Фаина ОСИНА

Окончила филологический факультет Уссурийского государственного педагогического института. Печаталась в журналах «Даугава» (Рига), «Восток свыше» (Ташкент), «Встреча» (Москва), «Академия поэзии» (Москва), «Рижский альманах», «Настоящее время», «Планета поэтов» (Рига), «На берегах Великой и Псковы» (Псков), «Опалённые войной» (Псков) и др. Имеет членство Союза писателей Латвии, Союза Российских писателей, Балтийской гильдии поэтов. Редактор «Провинциального альманаха HRONOS», ежегодного сборника «Dzejas dienas» («Дни поэзии», Даугавпилс), альманаха «Этнические общества Даугавпилса», альбома «Даугавпилс на рубеже XIX–XX веков. Почтовая открытка». Номинант на премию «Признание 2009». Автор книг «Трио» (1992), «Здесь и теперь» (1995), «Азы» (1997), «Когда зачерствеют будни твои» (2000), «Дека» (2003), «На фарфоровом лепестке» (2007), «Теней золотых лоскуты» (2011), «Осевки» (2013), переводов «Лучи по зеркалам» (2007). Живёт в Даугавпилсе.

Пройдись по городу в хорошую погоду, перебирая отражение иллюзий, глубинных всплесков души и мимолётных впечатлений. Попродавай глаза, – никто не купит.

Оставь за спиной Посёлок химиков, Новое строение, пересеки ткань железнодорожных линий и одари вниманием вокзал. Некогда многолюдный и суматошный, он обрёл европейский лоск и опустел. На месте ресторана, пользовавшегося у горожан успехом, некоторое время овладеть вниманием редких пассажиров пробовали игровые автоматы, – не получилось. Спустись по новому широкому крыльцу на улицу Рижскую и вдоль каскадами струящихся фонтанов, появившихся после евроремонта, – вниз, вниз – в реке. Брусчатка давно заменена современной непрочностью, фасады домов с магазинами на первых этажах – форсят. Верховые огни поредели, зато по бокам проспекта откуда-то из-под земли струятся фонтанчики света. Улицы стекаются к центральной площади Венибас, здесь можно пребывать бесконечно долго и нескончаемо вникать в историю самой площади, многопрофильного Дома Единства, издали созерцать Дубровинский парк. Или – пройти к реке и опять подняться. И дальше – бродить, бродить…

Когда пришла пора «забронзоветь», городской голова Павел Федорович Дубровин слегка надвинул шляпу на глаза, перекинул плащ через левую руку, в правую – взял состоящий из мелких колечек металлический поводок и повёл любимого бульдога, придуманного скульптором Александром Тартыновым, погулять. Шагнув с верхней ступени, щеголеватый хозяин парка замер, вслушиваясь: на ветру за спиной звенели купы рукотворных металлических лип. Иначе, мягче и печальнее, шелестела осенняя листва – живая. Напротив, в центре парка, в лучах солнца сверкал и отливал радугой круглый фонтан с мощной вертикальной струей. Над травинкой, пробившейся сквозь асфальт, вспархивая, искрился жёлто-сиреневый мотылёк…

Под куполом небес, под крышею единой – Даугавпилсский городской театр, Центр латышской культуры с концертным залом, книжный магазин, кафе, библиотека и проч. Войди в книжное царство, вслушайся в шелест и шёпот, – книги расскажут о преобразованном времени и пространстве. Сойди по величавой лестнице, открой массивную дверь и – по кругу – обозревай архитектурный дар минувшего столетья. Стены – с четырех сторон – имеют двери-мифы, насочинявшие, как мы едим, торгуем чем, разыгрываем что. В мире отзывчивом идёт концерт. И клавиши – танцуют. В бокале за кулисами вода вбирает ритмы, их отдавая улице. Душа прохожих – на пуантах. Мы все немножко клоуны. Иль – лошади… И первые из воздуха свивают чудеса, вторые пьют из родника надежды. Столетья – на ладони города плывут…

По обеим сторонам каменного крыльца, ведущего в музей, важно, как и положено царям, восседают в позе неизменного величия и покоя бронзовые львы. Зелёную глазурь и рустику старинных стен венчает жестяная крыша, по краю которой раскатились шары бронзовой чеканки, а справа и слева симметрично от центрального входа как знак прозорливости – два орла с воздетыми крылами. Говорят, ночью звери и птицы позволяют себе скосить глаза на удивительных гостей, например, Аспазию и Райниса, которые нет-нет да и просквозят в здание, когда-то уже служившее им приютом. Мифическим существам интересно, чем полнится храм муз сегодня.

