| IN MEMORIAM | Выпуск 76 |
...Так мы продвигались с катастрофической быстротой в направлении Киева. Километрах в 150-ти от Киева была занята прочная оборона, но уже другими частями, а наша часть была разбита, и остатки ее получили приказ остановиться в городе Пирятине на переформирование.
Разместившись в Пирятине мы, наконец, после месячного беспрерывного отступления получили передышку, но она была короткой. На место формирования к нам в штаб приехал С.М. Буденный, а через несколько дней была сформирована 37-я Армия. Командующим был назначен генерал Власов, а членом Военного Совета комиссар Лутай Иван Васильевич.
Я по-прежнему оставался его шофером, но у нас не было машины, и я получил приказ выехать в Киев за автомашиной. В штабе Киевского округа мне дали трофейный «Шевролет» 1938 г. выпуска, и на нем я приехал в Пирятин.
На следующий день, вновь сформированная часть и преданные ей другие части заняли оборону столицы Украины. К тому времени враг вплотную подошел к окраинам Киева, и над ним нависла угроза захвата.
Первоначально штаб армии расположился в Святошине, на западной окраине города, среди дачного поселка, сплошь покрытого зеленью. И нельзя было подумать, что здесь найдется подходящее место. Но вот останавливаемся возле одноэтажного домика и заходим туда. Внутри вход в подвал, а в подвале эскалатор, уносящий глубоко под землю, где по длинному коридору по обеим сторонам расположились комнаты служб Штаба Киевского укрепленного района. В этом штабе нам пришлось пробыть недолго. Вскоре, видимо, узнала об этом вражеская разведка, и на нас посыпались бомбы. А спустя день-два стала доставать артиллерия. Наземные постройки летели, как спичечные коробки, и в нашем зеленом затененном поселке становилось светлее. Не знаю, по каким соображением, но мы переехали в Штаб Киевского военного округа в центре города, где и стояли до самого отступления из Киева 18-го сентября 1941 года.
В конце июля 1941 года враг предпринял яростные атаки на оборону Киева. Мы каждый день были на передовых позициях и оставались там по нескольку часов. Член Военсовета Лутай был смелым человеком и никогда не прятался за спины других. Кроме своей агитационной работы он часто становился непосредственно командиром частей. Отдавал распоряжение и команды непосредственно передовым частям. Однажды он выскочил из штаба армии, перебежал в сквер напротив здания, где среди деревьев мы маскировали свои автомашины, и взволнованно крикнул мне: «На Сталинку, как можно быстрее!» Не успели мы проехать Красноармейскую улицу, как увидели части наши части, беспорядочно движущиеся в город. Лутай, разъяренный, весь красный, без головного убора, с наганом, поднятым над головой, стал возвращать одну за другой машины, пушки и группы солдат. Образовалась пробка, и все стали разворачиваться в обратном направлении. Поручив старшему из отступающих командиров (и пригрозив ему наганом) не пускать ни одного человека в город, он, с криком «Назад, на фронт», побежал вперед в направлении передовой и за 30–40 минут наши части с боями восстановили брошенные позиции, а немцы вынуждены были отступить.
Возвращаясь обратно с переднего края уже поздно вечером, мы увидели, что на Сталинке возле почты собрались женщины. Подъехали к ним и услышали рассказ о том, что на почте группа солдат закрылись изнутри и вот уже три дня никого не пускают и не выходят. Лутай постучал в дверь и громко приказал открыть или будет сломана дверь, и они все будут расстреляны как изменники Родины. После некоторого молчания загремели засовы, и дверь открылась. Там оказалось четыре солдата и с ними молодой лейтенант. В порыве гнева Лутай выстрелом в грудь застрелил лейтенанта, а солдатам скомандовал: «На фронт!» и приказал, кому доложить о прибытии. Затем адъютант переписал их фамилии и другие данные. Солдаты дрожали от испуга и не могли произнести ни слова.
В этот день, поздно ночью мы еще раз ездили на этот участок фронта, который проходил по Голосеевскому лесу. Эту поездку возглавлял командующий армией Власов, были здесь и другие высшие командиры армии. Бой там еще продолжался, но уже было видно, что восстановлен полный порядок, и прорыв немцев полностью ликвидирован.
