами. Казалось, они не осознавали, что происходит.

– Хоть бы Степанида заплакала, – шептались соседи, вытирая глаза. – А то надо же – ни единой тебе слезинки!

На девять дней сошлись все родственники: стали что-то готовить на поминки.

Захар и Степанида время от времени спрашивали: что те делают у них в доме?

Павел перед отъездом на учёбу сходил проведать соседа дядю Артёма, тот не подымался, болел. Даже на похороны не смог пойти, была одна Нюська. Несмотря на горе, Пашка привёз с собой зачётную работу показать Артём-Денисычу, чего достиг – миниатюрную фигуру коня. Только не того, из конюшни, а степного скакуна, который, казалось, летит стрелой прямо на тебя!.. В зачётке Пашке поставили пятёрку, но он не сказал об этом дяде Артёму, ждал его оценки. А дядя Артём всего лишь и сказал: «Я никогда в тебе не сомневался!» И всё. А Паше хотелось ещё что-то услышать по поводу его работы! Вместо этого Артём Денисович, явно превозмогая себя, с трудом проговорил:

– Павел, помнишь, я колыбельку делал? Ты мне тоже помогал.

– Конечно, помню, дядя Тёма! Как забыть? Она така-ая... Показать бы её в училище, вас бы сразу зачислили без экзаменов, – затем с сожалением переспросил: – Наверное, у вас её купили – кто же от такой откажется? Ну, хотя бы не продешевили, дядя Тёма?

– Ну что ты, Павел? Бог с тобой! Я ничего не продаю... Ты послушай, что скажу. Забирай колыбельку сейчас к себе. Нюська, жена моя, знает. Перечить не будет. Я ей сказал, что там больше твоей работы.

Заметив, что Павел хочет возражать, продолжил:

– Женишься, пообещай мне – первенца положишь в эту колыбельку... – больной замолчал, затем как бы в бреду продолжил, – Колыбелька целебная. Там веточки калиновые, берёзовые, даже дубовые... Она настаивала.

Больной явно стал заговариваться, и Павел ушёл домой, взяв колыбельку. Поставил в мастерскую, сказав, что это его работа, до сих пор стояла у дяди Артёма. Вскоре Паша уехал на учёбу.

Степанида с Захаром между собой научились обходиться без слов. Жили молча, оберегая тайну. Они уже боялись что-либо произносить вслух. Мыслями тоже не делились, понимая друг друга и так. Постепенно всё притуплялось. Захар засыпал старый колодец, набросав сверху камней и отгородился от него, отказавшись от этого куска земли, предварительно закрепив между камнями деревянный крест.

Дожили до следующего лета. Пашка сообщил – уехал на практику куда-то на Урал. Соседи, Нюська с Артёмом, беспокоили мало. Нюська иногда бегала по двору, а Артёма редко видели собирающим то ли – травы, то ли – корни.

Неожиданно по ночам возобновился возле старого, теперь уже засыпанного, колодца вой. Захар несколько раз выходил ночью и бросал издали камнями, прогоняя, как думал, собаку. Но на следующую ночь повторилось то же самое. И мужчина решился на более строгие меры. Услышав вой (а это было за полночь), Захар взял в руки вилы и пошёл к старому колодцу – точнее к куче камней с крестом посредине. Старался идти тихо, чтобы загодя не спугнуть. Подходя ближе, услышал даже не вой, а человеческие стоны. Машинально перекрестился, хотя, пережив горе, Захар не боялся ничего.

На камне сидел человек и с подвываниями стонал. Звуки издавал охрипшие – стонал давно. Обхваченная руками голова моталась из стороны в сторону. Захар стоял позади сидевшего мужчины, держа наготове вилы. Сидевший перестал стонать и начал увещевать неизвестно кого (вокруг никого не было):

– Почему так долго не прилетаешь? Если тебя нет, тогда я зову мальчика и вою – никак не сдержаться. А он разве четырёхмесячный придёт?.. – говоривший на минуту умолк, затем жутко хихикнул и продолжил, – Я согласен, прилетай вороной. Помнишь, прошлый раз? Думала, я не узнаю?.. Пожалей маленького, прилети сама – его не дозваться.... Лучше всего, когда ты – голубка...

