| ПОЭЗИЯ | Выпуск 76 |
|
* * * И лица, вспыхнувшие из темноты, и взгляды неба в голых ветвях марта, и беспричинная радость – все это не дает уйти вовремя и с достоинством и, превращаясь в молитву, п р о д л е в а е т твою неоправданность здесь, твои следы на теле земли, слова твои, впитанные воздухом, мысли, Бог знает, куда уходящие – все, что развоплощает твой плен, делает легче и вопросительней твое существование. * * * Асе Повиснет день, не веря в летний дар, продлится обещаньем приключений. Ты – во дворе, на маленьких качелях, как я тогда… но слишком образ стар. Ты затаилась. Под панамой – взгляд сияет, заражая ликованьем. Твой быт насыщен солнцем и купаньем, и тропками с шажками наугад. А мы глазеем – зрители едва ль, родители, что опоздали к сроку. Нам грустно, ибо выпало немного Любить тебя – под быстрое раз-два Мы смотрим сны в зашторенном углу где мы летаем так же – без усилий, где все легко, не нужно брать Бастилий, доказывая миру правоту. Мы видим сны, похожие на нас вчерашних – молодых и невесомых, стремительных, бесстрашных и бессонных, не отложивших время про запас, когда, вполне стабильная чета, не верящая в завтрашние сводки со всем, что остается во вчера расстанется не радостно, но кротко. * * * Я тебя отлучу от музыки, как от церкви, предам анафеме – и полоска просвета сузится до размера субконтроктавы. Бог не сможет пролезть в щелочку, где молились две ноты тесные, храм запрёт и замком щелкнет, выбрав ключ не скрипичный – железный. Этот тембр – темней вечера, глубже не-наступающей полночи разве голосом человеческим на регистре грудном исполнится? А взлетать выше капель – вздорный стиль, неба третью октаву не вытянуть. Струны-струи текут уже в горле и связки мокрые тянут на дыбу. Это в воздухе провод-септима целый такт завершает проводы. Разрешение будет медленным – здесь автобусы ходят плохо. Дождь бросает стаккато-камешки, я – попытку звучать вместе. За Орфеем бы шла по клавишам, только он возвращается к песням. Авангарду не стать классикой, не спасешься сонатой Лунной, если вдруг фонари погасят – и я по слуху домой побредумаю. По дороге церквушка вспыхнет, где безыскусно поют Благовещенье. Служба кончится к нашему выходу из гармоний, не годных для вечности. Вот глиссандо летит на кафедру, атональности клясть бесовские. Но заслышав хоралы ангелов, вдруг застынет на ноте высокой. И тогда затаив дыхание на последней неловкой паузе, я забуду, какими гаммами шла к тебе – забывать о классиках. * * * Птица во мне мешала ходить по земле. В детстве меня находили то на деревьях щебечущей песню, то на заборе, хвастающей искусством равновесия. Разбитые коленки, поломанный мениск – я еще хорошо отделалась, если к середине жизни не разучилась ходить. Животное во мне тянуло к теплой земле, сворачивалось в клубок на руках мужчины, впадало в спячку. Животное пыталось быть травоядным, не убивать других, прятаться от ран света в своей норе. Птица билась о стены невозможности выпорхнуть из окна, Животное успокаивало, животное жить оставляло. |
|
|
|