После этого до самого отступления всей армии этот участок надежно оборонялся.
За почти двухмесячную оборону Киева подобных прорывов было много в разных местах, и все они успешно отражались, и каждый раз член Военсовета Лутай выезжал на эти опасные операции. В одной из таких поездок мы попали в опасную переделку.
По дороге на передовые позиции в район Озерного по Броварскому шоссе – место, где немцы замыкали кольцо окружения Киевской группировки войск – у моей машины отказали тормоза (лопнул тормозной шланг), и я ехал без тормозов. Кое-как добрались до передовой, а когда комиссар ушел на огневые позиции, я принялся за ремонт. Возле машины разворачивался танк и зацепил заднее крыло, которого тут же не стало, как будто его там никогда и не было. Танкист этого не заметил так же, как он не заметил и моих ног, которые торчали из-под машины и в момент разворота находились в нескольких сантиметрах от гусениц.
С большим трудом мне удалось сделать тормоза на два колеса. И уже поздно вечером, в темноте, мы тронулись в Киев. Только что прошел дождь, асфальт блестел, и видимость была очень плохой, если вообще можно говорить о видимости при езде без света.
Лутай, видя, что мне очень трудно при такой видимости держать приличную скорость (а мы всегда торопились), велел включить фары и ехать со светом. Как только я сделал это, тут же с двух сторон шоссе полетели чуть выше нас трассирующие пули. Видно было, что нас принуждают погасить фары. А еще через несколько сотен метров дорогу нам преградили автоматчики. Убедившись, что едет высокое начальство, командир автоматчиков посоветовал все же нам ехать без света, так как в районе передовых позиций действовал приказ стрелять по тем, кто демаскирует расположение войск. После этого мы уже не пытались включать фары и ехали с открытыми боковыми стеклами, и каждый считал своим долгом высовывать голову из машины и наблюдать за дорогой. Вдруг я скорее почувствовал, чем увидел приближение встречной автомашины. Еще мгновение и ясно послышался резкий гул мотора ЗИС-5. Я инстинктивно прижал машину к правой обочине дороги и остановился.
Сидевший рядом со мной Лутай только успел спросить: «В чем дело?», а я ответить: «Пропущу машину», как в следующее мгновение на полной скорости в нашу машину врезался грузовик. Зацепив за левое переднее крыло, он протащил нас метров 15, отбросил в кювет и остановился. От удара мы все потеряли сознание. Следом за нами ехал один из комбатов на М-1. Он остановился, подбежал к нашей машине и попытался открыть двери, но их заклинило. Пока он заходил на другую сторону (как он потом рассказывал), я пришел в себя и с большим трудом открыл дверь. Моим глазам представилась страшная картина: ЗИС-5 выбил себе передний мост, почти напротив нашей машины валялся убитый человек, в машине у меня никто не подавал признаков жизни. Вдвоем с шофером и с помощью монтировки, которую тут же принес шофер майора, мы открыли двери. Первым пришел в себя Лутай, затем адъютант, который стонал и ничего не мог произнести. А сидевший справа на заднем сидении комиссар штаба армии в звании полкового комиссара не подавал никаких признаков жизни.
Чтобы не терять времени, мы посадили всех пострадавших в машину майора и отправили в полевой госпиталь, который, к счастью оказался очень близко. Тело убитого солдата было без признаков жизни, голова вся разбита, и мы его снесли на обочину.
У меня болела голова и ныла грудь, до нее нельзя было дотронуться. Но под влиянием случившегося я на себя не обращал внимания, от госпиталя отказался и думал только о судьбе пострадавших. В этой суматохе никто не вспомнил о ЗИСе и его водителе. Мы считали, что он выскочил из-за руля и разбился. К машине в темноте никто не подошел. Спустя некоторое время приехали военный прокурор штаба (ему позвонили из госпиталя), и следователь прокуратуры. К тому времени грудь у меня еще больше разболелась, и я едва сидел в машине в ожидании, пока кто-то подъедет.