Не боявшийся ничего Захар вдруг испугался и уронил вилы. Послышался резкий, скребущий звук железа о камень. Сидящий мужчина встрепенулся и быстро вскочил. Они, ничего не соображая, глядели друг на друга. Один – по неведению, другой – по безумию. Первым очнулся Захар:

– Артём Денисыч, ты почему здесь? Может заблудился?

Захар слышал: у соседа бывали приступы горячки.

– Может у тебя температура повысилась? Давай помогу тебе домой дойти.

Неизвестно, за кого принял Артём Денисыч соседа Захара, но, проглатывая окончания слов, спешил всё рассказать:

– Тася! Моя Тасенька! Она же прилетает ко мне – то синичкой, то голубкой... А однажды, такая проказница, прилетела старой вороной. Представляешь? И села рядом в грязной шубе, молчит, думая, что не узнаю её... Она когда прилетает, мы сидим здесь до утра и всё говорим-говорим. Надо же всё решить. Мальчишка всё крупнее делается, и Тасю скоро видно будет... И вот уже несколько ночей она не прилетает. А когда её нет, у меня внутри, между рёбер что-то рвётся, не выдержать. Тогда я вою и зову нашего мальчика, а ему всего четыре месяца, он же ещё нерождённый. Как его дозовёшься? Мы с Тасей нашли, куда уйти – в Большаково. Я там дом приглядел. Ходил накануне. Должны выйти в полночь, а к утру – уже на месте... Вот, по этой дороге, она ведёт прямо к Большакову, видишь? Тася ждала меня здесь. И мальчишечка с нею. Он же нерождённый, у неё внутри, понимаешь?.. А колыбелька ему уже готова... Я её Павлику отдал.

Говоривший остановился, ему тяжело продолжать дальше и, передохнув, внимательно посмотрел на Захара и промолвил:

– Где-то я тебя видел, только не помню, где? Ну, да ладно. Так вот – надо же такому случиться, только выхожу из дома, моя Нюська ( жена моя) криком кричит:

«Артемий, позови фельшара, пусть укол от сердца сделает. Так зажало, что умру сейчас! Да бегом беги, а то не выдержу!» А к фельдшеру бежать через всё село. А потом обратно... Не состоялся наш уход тогда с моей Тасенькой. Опоздал я, уже стало светать. Но она меня простила. Поверила. Решили ждать другого случая.

Захар сначала стоял оторопевший. Затем понял, что перед ним – больной. Но дальше почему-то этот больной начал слишком часто повторять имя «Тася», более того – «моя Тасенька». Допустим, ещё где-то есть Тася, другая. Но откуда он знает о неродившемся мальчике?!

Значит... Что же это значит?! Что вот он – убийца, изверг, причина их горя!

– И мы с Тасей решили на этот раз уже всё чётко, точно. Потому, что мальчишка-то растёт, скоро все увидят.

– Ах ты, мозгляк, падаль! Сейчас ты будешь там, где погибла моя дочь. Всё испытаешь, сполна! Уж я постараюсь!

И Захар начал остервенело откидывать камни, делая посредине углубление.

Артём Денисыч с блаженной улыбкой присоединился к Захару, помогая тому делать углубление, не забывая рассказывать дальше:

– И вот в ночь, когда Тася меня здесь с вещами ждала, опять, только я вышел, а Нюська выбегает из сарая с криком: «Артемий, корова телится! Уже ножки видны, надо потянуть, помочь, а то не растелится, как в прошлый раз!». Я быстро пошёл, но... быстро не получилось. Пришлось бежать за ветеринаром... А на этот раз Тася мне не поверила. Подумала, что я обманываю её...

