| ПЕРЕВОДЫ | Выпуск 72 |
|
ЗАЩИТНОЕ СЛОВО ВЕТРАМ О мои молчаливые ветры – вы, пассаты, бризы, муссоны, и сирокко, и все другие, – вы, рождённые в небывалых, первозданных своих страданьях иль тугим крылом буревестника, или смерчем, сверлящим небо, где из поднятого над миром золотого венка бытия осыпаются лепестками световые годы-скитальцы, – бесконечные отголоски непостижной сознанью вечности, что раскаялась так нежданно – – Пусть сгорают в ней без остатка все моря изумрудно-жемчужные, имена позабывшие наши, но зато уж в который раз целовавшие лица до боли; о попутчики наши добрые, о лазутчики чьи-то злые, о разбойники страшные, – все, по морям безудержно гнавшие можжевельника запах смолистый, отдалённый младенческий смех, в исступленье защекотавшие небольшой кораблик надежды, петли страха с маху набросившие на поникшую сразу же шею задохнувшейся птицы моей, трепетавшей недавно в полёте, в грозной бездне мольбу о помощи утопившие бессердечно, – о, скажите мне, – будет ли вас кто-нибудь, хоть один человек, так любить, как люблю вас я, днесь застывший на притягательном, презираемом берегу, где таится в свежих следах плач седеющего ребёнка... В ОКЕАНЕ, РЯДОМ С ВЕЧНОСТЬЮ О, насколько же грустная и глубокая старость поднимается постепенно с океанского тёмного дна, незаметно обросшего всюду и ракушками, и черепами, и крестами трагедий, которых давно уже в памяти нет, неизменно бросая в озноб оживлённые зеркальца зародившихся волн, заставляя растерянно вздрогнуть тело судна, ещё молодое, и едва прикасаясь к светлым лицам матросов. О, как медленно время течёт, словно тихий туман сквозь неплотную щёлку сомкнувшихся век небосвода и смутной воды, оставляя едва различаемый след – будто тянет звенящую цепь из заветных имён, полированную на любом из земных континентов и хранящую благословение множества рук, убедить надеясь в последний раз, что оно, и только оно, – уходящее время – ближе всех, если вдуматься, к вечности. ПЕРЕЧИТЫВАЯ СТАРЫЕ ПИСЬМА В СНЕГОПАД Все сегодня ко мне собирайтесь – все, кому пожимал я руки, все, кого целовал в мечтах или встарь от души любил, по мостам пробежав иллюзорным, опалённый сиянием северным – из ревущего моря Баренцева иль из дебрей тайги бескрайней, сквозь простор енисейский сразу ваши лица вдали разглядев; все теперь приходите ко мне в эту комнату – в эту обитель, что давно холодна и пуста, где, закутавшись в дым сигаретный, я смотрю, как уже застилает зима непроглядной, сплошной пеленою ваши юные лица, отголоски речей и красоты желаний благих; приходите – увидите сами, как вот это даримое щедро тепло превратится в прекрасное что-то, в то, что выразить словом так трудно, в то, что схоже с сиянием лунным на волшебном одном полотне – откровенье Куинджи, в то, к чему я, страшась, что таким же стать не сумею, не решаюсь рукой прикоснуться, потому что оно оживёт... КРЫМСКИЙ НОЯБРЬ Я был ошеломлён виденьем светлым Крыма и охмелел слегка, но всё же ощутимо, не от прибрежных скал, не от чинар дремотных, не от ленивых пальм – недвижных, беззаботных, не от теней густых, упавших на аллеи, где кипарисы врозь маячат, лиловея, не от касанья губ иль парусов на шхунах, совсем не от луны, мерцающей в лагунах, подобно серебру заброшенной монеты (чтоб возвратиться вновь – наивная примета!) – я охмелел тогда от света ноября, который принесла прозрачная заря, – как буревестник, он был в подлинности всей и смел и горделив средь невозвратных дней. Ноябрь – мелодий гул, торжественные даты. Вернуться в дом родной торопятся солдаты. О расставанья час! Не Севастополь – сад, где бескозырки вниз, как бабочки, летят и падают, кружась по тёплым мостовым, и руки второпях матросы тянут к ним, обнимутся, вздохнут, задумчиво молчат... А песни, как волна, туда уносят взгляд, где зародится вдруг начало дружбы новой, где новобранцев строй, где лист горит кленовый алеющей звездой, где в воздухе дрожат и отзвуки шагов, и музыки набат. А утро ноября над кронами каштанов напиток солнца пьёт, не веря мгле туманов, – и льётся лёгкий хмель сквозь золотистый цвет, и смерти в этот миг на свете вовсе нет. Невесты, так милы в радушии старинном, подобны кружевным пушинкам тополиным, ноябрь наперебой на свадьбы приглашают, за стол его ведут и щедро угощают. Усталый стонет пирс. И кони водяные на улицу, в толпу, проскачут, удалые, и встанут на дыбы, и в пене захлебнутся – и ринутся назад. И сейнеры вернутся – в царапинах, рубцах, намного постарев, но море победив и ветер одолев. И время подошло – и штормы где-то рядом с узорною листвой, с последним виноградом. Перевод с литовского Владимира Алейникова |
|
|
|