Майор, отвозивший пострадавших, вернулся на место происшествия, и мы с ним стали осматривать местность и определять, как это все могло произойти. Каково же было наше удивление, когда мы увидели в ЗИСе на сиденье спящего человека. Разбудив его, мы убедились, что он пьян до потери сознания. Когда его привели в чувство, оказалось, что он ничего не помнит и не знает, как все это произошло. Он оказался шофером этого грузовика и он сидел за рулем, но так как видимость была плохая, сержант, ехавший с ним, встал с левой стороны на подножку и в окно двери командовал: правее, левее и т.д. Этого сержанта мы и посчитали за шофера, который от удара сорвался и разбился о мостовую. С шофером же ничего не случилось, он просто уснул за рулем. Шофер сообщил нам все данные об этой поездке.
Оказалось, что они отвозили в Борисполь на аэродром сбитый «Мессершмидт», там раздобыли спирта и изрядно выпили. На все это ушло много времени, и они торопились в часть.
На рассвете приехали прокурор штаба армии с экспертами и следователями. Коротко допросили меня и всех, кто был свидетелем этого происшествия. У меня отобрали оружие и, так как я чувствовал сильную боль в груди, тут же отправили в полевой госпиталь.
В этот же день всех нас перевезли в центральный госпиталь в Киев. Везли меня одного, и поэтому я очень переживал, не зная последствий аварии. В госпитале мне тоже никто не сказал, что же случилось с моими пассажирами. У меня оказалась трещина в кости грудной клетки и сильный ушиб головы. Госпиталь был переполнен, я же был в состоянии ходить и, поэтому, попросил выписать меня на домашний режим.
На третий день после этого происшествия меня выписали. Первое, что я хотел, это узнать состояние пострадавших, но меня к ним не допускали.
Как только я вернулся в часть, меня немедленно вызвали в особый отдел, где находился и прокурор. На меня завели уголовное дело. Пошли нескончаемые допросы, меня расспрашивали о таких подробностях, которых я не мог знать. Кто дедушка, бабушка и прабабушка всех дальних и близких родственников и еще многое, чего я уже не могу вспомнить. Мне запретили отлучаться из части. Одним словом, я был почти арестован. Тогда я стал настойчиво добиваться свидания с Лутаем.
На пятый день госпитализации я добился свидания с Лутаем, и рассказал ему все подробности своего положения. Лутай тут же позвонил прокурору, объяснив, что я ни в чем не виновен, приказал закрыть уголовное дело на меня, а судить виновного. Виновный, шофер грузовика (как я узнал позже), был осужден по законам военного времени и расстрелян. Меня даже не вызывали в суд. Я же был реабилитирован, получил оружие и отправился получать другой автомобиль.
От Лутая я узнал все подробности о пострадавших. Оказалось, у него легкое сотрясение мозга и выбиты два зуба. Адъютант сломал два ребра, а полковой комиссар скончался от сильного сотрясения мозга через 24 часа после происшествия. Его похоронили в Киеве в парке им. Шевченко. Этот случай на всю жизнь остался в моей памяти. Я и сейчас вижу перед собой этого огромного роста человека крепкого телосложения и красивой внешности. У меня не укладывалось в голове, как мог так глупо погибнуть такой сильный и здоровый человек. И сейчас, спустя много лет после этого случая, если я встречаюсь с пьяным шофером за рулем, эта картина снова возникает перед моими глазами.
Тем временем, пока комиссар и адъютант лежали в госпитале, я ремонтировал трофейный «Шевролет». И когда через неделю Лутай выписался из госпиталя, я приехал за ним на другой машине. А еще через 5–6 дней пришел и адъютант. Снова для нас началась обычная военная жизнь, полная опасности и неожиданностей.
Минуло всего два с половиной месяца с начала войны, а мне казалось, что прошла целая вечность и пережито столько трудностей. Но я не знал тогда, что трудности эти только начинались.
18 сентября 1941 года был получен приказ, и началось отступление наших войск из Киева. Отступление началось не под напором немцев, оно было запланировано командованием и поэтому начало его было организованным и планомерным. В 10 часов утра мы с комиссаром переехали на другую сторону Днепра по Цепному мосту. Остановились на другом его конце со стороны Слободки, и комиссар лично руководил переправой. К 17.00 все войска были переправлены, на этой стороне установлены орудия, которые били по противоположному берегу и сдерживали продвижение немцев. Последними по мосту прошли наши танки, которые прикрывали отход войск.