Камни в четыре руки разбрасывались в разные стороны. Артём радовался, что яма делается всё глубже, ещё немножко и будет в его рост!

Большой камень сдвинулся и покатился, зацепляя по пути мелкие...

– И корову тоже на бойню сдал, а Нюську не приняли!..

Захар, услышав последнюю фразу, остановился с камнем в руках. Постоял. Затем злобно начал забрасывать яму обратно. Артём путался, бросал камни то в одну сторону, то в другую, пока Захар не крикнул:

Артём Денисыч, не соображая, согласно кивал головой, усердно работая.

Наконец всё стало, как и раньше. Захар обложил более крупными камнями крест для прочности и направился к своему двору. Повернулся к, опять сидящему на камне, Артёму и нехотя промолвил:

– Не вой так громко! Зашибет кто-нибудь вместо собаки!

Тот подобострастно кивнул головой и вполголоса, чуть ли не шепотом, молвил:

Из цикла «Невыдуманные истории прошлого времени»

Девочка была ещё маленькой и многого не понимала. Почему всё время хочется есть, а нечего?

Её младшая сестричка – совсем несмышлёныш. И говорить не умела, а слово «дай!» знала. Тоже – непонятно.

И ещё она не понимала, почему у неё, и у малышки – сестры, нет папы. Мама – есть, а папы нет. У многих детей есть и папы и мамы. У них и еда была. Как-то она ждала под дверью Катьку Полькину, идти на улицу играть и услышала тако-ое:

– Катюня, ещё один оладушек съешь. Никуда твоя улица не денется! А то худющая, как тростиночка. Пожалуюсь папке – не слушаешься!..

В семье девочку не жаловали, однажды она при посторонних выдала:

– Мама, наш папа скоро придёт! Это так всегда – папы немножко где-то поживут-поживут, а потом приходят!

Как-то, мама, выбрав момент, когда они были вдвоём, посадила её к себе на колени и попросила:

– Ты не вспоминай о папке. Его убили на войне. За нашим огородом в поле большая насыпь. Называется – военвед. Сейчас всё рожью засеяно, а в войну там жуткий бой шёл. Много людей полегло... В братскую могилу всех перезахоронили около сельсовета. Камень с выбитыми фамилиями поставлен. Только нашего папы там нет. Но он погиб, я знаю, чтобы кто ни говорил!

И задумала девочка совершить поход на высокую насыпь, военвед. Она как-нибудь проберётся сквозь рожь.

Если папа убит, значит – лежит в этой огромной могиле. Не нашли – плохо искали. Или же он живой – где-то поживёт-поживёт, и придёт.

На могилу обязательно что-то надо покласть. У неё же ничего нет. Хлеб в доме закончился, только завтра бабушка будет печь.

Девочка ходила по двору, ко всему приглядываясь. По ту сторону забора, у соседей, что-то стукнуло. Оказалось – упала с дерева большая груша. Лизавета дорожила своими грушами, меняла на них соль, керосин.

И девочка решилась. Пролезла под забор, схватила свой трофей, сразу же сунув его за пазуху и повернулась лезть в обратную сторону... Стукнула входная дверь у Лизаветы, девочка в испуге поспешила так, что платьице на спине зацепилось за гвоздь и с треском порвалось. Ничего, зашьёт сама, никто и не узнает!

Зажав в руках грушу, девочка по тропинке, через огород побежала в поле. Она вошла в рожь и полностью скрылась, даже головы не видно. Чтобы знать, куда идти, ей приходилось время от времени подпрыгивать. Один раз увидела верхом на лошади бригадира дядю Гришу, охранявшего ржаное поле от воров.

Всю дорогу она вдыхала запах груши. Как хотелось откусить хоть малюсенький кусочек!.. Но она устояла! Только осторожно, боясь сделать надкус, облизывала румяный бочок груши.