На память о времени, когда Река, менявшая на протяжении веков свои названия, столетьями служила торговой артерией, осталась – во всю мощную толщь дамбы – камнем выложенная арка. Это сохранившийся въезд на пристань, которой давно нет. А есть неподалёку от моста через Даугаву это укромное место любования серебром и тяжёлым шёлком влекущейся к Рижскому заливу Реки. Донные ручьи тянут песок и образуют островки наносов, хорошо видных отсюда. Под аркой из хлама, выброшенного Рекой в половодье, можно развести костерок. Играющее пламя станет нашёптывать мифы о «Великом пути из варяг в греки»…

Неважно, кто и какую реку впервые назвал артерией. В таком случае, мост – мускул, мотив преодоления преграды, потока, необратимо влекущегося к океану. Вода – память. Мост – судьба. Сколько их пережила современная Даугава, сколько снов о свободе нашептала людям. Забытые лодочники, лёгкие переправы… В единый Город берега соединило – чувство. Вот, замирая у низких перил вновь возведённого на старых опорах моста, наблюдаешь, как дышит, волнуется береговая линия, и сам ты уже вовлечён во всеобщее колебание. Вода имитирует томление души, камни – величие Божественной власти. Ниже по течению прогрохотал поезд по ажурному железнодорожному мосту, на котором расставались герои фильма «Государственная граница». Всё – за мечтой, все – за счастьем…

Неделю длящийся праздник Города традиционно заканчивается фейерверком. Устремляясь к Даугаве, людские толпы затопляют её правый берег, заполоняют парящий мост, отражаясь в ночной воде. Всеобщее ожидание нарастает. И вот – залп! Никогда не повторяющийся огненный шквал – модель сотворения мира: взрыв порождает новые взрывы, цветущие звезды рассыпаются во Вселенной. Зачарованная толпа то и дело ахает в страстном призыве звёздного дождя и в страхе, что он, долетев с другого берега, прольётся на головы и плечи… Река замедляет течение, две стихии – воды и огня – поглощают друг друга…

Давно отполыхали за рекой в деревне Старый замок (позже названный Калкунами) огненные печи кирпичных заводов, в пламени которых спекалась животворная глина, делаясь материалом строительного искусства. Краснокирпичную пыль терпеливо впитала земля. А терракотовые дома-красавцы, устоявшие под ветрами времён, пережившие войны, стушевываясь, пребывают в центробежном устремлении. Цены своей не зная, они прячутся под чудовищной краской кирпичного цвета и вопрошают улицу пластмассовыми глазами: «Куда спешите, к чему стремитесь, люди?»

На углу – торговый гигант с часами во лбу, похожими на близорукий глаз циклопа, сказочный «Сим-Сим» распахивает двери в коммерческую мишурность. Над магазином-ангаром мигает электронное табло, высвечивая непостоянное время и температуру праздничных надежд. Они сбываются именно на площади Единства, где проходят концерты и карнавалы, показывают мастерство национальные художественные коллективы и народные умельцы демонстрируют действо ручной выработки предметов декоративно-прикладного искусства. Вечное стремление к прекрасному торжествует над вещным миром...

Против торгового центра, за голубыми елями, за ажурной металлической оградой – в торжественном постоянстве стоит костёл Святого Петра в веригах. Гармонически совершенную каменную тяжесть венчает купол с архитектурно вычерченным на сини вечерних небес стройным «фонарём», на котором покоится шар, возносящий в горние выси крест. Вот уже несколько лет к Новому году перед боковым фасадом храма зима небрежно накидывает на купы деревьев цветущие огнями, посеребрённые гирлянды. Раскачиваясь, они репетируют поэтические фантазии. Есть в этом праздничном размеренном движении что-то бесконечно печальное и в то же время – умиротворяющее…

Сад камней... Это метафора. На самом деле на площади за правым боковым фасадом костела Святого Петра в веригах стоят скульптуры. Образ одной из них вызывает в памяти легенду о медведице, вылизывающей новорождённого медвежонка, чтобы придать ему форму. В другой – мир снов о нежности, строгой конфигурации не имеющих. На углу – изваяние ветра раздувает каменные щеки на все четыре стороны. Раньше здесь, на обочине Рижской улицы, обитал Дон-Кихот, у которого заезжие рыцари похитили оружие. Оскорбленный идальго, видимо, продолжил странствия по белу свету, ибо сад покинул.