Комиссар дал команду взорвать мост. Едва успели перебежать на эту сторону последние солдаты-регулировщики, как воздух сотрясло сильной взрывной волной. Взметнулись огромные клубы дыма и пламени, а с ними и осколки моста. Когда чуть-чуть улеглось это зарево, мы увидели, как средние пролеты моста беспомощно повисли в Днепре.
В это же время с той стороны, с Печерска и с Подола открылся ураганный артиллерийский огонь. Это немцы уже успели подтянуть свои войска и били по Броварскому шоссе и Дарнице, куда отступали наши войска. Шоссейная дорога была забита отступающими, мы торопились на командный пункт в районе Броваров. Все спешили, ругались, орали и мешали друг другу. В этой суматохе трудно было вообще что-либо понять. Но вот налетели Юнкерсы и начали пикировать на нашу нескончаемую колонну.
Всюду возникли пожары, там и тут рвутся бомбы. Гремят наши зенитки. Осколки сыплются градом. Колонна остановилась, замерла и ощетинилась тысячами пулеметов и винтовок. Вижу, один из Юнкерсов загорелся и пошел по наклонной, оставляя за собой черную полосу дыма, но это не смутило других. Они снова заходят на бомбежку. Комиссар приказал не останавливаться. Я ныряю в этом аду между танками и машинами. Где по дороге, а где просто по полю спешим на командный пункт.
На какое-то время все затихает. Бегут со всех сторон солдаты к дороге, а через минуту вся эта стальная громада снова движется на восток. Движение идет не только по шоссе, но и всюду, куда только ни глянешь. Казалось сама земля, как огромный эскалатор пришла в движение.
Наконец, мы добрались до размещения штаба армии. Встретивший нас офицер указал место, где поставить машину, а Лутай решил пройти в дом, где Власов собрал военный совет. Был уже поздний вечер, когда Лутай подошел к машине и попросил нас с адъютантом приготовить что-нибудь перекусить.
Втроем мы стали есть, это была первая еда за весь беспокойный день. Пока ели, Лутай под строгим секретом сообщил нам самую неприятную новость. До этого мы надеялись, что впереди у нас свои, и наше отступление опасно только со стороны Киева, но то, что сказал Лутай, нас потрясло. Это держалось в большом секрете и, чтобы прорвать оборону немцев, нам надо с боями пройти по неглубоком тылу, мы оказались полностью изолированными. Каждый из нас понимал, что через 2–3 дня кончится горючее, боеприпасы, продовольствие и положение станет катастрофическим.
Лутай, почуяв наше настроение, подбодрил тем, что якобы главное командование не оставит нас и начнет прорыв фронта в нашем направлении со стороны Харькова. Или, вернее, навстречу нам уже движутся войска и, следовательно, в панику вдаваться не надо. Как только мы с адъютантом остались одни, разговор наш вращался вокруг этого вопроса. Прорвать трехсоткилометровое окружение дело очень сложное, а надеяться на помощь было пустой мечтой, так как нам было известно, что войска наши пока всюду отступали, а не прорывали линии фронта.
К полуночи вдруг с новой силой разразилась стрельба, где-то рядом рвались снаряды. Вернулся Лутай и велел готовиться в путь.
Всю ночь мы с боями продвигались на восток. Под утро подъехали к переправе через болотистое место. Узкая полевая дорога, по которой можно было ехать только в один ряд, была выстлана бревенчатым настилом. По бокам дороги стояли огромные деревья, образуя узкий коридор. По этому коридору и ползли наши повозки с боеприпасами, автомобилями, пушками на тракторной тяге и даже на конной.
Справа от дороги была открытая местность, болото. Слева – в километре – лес. Пространство между лесом и дорогой непроходимо даже для пехоты. Поэтому все, кто не связан с транспортом, переходили левой стороной по открытой местности. Слева, в лесу или за лесом где-то рядом были немцы. Они были совсем близко, так как били по переправе минометным огнем. Наши орудия, установленные тут же у переправы, били по лесу, но это не останавливало немцев. С наступлением дня мы опасались вражеской авиации. Поэтому, как только приехали к переправе, командование распорядилось установить зенитки и занять оборону справа перед переправой.