Наконец добралась до самомого высокого места в поле. Даже свою хату отсюда видно. Грушу держала в подоле платьица. Сделав маленькое углубление в земле, девочка торжественно положила её туда и умиротворённо глядела, подперев кулачком щеку.

Вот теперь всё правильно. И её папка тоже получил подношение, как и все!

Есть хотелось нестерпимо, она сорвала несколько колосков, помяла их в ладонях и высыпала в рот зёрна. Затем, отряхнув платьице, бросив прощальный взгляд на грушу, вслух проговорила: «Я буду часто приходить, папка! А завтра, может, хлебушка принесу».

Интересно, куда всё-таки деваются с могилок все эти вкусности?

В это время чья-то рука просунулась между стеблями ржи, схватила грушу и исчезла. Девочка даже рот раскрыла от неожиданности. Нет, она не испугалась, а сразу ринулась в то место, где исчезла рука с грушей.

Старик сидел и жадно поедал грушу. Сок тёк по его грязной, всклокоченной бороде. Корешок он тоже пожевал и выплюнул, утёршись замусоленным рукавом рубахи.

Застывшая девочка, молча, во все глаза глядела на него. Тот, чувствуя ноловкость, произнёс:

Не отрывая взгляда от мужчины, девочка молвила:

– Эта груша была для моего папки! Я думала, он лежит здесь в могиле, убитый. Значит он не убитый, а вы мой папа, раз грушу съели?.. А глаз вам в войну фашисты выбили, да?

Старик опасливо оглянувшись, вполголоса попросил:

– Ты, девочка, потише разговаривай – Грицько объезжает сейчас поле. А у меня мешок колосьев набран. Поймает – засадят, вот и будет тебе папка! А глаз у меня ещё в молодости, по дурости выбит. Тогда же и ногу поломал. Ну, бывай!

И, полусогнувшись, с мешком на спине, скрылся во ржи.

Это был хромой дед Михей, восьмидесяти лет от роду, слепой ещё с детства на один глаз. Жил он со своей, злой на язык, бабой Дуськой. Жили бобылями, без детей. Более нищего дома, чем у них, в селе не было.

Домой девочка не бежала – летела! У неё есть папа! Ничего, что он выдаёт себя за деда Михея. (Она деда узнала сразу). Это так надо. Она понимает. Откуда бы дед Михей знал, что она сегодня придёт на военвед, принесёт грушу и он её съест, если бы не был её папой?

Никому нельзя об этом рассказывать... Она дождётся, когда дед Михей превратится в настоящего папу – красивого, сильного!

На второй день, получив от бабушки положенный кусочек хлеба, она разделила его пополам, одну половинку съела сразу же, вторую, прижав к груди, побежала по знакомой тропинке.

Место, нашла сразу. Торжественно положила туда хлебушек и села в ожидании. Послышался шелест раздвигаемой ржи и показался сначала мешок с колосьями, потом дед Михей, весь взмокший – сильно палило солнце. Девочка вскочила и, показывая на хлеб, предложила:

– Вот, ешьте! Я знала, что вы придёте и принесла хлебушек, он ещё тёпленький... А вы настоящим папкой скоро станете? А то только я одна знаю, а больше никто не догадывается.

Дед Михей был голоден всегда. Его Дунька казанок баланды варила раз в два дня, других изысков не было. Поэтому он с жадностью жевал кусок тёплого хлеба.

Девочка с умилением глядела на жующего мужчину и вместо одноглазого, грязного, хромого старика представляла красавца-папку...

– Вот удивится тогда Катька Полькина! И у меня будут оладушки!

Дед Михей вытряхнув с бороды крошки, отправив их также в рот, спросил:

– А чего-нибудь выпить ты можешь принесть, своему папке?

– Да не-ет! Водички я и сам могу попить. Поищи в доме, может в бутылке стоит горилка. Ты отлей в маленькую чекушку и принеси. А я буду ждать.