В Городе – несколько подобных площадок со скульптурами. Ничто так не будит воображения, как мысль, застывшая в камне среди вечных шёпотов природы…

Восходить на горку, зовущуюся в народе Храмовой, надо неспешно и с широко раскрытыми глазами. Искупавшись в золотом великолепии куполов Борисоглебского собора, восхитившись аскетически-строгим вознесением в небеса шпилей кирхи Мартина Лютера, вобрав стройную основательность старообрядческой церкви Святителя Николы, полюбовавшись белоснежной чистотой костела Непорочного Зачатия, необходимо постоять в благоговейном молчании, словно бы в руках твоих – нераскрытая книга, содержащая знание о тебе самом. Миг всеохватной близости к непостижному…

Есть ли на земле народ, который хотя бы однажды не возжелал иметь свою «Великую китайскую стену»? Не зря бытует выражение жить, как за каменной стеной. Но всем гениальным фортификационным сооружениям, замкам и крепостям суждено, в конце концов, стать памятником зодчества. И воплощенные в образе Динабургской крепости чудеса военного искусства сегодня – акт цивилизации. Когда-то вокруг крепости вырос Город. Старый замок множил кирпичные заводы для создания крепостного ансамбля. Теперь это уникальное сооружение, продолжая созидательное начало, становится одним из культурных центров Даугавпилса. Стены наполняются новым смыслом, под древними сводами поэзия обретает глубину, а музыка – космическое звучание. В художественном зале Ротко проходят выставки прикладного искусства, живописи, разнообразно обогащаясь в Дни международного пленэра.

В Даугавпилсе Дни поэзии, связанные с именем Яна Райниса, проходят в сентябре и давно стали традицией. А вот выпуск многонационального сборника «Dzejas dienas» – достижение нового времени. Это уникальное демократичное издание способствует прославлению Города, делая его едва ли не самым литературным в Латвии, естественно, после Риги. Несколько лет подряд поэтический фестиваль проходил в Арсенале. Среди гулких древних стен полукружьями расцветали светлячки фонарей и раздавались голоса современных мечтателей. Художественный уровень поэтической тетради воодушевляет молодых авторов. На праздник съезжаются не только столичные гости, но и поэты из других стран. Культурная жизнь уже не мыслима без этой многоцветной и разноязыкой книжечки.

Гулять по крепостным валам – роскошь. Или – счастливый удел влюбленных. Но лучше бродить здесь в философском одиночестве. Какая светлая даль открывается взору! Как потрясает величие далеко простирающейся арены жизни! Как глубок и оригинален замысел русского военного зодчества! Где-то здесь упруго печатал шаги перед строем Александр Первый. Оживлённое железнодорожное и шоссейное движение через Город, лежащий на пересечении путей между востоком и западом, нельзя ни обойти, ни объехать, и все царственные особы почтили вниманием крепость.

Если по струящимся вниз с крепостных валов тропам ненароком забредёшь в путаницу глубоких рвов, на тебя пахнёт средневековым холодом. Двигаясь между высокими каменными стенами по влажному дну, вдруг ощутишь спиной пустые глазницы бойниц. Инженерные достоинства неприступности – загадка. Таится здесь и острожный дух неволи, и тяжесть труда камнетёсов, и жёсткие солдатские будни. Скорей – из лабиринта – к светлому миру, который и должна была защищать крепость…

Сказать жизнь – это движение – ничего не сказать. Ибо и в покое, как мы его понимаем, не просто совершается энергетический обмен, – нас несёт сквозь неведомые миры прекрасная планета Земля. Не с того ли, что в слове покой присутствует веяние вечного холода, человек устремляет свои взоры к Солнцу. К нему, обжигая крылья, возносятся мифологические персонажи. И человек, зачарованный игрой Светила, преодолевает земное тяготение, нащупывая звёздные пути. Спорт – прогнозирование человеческих возможностей, жест к совершенству. И да здравствуют смельчаки, полюбившие стихию стремительности и полёта! Но что в этом понимаю я? – Лети, воображение, за мощью гонок шумной железной конницы, удивляйся смелости добрых молодцев, оседлавших скорость. Спидвей с его международными масштабами стал одним из знаков Даугавпилса.

Век назад сформировались улицы города, появилась нумерация домов. До этого они носили как бы имена собственные: дом купца такого-то… Но и деревянные застройки людей небогатых отличались индивидуальностью и разнообразием. Фасады украшались резными наличниками по вкусу хозяина, на щипце – петух, возвещающий приход нового утра, перекрестье рам – оберег, а между ними – нарядные безделушки. На подоконниках – цветы, мебель – лаконична. Разрушаются не только строения – стирается идея небольшого частного дома с её близостью к природе. Деревянной скульптуры в замечательном Даугавпилсе вот-вот не станет. Тем ценнее память о ней, её образы.