Впереди за переправой был большой лес, и там мы видели спасение, но переправить такое огромное количество техники по узкой переправе было очень трудно, к тому же там все время создавались пробки. Немецкие мины часто достигали цели, и то там, то здесь загорались машины или повозки на всем километровом пролете переправы. Горящие повозки и автомобили опрокидывали наши солдаты на обочину, в болото. И снова продолжали переправляться. Нередко горящая повозка, груженная ящиками с минами или снарядами, взрывалась, и из нее во все стороны летели осколки и снаряды.
С того места, где мы стояли, это зрелище казалось нам пеклом, в которое непрерывным потоком устремлялись обреченные люди.
Лутай все время находился у переправы и делал все, чтобы ускорить продвижение войск. Часам к десяти утра спереди, как раз оттуда, куда мы стремились переправиться, послышался рев «Юнкерсов», они шли на большой высоте, и я стал их подсчитывать. Когда насчитал 36, они как бы приостановились в воздухе, затем первая шестерка круто сломала прямую линию и с ревом и свистом пикировала на переправу. За ней последовали точно в таком же маневре и остальные. Металлическим градом посыпались из них бомбы, и в одно мгновение все превратилось в сплошной рев, взрывы. Земля как будто зашаталась и вздрагивала в судорогах. Волны горячего воздуха бросали вверх огромные столбы земли, воды и грязи, а вместе с этим и все, что попадалось на их пути. Звонкая трескотня наших зениток прекратилась, и слышен был только пронзительный свист «Юнкерсов», выходящих из пике над самыми нашими головами, да резко выделяющееся какое-то неистовое ржание лошадей. Не успели просвистеть последние «Юнкерсы», как первые зашли на второй круг и немного левее от нас повторяли все сначала.
Так они сделали несколько заходов, а на последнем круге на бреющем полете обстреливали нас из крупнокалиберных пулеметов.
Подавленные беспомощностью своего положения, мы почти не оказывали никакого сопротивления, и мне казалось, что вот сейчас мы поднимемся из траншеи и, наверное, половина, а то и больше наших солдат навеки останутся лежать там, где застал их этот ад.
Но, когда улетели «Юнкерсы», к моему удивлению убитых от этой бомбежки было меньше, чем до этого погибло на переправе от мин.
Снова все всколыхнулось и снова, как длинная змея, пришла в движение переправа. Одна фугаска угодила в самый центр переправы. Туда быстро свалили разбитые повозки, трупы лошадей, выложили деревьями и ехали, ни на минуту не останавливаясь, перетаскивая на себе и подталкивая все, что там или здесь застревало.
В полдень переехали мы на другую сторону. В конце переправы я увидел и запомнил на всю жизнь во всех подробностях один момент. Метрах в двадцати от переправы лежала лошадь с разорванным животом, и из этого живота торчала половина туловища и ноги солдата в сапогах, словно он стоял на голове и почему-то не падал...
Переправа наших частей продолжалась до поздней ночи, не умолкала она и всю ночь, и весь следующий день. Теперь уже никто не знал, куда и зачем он переправляется. Земля гудела вокруг нас, двигалась под непрерывным обстрелом. Всю ночь нам не пришлось отдохнуть ни одной минуты, всюду рвались мины и слышались стоны людей.
В полночь разорвалась мина возле нашей машины. Я дремал за рулем, комиссар и адъютант были рядом с машиной. Осколком в живот ранило адъютанта. Молодой, лет 22-х, лейтенант прибыл к нам на формировании в Пирятине. Худенький блондин невысокого роста, он был смелым и находчивым парнем. Мы его звали просто Петя. Перенесли его в санитарную машину. Возле него суетилась штабная сестра Катя. За время обороны Киева они успели полюбить друг друга, и их нежные чувства были неоднократной темой подшучивания со стороны комиссара. Катя, молодая девушка лет 19–20, была поистине прелестным созданием, правильные, подчеркнуто изящные черты лица, пышные волосы. Вечно веселая и неутомимая, сейчас она плакала навзрыд, рвала какие-то пакеты, бинты. Пыталась перевязать лейтенанта. Он не потерял сознания и только просил: «Братцы, добейте, все равно не жить». Он ничего не говорил и только молил всех об одном: «Добейте!». Рана в живот была огромной, и как он оставался еще живым, было непонятно. Под утро он скончался на руках у Кати.
С рассветом мы тронулись в путь в сторону г. Яготин...
|
|
|