Что такое горилка, девочка не знала. Нашла небольшую, наполненную жидкостью бутыль и отлила, как дед Михей велел, в маленькую чекушку. Закрыла горлышко кукурузным кочаном (бабушка так делала) и, радостная, понеслась по полю. Дед Михей ждал. Увидев девочку, единственный глаз Михея засветился в предвкушении. Девочка вытащила бутылку из кармана платьица и торжественно воскликнула: «Вот!»

Старик выхватил чекушку, почему-то сразу поднёс её к носу и его восторженный взгляд потух:

Он выдернул кукурузную пробку, принюхался и сердито бросил:

Затем, не обращая внимания на поникшую девочку, под нос себе, проворчал:

– Я-то сразу понял, что девка у Настуньки малость того..., но она, оказывается, совсем дурковатая!

Видя, что девочка вот-вот расплачется, дед Михей снисходительно молвил:

– Ладно, давай возьму. Не пропадать же добру. Дунька зальёт в лампу, керосин давно закончился.

Наступила осень, пошли дожди. Рожь была скошена.

Однажды девочка с мамой вышла из магазина и увидела в толпе мужчин деда Михея. Забыв обо всём, радостно подбежала к старику, сунув ему в руку обе конфетки, которые так долго ждала от мамы, со словами:

– Зачем ты обе конфеты отдала этому оборванцу? Он самогон лакает, а не конфеты!

Девочка печально поглядела на маму и тихо молвила:

Мать растерялась, затем схватила девочку за тощее плечико и стала тормошить, словно взрослую, приговаривая:

– Ты опять за своё?! Позоришь меня, дурища! Слепого, восьмидесятилетнего инвалида называет папой! У него вши в бороде бегают! В углу сегодня будешь стоять до утра!

В углу девочка постояла немного – бабушка пожалела, сказав матери:

– Скажи спасибо, что у неё в голове дед Михей засел. А если бы она объявила «папкой» Павла, агронома нашего? Так Павлиха тебе все волосы бы выдрала и окна побила... Люди злые, не разбираются, что дитё придумывает для себя сказки.

– Не трогай девку больше. Повзрослеет, поймёт всё.

Она повзрослела, когда на сельсовет пришло сообщение: «Младший лейтенант Крачинский Владимир Данилович геройски погиб под селом Сахновка на Брянщине». Мама уже не боялась разговоров о папе.

Девушка ездила на Брянщину, почитала на камне выбитую фамилию своего папы.

Деду Михею на то время было за девяносто. Его Дунька отошла в мир иной. Соседи по очереди заносили деду миску супа, да следили, чтобы в доме всегда была водичка.

Как-то, на каникулах, девушка узнала, что дед Михей болеет. Собрала всего в сумку и пошла. Дед был один. Девушка, молча выкладывала на стол свежие булочки, масло, сыр. Поставила бытылку сока, предварительно открыв её. Потом решила спросить:

Единственный глаз деда следил за девушкой, и он, неожиданно бодрым голосом, ответил:

– Нет, дочка, не надо. Я сам пока встаю. А, что проведала – спасибо! Как узнал, что в город уехала, думал, так и умру – не дождусь. Мне отдать тебе надо кое-что. Берёг для тебя... Самое трудное было – от Дуньки упрятать!

Дед Михей пошарил рукой под подушкой и вытащил замусоленный узелочек. Дрожащей рукой он подал девушке со словами: «Возьми! Купи себе колечко или брошку – что понравится».

Девушка машинально взяла узелок и так же машинально развязала его. Там лежала, в несколько раз сложенная денежная сторублёвая купюра...

Деньги были старого образца, и давным-давно изъяты из оборота. Но глаз деда Михея светился таким торжеством, что девушка искренне произнесла:

– Спасибо большое! Обязательно куплю колечко, будет память о вас!