Город в праздниках. Ветер с деловитой неспешностью разводит тучи, стрясая с небес юбилейные одуванчики парашютов. Оглушительно тарахтят доморощенные каскадёры, обдавая дымом и гарью прохожих. Поздними вечерами на центральной площади за черными полиэтиленовыми щитами, раздутыми и блестящими как плащи летящих бесов, заезжие музыканты дают представление. На звуки, как мухи на сладкий запах, слетаются и обсеивают прилегающее пространство горожане. Над толпой, грохоча, вспыхивают и рассыпаются чудотворные цветы фейерверков.

Заключительным торжествам в том году была определена окраина города. Воскресенье. День солнечный. К районному Дому культуры, на площадке которого будет дан народными коллективами концерт и откуда раздаются бравурные марши, вяло текут зрители. Лиственные кроны, истомлённые летним жаром, царственно покачиваясь, сеют пригласительные жесты. В чёрных шелковых брюках и чёрной расшитой бисером кофточке я чувствую себя счастливой вороной, накравшей много блестяшек. Легки и радостны любимые летние туфли.

У перекрестка, где шоссейку пересекает ведущая к озеру Шуню пыльная дорожка, стоят двое. Один, наглаженный, застегнут на все пуговички-крючочки. Другой – при работе, стоит вполоборота к тротуару, положив левую руку на оглоблю, хитро приделанную к тачке с навозом, живописно свисающим темно-серо-жёлтыми соломинками до самой земли. Груз лоснится, спрессовываясь под собственной тяжестью. Над влажным духом естества зычная зеленая муха отрывочно чертит замысловатые круги. Золотистая роса придает завершенность холму-поклаже, и свет её подобен блеску обнажённой спины хозяина. Кожа его колоритного торса – кремово-коричневый муар. Заляпанные штаны интимно посверкивают горошинами дыр, правая нога в носке неизвестного цвета щеголяет голой пяткой, левая – такими изысками не обременена. Ловко растоптанные башмаки давно и надежно сроднились с живой плотью.

Я, само никогда не удовлетворяемое любопытство, приближаясь, схватываю картину во всех подробностях. Вдруг широкий и чистый голос обладателя клади завёл во всю баритонную мощь: «А я тебе не ве-е-ерю…» Фиолетовая дама на тонких каблучках испуганно отпрянула и губами изобразила плевок. Певун захохотал… «А тебе верю», – повернулся он ко мне и пошёл рассыпать словеса. Улыбка – соты с мёдом. В глазах моих: опоздали, мол, комплименты. Жизнь – не успеешь уши развесить, как в рот муха залетела… «Знаем вас», – смеялись глаза мужчины.

Потом был концерт. У торговых лавочек скучали продавцы, перебирая ремесленные безделушки. Ветер, отяжелевший в объятиях июньской листвы, сбивался с дыхания. На призывы танцевальной музыки отозвались три-четыре пары – вот и всё народное гуляние.

А в душе до вечера плескалась полнота мужского голоса, широко распевавшего известную песню: «А я тебе не ве-е-е...» Чем, скажите на милость, можно огорчить человека, театрально поющего при исполнении трудного крестьянского долга? – Разве что снять дырявый носок и с правой ноги…

– Мадам! – на поношенном лице галантного Пьеро сияют глаза. Я, вытолкнутая наружу тёмным скрипучим подъездом, растерянно моргаю, замечая сияние и не понимая, к кому оно обращено. Каблук туфли, на ощупь изучающей сколы и выбоины низкого крыльца, опоры не находит.

– Мадам, посмотрите, какой закат! – плескается мечтательный восторг подающего надежды ребенка.

Поворачиваю голову. С пригорка открывается широкая панорама: автобус 17 маршрута поворачивает в сторону большой дороги, ведущей в центр города, вдали, за домами-садами-осколками зеркальных озерков, во весь горизонт – горит закат. Бордово-алые разводы похожи на закипающее черничное варенье. Рыхлая масса набухает в не имеющем границ серебряном тазу, извергаясь в небесную синь и растекаясь шире, чем способен охватить глаз. Фантасмагорическое панно, вечно рисуемое невидимым мастером…

– Мадам, хотите выпить? Не надо так пугаться!

Пьеро достал из кармана монетки и на развернутой левой ладони изучал глазами: не хватало. Досаду он озвучил.

Нащупываю в кармане металлические кружочки.

Больше сказать было нечего. Стеснительные пальцы закрылись. Светящаяся детскость лица, сморгнув закат, погасла. Интенсивность проживания момента... Суетящийся клоун широко зашагал в сторону рынка, наперегонки с коробящимся шорохом осенней листвы.

С бетонного ребра грустно наблюдаю, как быстрые переходы меняющихся небес погружаются во тьму, устремляясь за светом. Мимолётное созерцание – упразднилось…

Метрика мысли