Анютка дождалась паузы, когда бабушка перестала ворчать и подбежала к ней. Для убедительности взялась за конец её фартука и, просительно заглядывая в глаза, стала канючить:

– Бабушка Лена! Дай нам с Маней шарф, что на верхней полке в шкафу. Мы его не испортим... Манька в нём замуж выйдет, и я тебе его сразу верну!

Баба Лена, выдернув фартук из рук девочки, сердито ответила:

– Не дам! Ишь, чего ещё придумала! Шарф ей подавай! Ты же знаешь, это для меня память... За сорок лет труда моего добросовестного сотрудники подарили. – Потом, помолчав, горестно добавила. – И на пенсию отправили. А я могла бы ещё поработать.

Женщина, вымыв последнюю тарелку и вытерев о фартук руки, присела на табуретку. Ещё пару лет назад могла целый день крутиться по хозяйству и ничего. А в последнее время стала уставать, и это вызывало тревогу у Елены Антоновны. Ей надо быть в форме ещё долго. На её руках – пятилетняя внучка. Ребёнка надо растить, на ноги ставить. На мать – надежды нет. Не так давно заявилась в дом с красными волосами на голове и в юбке (прости Господи, если это юбка!) почти не прикрывающей срамное место. Анютка тогда не узнала маму, приняла её за чужую тётю. Сама же Елена Антоновна сначала остолбенела, а потом, горестно вздохнув, окончательно поняла, что растить Анютку придётся одной.

Во время этих печальных раздумий в прихожей послышалась какая-то возня, Анюта оставив свои игрушки, бросилась к двери и попала в расставленные руки своей мамы – Жени. Бабушка Лена, всплеснув руками, воскликнула:

– Батюшки-светы! Вот уж не знаешь, что ожидать от этой непутёвой! Ну, хорошо, что приехала, всё ребёнку – радость. Она же тебя постоянно ждёт.

Елена Антоновна, заворчала, как всегда, но и сама была рада приезду дочери. Тем более, на этот раз вид у Женьки был вполне приличный: волосы – естественного цвета, одета – в брюки и кофту. Она бросила на детскую кроватку какое-то чудище ядовитого цвета – то ли крокодила, то ли жабу. Баба Лена, оправившись от неожиданности, опять начала ворчать:

– Женька, тебе уже тридцатник стукнул, а ума никак не набралась. Какую-то каракатицу ребёнку привезла! Только деньги истратила, она ею не будет играть. У ребёнка кукла с отбитой головой. Я пришила голову из тряпок. Вот она ею и играет. Лучше бы ей новую купила.

Но Анюткина мама этого не слушала: она бухнулась в кровать и почти сразу уснула. Оно бы – ничего, с дороги надо поспать, но не целый же день. А Анютка так и просидела всё это время около кровати. Отломала из вербы веточку и отгоняла мух от маминого лица. Ей хотелось погладить маму, но она боялась её разбудить.

Тогда стала раскладывать около неё своё богатство – куклу Маню, какой-то потемневший от времени деревянный чурбачок – его Анюта всегда ставила напротив куклы и уверяла её, что это принц. Принц не удержался и свалился на руку спящей мамы. От испуга девочка замерла, потом невольно выронила из руки ветку – она упала на маму, и та окончательно проснулась.

Можно бы ещё поспать, но разве дадут? Устаёт она, работает за двоих, хотя получает одну ставку. И ничего не поделаешь, хочешь зацепиться в городе – на всё согласишься. Поэтому и домой наведывается редко – жизнь надо устраивать. Но, кажется, у неё появился шанс – мужчина. Может на этот раз повезёт. Ничего, что разведенный, а то, что старше её, так даже лучше. Сам он хочет жениться на молодой. Вроде бы ему Женька понравилась...

Пока так размышляла, в комнату зашла бабушка Лена. Женька поднялась и села в кровати, отшвырнув на пол, оказавшуюся на кровати деревяшку. Анюта коршуном бросилась поднимать с пола чурбачок, потом прижала его к себе двумя руками, объясняя маме:

– Мама, это – принц. За него моя Маня замуж пойдёт.

– Сказки ребёнку на ночь читаю, вот и принц оттуда! Пусть хоть сказки послушает, если родителей нету... Как у тебя, Женька, сердце не болит – не понимаю.

К этому времени Женька уже поднялась и озабоченно обратилась к матери:

– Мам, ты меня не называй Женькой, я теперь – Анжела, и не забудь, что мне двадцать три года.

– Совсем баба рехнулась! Какие двадцать три года? Когда это было? Тогда ещё и Анютка не родилась! И что за Андела такая?!

– Мама, перестань издеваться, ты прекрасно выговариваешь слово «Анжела»! Ну, что тебе, жалко? Я через неделю приеду с мужчиной. Возможно, выйду за него замуж.

– Да приезжала ты уже с мужчинами... А толку с того? – и, скорбно вздохнув, махнула рукой:

Женька с воодушевлением стала наводить порядок в доме. Всё свелось к тому, что она набросала кучу, на её взгляд, ненужного хлама. Под руку опять попалась злополучная деревянная чурка-принц.. Женька стала объяснять дочери, что это только чурбак, им толкли картошку. Он когда-то треснул пополам, а этот кусок остался – вот тебе и принц. Она бросила деревяшку в общую кучу, туда же полетела и кукла с тряпичной головой. Анютке мама пообещала сегодня же купить настоящую куклу – её не стыдно будет показать приличным людям!

Девочка молча вытирала время от времени набегавшие слёзы и старалась из последних сил улыбаться. Баба Лена ходила по пятам за дочерью, поочерёдно отбирая то старый фартук, то тряпку – всё это ещё пригодится в хозяйстве. Потом рассудительно, с надеждой в голосе, проговорила:

– Вышла бы ты замуж за Петьку, пока его не подобрала умная девка. Вон Тоська Иванихина каждый раз его матери сумку из магазина несёт! А Петька всё тебя ждёт... Но это до поры до времени ждёт!

– Пусть забирает Тоська этого тюфяка. Мне он даром не нужен. С ним я буду всю жизнь в этом захолустье прозябать. А я хочу свет повидать и жить не так, как вы все!

Она вынесла собранное в сарай и затолкала в жестяный бак, куда мать высыпала золу из печки. Анюта провожала маму в сарай и обратно, каждый раз стараясь обнять её, словно случайно. Ей жалко было куклу Маню и принца, но если мама их выбросила – значит, так надо...

На второй день, когда Анютка проснулась, в углу её кроватки сидела большая пластмассовая кукла с синими глазами и хлопающими ресницами. Кукла – в розовом воздушном платье с бантом – глаза девочки загорелись. Ей теперь не надо выпрашивать у бабушки шарф для свадьбы. Но тут Анюта вспомнила, что Мани больше нету, замуж выдавать некого и её радость потускнела. В это время зашла бабушка Лена, привычно бранясь на непутёвую дочь. На вопрос внучки: «А где мама?», ответила:

– Укатила рано утром. Всё ей некогда. Пообещала, что скоро приедет. Но мы уже слышали про это «Скоро». Вон, для тебя куклу вчера купила – велела отдать сегодня.

Сложив Анюткину кофточку, бабушка спросила:

– Нравится кукла-то? Вишь, как глазами лупает, не то, что твоя тряпичная Манька! Ну поиграй, я пойду завтрак готовить.

Анютка глядела на сверкающую красотой куклу, потом опасливо притронулась к ней пальцами. Взять её целиком в руки не рискнула – слишком красиво.

Девочка вышла во двор, машинально зашла в сарай, где в углу стоял бачок – в него мама вчера выбросила весь хлам. Анютка подошла к нему ближе – сверху всё было засыпано золой. Бабушка утром выгребла её из печки. Мани видно не было. Девочка неожиданно запустила руки по локотки в золу, перебирая пальцами всё, что ей попадалось. От золы поднялась пыль, она попадала в нос, глаза. По чумазому лицу Анютки клейкими дорожками потекли слёзы. Вдруг её пальцы нащупали что-то похожее на игрушечную ногу, и она, что есть силы, дёрнула за неё. В руке оказалась её старая кукла. Хотя понять это могла только Анюта. Ранее нарисованные бабой Леной брови, рот, нос превратились в сплошное грязное пятно. Девочка присела на корточки, положила куклу на землю и стала пальцами тереть там, где раньше было нарисовано лицо её Мани. Грязное пятно стало ещё грязнее. Во дворе послышался голос бабушки Лены, она звала завтракать, и Анютка, сунув старую куклу в угол под сломанный табурет, побежала в дом. По дороге она зачерпнула ладонями из ведра воды, сполоснув руки и лицо. Бабушка Лена, подозрительно поглядев на внучку, спросила:

Анютка, замявшись, вышла из положения, сказав, что очень хочет есть...

Это был целый ритуал – завтрак. На одном конце стола Анюта сажала куклу Маню, рядом с нею принца – чтобы не упал, его подпирала высокая кружка. Перед ними девочка ставила блюдечко, куда клала еду. Но сегодня ничего этого не было. Бабушка Лена, по привычке, взглянув на конец стола, хотела было спросить, но умолкла на полуслове. Анютка сидела перед тарелкой, потупив глаза, молча ковыряла ложкой. Не выдержав, бабушка решительно поднялась и прошла в комнату, где спала внучка. Оттуда она вынесла новую куклу и водрузила её на то место, где раньше была Маня. Затем поставила блюдце и предложила Анюте положить туда кушанье. Девочка подняла глаза от тарелки и буркнула:

Потом, уронив голову на руки, откровенно заревела. Елена Антоновна подошла к ней, прижав девочку к груди, стала сокрушаться:

– Ну вот, что мне с тобой делать, а? Здесь мать нужна, чтобы тебя воспитывать! А я – старая, не знаю, что – к чему!.. Теперь всё новомодное.

Она посадила Анютку на колени, одновременно укачивая её и жалуясь на неудавшуюся жизнь. Затем, увидев, что после переживаний и горьких слёз, девочка уснула, отнесла её в кроватку.

Проснулась Анюта нескоро, в окна светило солнце. В углу на верхней полке этажерки с застывшими глазами сидела новая кукла – вся в розовом. Девочка, равнодушно хмыкнув, отвела от неё взгляд. И вдруг замерла – рядом с кроваткой на столике сидела её Маня. У Анюты захватило дух – на Мане было платье и бант из бабушкиного светло-зеленого шарфа, что всегда лежал на верхней полке в шкафу! Напротив Мани, опираясь о высокую кружку, стоял деревянный чурбачок, подпоясанный вишнёвого цвета тесёмкой – принц. На лице Мани неумелой бабушкиной рукой химическим карандашом были нарисованы брови, глаза, нос...

От восторга девочка онемела. В комнату зашла бабушка Лена. Губы её были синими от карандаша. Она, как всегда, ворчала:

– Куда мне такой длинный шарф? Не думали, когда дарили, лишь бы быстрее отделаться да отправить на отдых! Вот обрезала, теперь будет в самый раз!

Внучка повернулась к бабушке и, обретя голос, восторженно, захлёбываясь, выпалила:

– Бабочка Леночка, я тебя люблю! – больше ничего не смогла выговорить, хотя сказать хотела многое...

Ведь её Манька наконец-то стала принцессой! Анютка её сегодня же выдаст замуж. Раньше не могла – не было платья... А эта новая кукла... Андела, пусть пока посидит. Может, позже ещё один принц найдётся.

«Мальчишку жалко...»